— Это больше, чем ты мог надеяться, — заявляет он дону Хосе.
— Но где эта школа?
— Школа изящных искусств в Ла-Корунье, — несколько смущаясь, отвечает Сальвадор.
К несчастью, у дона Хосе нет выбора, но, на самом деле, это довольно грустная перспектива: порт Ла-Корунья находится в Галисии на атлантическом побережье Испании, на крайнем северо-западе полуострова у мыса Финистер. Ему придется сменить мягкий средиземноморский климат Малаги на туманы, мелкие моросящие дожди и ветер неизвестного города…
Снова, благодаря Сальвадору, который возглавляет санитарную службу порта Малаги, дон Хосе вместо дорогого переезда по железной дороге получает возможность отправиться по льготному тарифу на борту грузового парохода, следующего в Англию. В октябре 1891 года дон Хосе и донья Мария, покидающие родные края, с грустью наблюдали за постепенно скрывающимся вдали маяком Малаги. Они отправились в дорогу с тремя детьми, оставив дома бабушку и двух тетушек: в конце концов, придется заботиться о пропитании меньшего количества ртов…
Пройдя через Гибралтарский пролив, после стоянки в Кадисе, старый пароход, оставляя за собой шлейф черного дыма, стал медленно подниматься к северу вдоль побережья Португалии. В пути разыгрался настолько сильный шторм, что совершенно измученный дон Хосе предпочел покинуть пароход на стоянке в порту Виго и добираться до Ла-Коруньи по железной дороге, которая находилась в ста километрах от Виго.
В Ла-Корунье семья обосновалась в скромной квартире на улице Пайо Гомес, 14 (в настоящее время — 12). Квартира была довольно тесной для пятерых, но обладала одним преимуществом — застекленными балконами, типичными для городов Галисии.
Напротив их дома была вилла доктора Рамона Переса Косталеса, бывшего министра труда и изящных искусств Первой испанской республики. Снова с помощью Сальвадора Хосе познакомился с этим влиятельным горожанином, который стал для семьи Руис добрым покровителем и верным другом.
Ла-Корунья, как и Малага, — портовый город, но это единственное, что было общего между ними. Ла-Корунья построена на полуострове, немного на манер Сен-Мало, и когда вы поворачиваетесь спиной к морю, то неожиданно оно снова возникает перед вами. Море непрерывно бороздят парусные лодки, а на огромной скале возвышается маяк из гранита римской эпохи, называемый башней Геркулеса. Он подает сигналы кораблям, приближающимся к опасному мысу Финистер.
Опасения дона Хосе были не напрасны: его пребывание в Ла-Корунье, продолжавшееся в течение четырех лет, стало настоящим бедствием. Несмотря на свой образ «англичанина», отец Пабло был истинным андалусцем. Он покорял широтой души, добротой и меланхолией, тогда как жители Галисии по природе своей были, напротив, очень рациональны, расчетливы, сдержанны и скрытны. Дон Хосе с ностальгией вспоминал о тех, кого оставил на Коста дель Соль. Там его знали, уважали и ценили, а здесь он был чужаком, и ему давали это понять. Хотя иногда он продавал свои картины, завязать дружеские отношения с местными художниками ему не удавалось. Но самое печальное было еще впереди. Его младшая дочь Кончита заболела дифтерией. Бедняжке всего семь лет. Она единственная из детей, похожая на него… Несмотря на все старания доктора Косталеса, девочка умерла. После этой трагедии доном Хосе овладело отчаяние.
Перед отъездом из Андалусии отец помог Пабло сдать экзамен, позволивший сыну приступить к занятиям в Институто да Гварда[26]. Сомневаясь в знаниях сына, особенно в арифметике, дон Хосе предпочел, чтобы экзамен у него принимал кто-либо из его друзей.
«Он ничего не знает, — краснея, признался он преподавателю. — Вообще ничего», — прибавил он после небольшой паузы, возможно, надеясь разжалобить коллегу.
Проникнувшись сочувствием, преподаватель снисходительно разрешил написать на промокашке решение несложной задачи, которую он предложит экзаменуемому. Вот таким образом, если верить рассказам Пабло, лентяй смог продолжать обучение.
Подросток, прежде страдавший от чрезмерной опеки окружающих его любящих женщин (теперь им занималась только мать), получил, наконец, долгожданную свободу… Это ощущение буквально опьяняло его! Он стал заводилой среди одноклассников, организуя для всеобщего развлечения корриду, где выступал в роли вдохновенного режиссера. На площади Понтеведра, напротив института, он показывал ребятам, как изображать матадора, используя куртку вместо мулеты, которой дразнят быка. Хотя он предпочитал роль матадора, но с удовольствием мог изображать и быка. Именно тогда у Пикассо появился любопытный процесс идентификации с тем или иным участником корриды, что потом проявится в его произведениях.
