к Грандо и ездила в Орлеан одна. В субботу вечером садилась в поезд и отправлялась в Орлеан. На вокзале меня встречал Грандо или его водитель. Водитель был одновременно и садовников, и служащим Грандо. Звали его Жак. Но меня охватывала скука, как только мы приезжали в дом Люсьена на тихой улице. В прихожей стоял запах мебельного лака, в комнате - ароматической бумаги, которую Грандо жег в мою честь. Здесь было тихо, как на кладбище. Я едва держалась, чтоб не уснуть. Все время клонило ко сну. Иногда хотелось вот тут, рядом с Грандо, без волнений и проблем провести остаток жизни.
Спать, не суетиться, не тревожиться ни о чем, дремать всю жизнь. В такие юные годы я уже ощущала усталость и страх перед жизнью. А что мне ждать от будущего? Рядом с роскошной Гюльнар я была похожа на угасшую звезду. Разве плохо прожить оставшиеся годы в этом тихом местечке, в комнате, пахнущей дымом, слыша звон колоколов близлежащей церквушки? Я не была еще в этом храме, где собиралась христианская паства. Ведь в отличие от христиан, всегда считала Иисуса пророком.
До сих пор я не говорила о нашем с Гюльнар отношении к религии. По-моему, Гюльнар никогда не проявляла серьезного интереса к понятию «Бог». Она так была увлечена сиюминутными радостями, частыми переменами, очарованными ею мужчинами, что не имела свободного времени на общение с неопределенным, мифическим «объектом». Собственно, и моя религиозность была туманной. Она провалялась лишь в маленьком Коране, который всегда носила с собой. Скорее, это был мой талисман; посредством него надеялась воплотить в жизнь свои мечты. Других заслуг перед верой у меня, по сути, и не было. Но как же надеяться на Бога, с которым меня ничего не связывало?.. Ничего общего у меня не было и с Пророком, рожденным в Аравии. Почему он предписывал женщинам носить чадру? Говорят, его слова неверно толковались. Может быть. Тем не менее, гаршаб носили, а я благодарна Аллаху, что он избавил меня от этого мрачного покрывала.
Иногда Грандо уходил навещать больных, и я оставалась дома одна. Сидя в свете красного абажура, отдавалась своим грезам. Проводила время на кровати с красным покрывалом. Когда воспоминания возвращали меня в прошлое, я благодарила Бога за то, что оказалась вдали от этого прошлого. Мысли о будущем приводили меня в уныние от неизвестности. Под звон колоколов я думала о ненужности, бессмысленности своей жизни. Но мысль о внезапной смерти ужасали меня. Хотелось убежать из этой комнаты. Так и буду я прозябать в жизни, возможно и длинной? Убежав от войны, революции, однообразной жизни сестер-мусульманок, жить похожей жизнью? Нет, я протестую против этого! Я согласна терпеть трудности и лишения, но и не подумаю расстаться со своей личной свободой! Она так нелегко далась мне!
Грандо возвращался домой, и мы без особой страсти отдавались любви. Все наши отношения завершались спорами и склоками. Каждое слово Грандо раздражало меня. Даже его умные речи сердили меня. Я внушила себе образ Грандо как малокультурного, неотесанного, неполноценного человека. Если Грандо молчал, я скучала, если говорил - я сердилась. Мы оба тяготились такой обстановкой. Только занятия любовью на короткое время отвлекали нас от уныния. Я знала, что должна прекратить никчемную связь с Грандо. Он и сам это понимал. Но у меня не хватало мужества отвергать любовника, на которого я отважилась с таким трудом. Даже это подобие любви служит человеческим потребностям - я успокаивала себя такой мыслью. «Желание любить и быть любимым неизменно в человеке», - говорил Жером. Была еще одна причина, из-за которой я не бросала Грандо: мне необходимо «загрузить» кого-то своими капризами и дурным характером. Плаксивый и недалекий Грандо был объектом моего гнева и придирок. Почему же он сам не бросал меня? Возможно, проснувшаяся во мне тяга к сексу и редкие ласки заворожили его. Манекенщица из Парижа, моложе на двадцать лет, экзотическая барышня - вот мои преимущества. А почему бы и нет? Я была недовольна своей внешностью. Но, надо сказать, другие так не думали. В субботу и воскресенье мы с Грандо выезжали на охоту. Меня очаровывала тишина, запахи, птичий щебет, красота лесов Солонии. Здешний пейзаж так отличался от сопровождавших мое детство степных пейзажей. Отныне пленительную голубизну Каспия заменили мне картины юга Франции. В лесах Солонии часто стоит густой туман, и оттого поверхность озер как бы дремала. Больше всего мне нравилось небольшое озеро, заросшее камышом близ берега. В камышах всегда стояла маленькая лодка. Лежа в ней, я могла часами наблюдать проплывающие облака. Тем временем Грандо с друзьями охотился. Доносившиеся звуки выстрелов вызывали во мне жалость к судьбе обреченных на смерть животных. А однажды Грандо дал мне небольшое красивое оружье. Таким образом он решил разбудить во мне страсть к охоте. Подвесив на ветке маленького зайчишку, он стал учить меня правильно целиться и предложил сделать выстрел. Несчастный зверек, чувствуя близкий конец, трепыхался в петле. Я выстрелила, но промахнулась. Не попали в цель ни вторая, ни третья пули. Бросив на землю ружье, я расплакалась от стыда. С тех пор прошло пятьдесят лет и мне теперь ясно, как годы меняют человека. Сегодня никто на свете не заставил бы меня выстрелить в связанное, беззащитное существо: не могу понять ту юную особу - себя -и ужасаюсь ее жестокости. Почему «ей» вздумалось хладнокровно целиться и стрелять в несчастное животное? Ради чего она это делала - из интереса, от жестокосердечия, или желая кому-то понравиться?
Сегодняшняя моя суть не может объяснить поступка меня той. А ведь это одно и то же лицо, один и тот же человек, а мое прошлое и настоящее единая судьба этих «двоих».
Иногда, оставаясь в лесу одна, я начинала мерзнуть. Неподалеку находилась ферма, куда я и направлялась. Погостить у хозяйки. В доме была большая старинная печь, рядом с которой можно хорошенько погреться. А позже сюда приходил и Грандо. Иногда с друзьями. Иногда один. Сидя у печки, он рассказывал о своих охотничьих успехах, с аппетитом ел яичницу, приготовленную хозяйкой фермы, пил вино. А толстая хозяйка в грязном платье все время жаловалась на дороговизну.
Жар печи увеличивался, усиливая запах копченой свинины и колбас, развешанных тут же и дразнил хозяйских собак, которые дремали на полу. Отогревшийся и довольный Грандо пытался целовать меня, но я не позволяла делать этого при посторонних. И, вообще, такая развязность раздражала. Снова я проявляю суровость, а Грандо становится несчастным.
Ночью мы возвращаемся