В Ла-Корунье зародилась любовь Пикассо к морскому побережью. Его имя навсегда свяжется с живописными местами — Сен-Тропе, Гольф-Жуан, Жуан-ле-Пен, Кап д’Ан-тиб, Ля Гаруп. Пресса опубликовала сотни фотографий художника и его близких на фоне Лазурного Берега. Наиболее известна фотография, где он следует по пляжу за Франсуазой Жило, держа над ней огромный зонт.
А пока в Ла-Корунье Пабло вместе со сверстниками часто посещал местные пляжи, особенно Риасор, где с наслаждением барахтался в набегающих волнах. Впрочем, плавать он не умел и никогда не пытался это делать, «но я хорошо плаваю, когда море по колено», шутливо говорил он позже своей последней жене Жаклин. Всех, кто видел его рисунки, изображающие пляжи, удивляло большое количество кабин для переодевания. Разгадка этого проста. Однажды Пабло (низкорослый, как его мать), играя рядом с одной из кабин, без всякого умысла поднял голову и увидел обнаженную интимную часть женского тела. Он залился краской и пережил сильнейшее потрясение — приближалась пора его половой зрелости… А в 1920-е годы в Динаре, где он неоднократно будет проводить отпуск, эти пляжные кабины сыграют важную роль в его любовных приключениях.
Каким Пабло был учеником в течение четырех лет, проведенных в Институто да Гварда? Мы знаем только, что его преподавателями были священнослужители и что помимо кастильского он занимался латынью и французским языком. Однажды из-за плохого поведения его заперли на несколько часов в пустой комнате с совершенно голыми стенами, а из мебели там была только деревянная скамья. Но у Пабло всегда были в кармане карандаш и блокнот. В этой комнате он провел чудесные мгновения, рисуя без передышки, не замечая времени. После этого он старался вести себя так, чтобы его чаще подвергали подобному наказанию. Об этом он рассказывал позже журналисту Антонио Олано[27].
Когда Пикассо исполнилось одиннадцать лет, он поступил в Школу изящных искусств, одновременно оставаясь в Институто да Гварда. Среди преподавателей — его отец, ведущий класс орнаментального рисунка. Как ни странно, Пабло очень серьезно отнесся к рисованию бесчисленного количества классических муляжей из гипса — голов, рук, торса, ног — занятию, которое нагоняло скуку на многие поколения учеников. Его старания не пропали даром. А после такой достаточно изнурительной работы Пабло любил расслабляться. В двенадцать лет он развлекался, создавая некое подобие иллюстрированных журналов той эпохи. Один из них, «Голубой и белый» (традиционные цвета Галисии), состоял из сложенного вдвое листа бумаги. Редактор и иллюстратор в одном лице, Пабло помещал туда короткие репортажи о повседневной жизни, выдуманные телеграммы, разного рода карикатуры на сюжеты местных нравов. Не станем искать в этих скромных творениях знаки исключительного таланта, но, рассматривая эти пожелтевшие страницы, можно лучше понять особенности личности Пабло и обнаружить, насколько он отличался по характеру от отца. Единственное, в чем они были схожи, — это отношение к климату Галисии, который оба просто не выносили. Но в то время, как дон Хосе погружался в депрессию и полное бездействие, Пабло отдавался иронии. «Как купаются в Бетансосе (пляж в окрестностях Ла-Коруньи)», читаем мы подпись к рисунку, изображающему даму, закутанную в одежды и нерешительно протягивающую ногу к холодной воде у берега. На другом рисунке резкие порывы ветра готовы опрокинуть пляжные зонты, раздувают юбки и превращают прохожих в комичных марионеток. «Дует сильный ветер и будет дуть до тех пор, пока не сдует начисто Корунью», — саркастически комментирует Пабло.
В самом деле, не лучше ли посмеяться, чем предаваться унынию? Впрочем, он ласково подсмеивается и над отцом: «Покупаем породистых голубей. Обращаться по ул. Махор, 14…», намекая на излюбленный сюжет картин отца.
Так, с детства Пикассо проявлял способность защищаться: это смех, смех в самом широком понимании этого слова, юмор, ирония, карикатура. А позже прибавятся шутка, фарс, буффонада, порой — злая шутка, а иногда даже непристойная насмешка. Но подобное поведение, из-за которого от него отворачивались друзья, не что иное, как спонтанная реакция на все, что его раздражает, на возникающие препятствия, то есть протест против того, что мешает спокойно заниматься творчеством.
