После возвращения в Милан Леонардо увидел город сильно изменившимся в худшую сторону. Прежде всего он возобновил свою деятельность в качестве гидроинженера, отчего обратился с предложением улучшить сеть уличных ломбардийских каналов, сделав их судоходными, к молодому миланскому наместнику короля Франции Шарлю Д’Амбуазу. Этот проект был реализован лишь столетие спустя. Зимой 1506–1507 годов Леонардо отправился в Фаприо, погостить в загородном доме семьи Мельци. Здесь состоялась его первая встреча с пятнадцатилетним Франческо. По сообщению Вазари, это был прекрасный юноша благородного происхождения, к которому Леонардо обращался «Messer Франческо». На портрете, написанном учеником Леонардо Больтраффио, изображен симпатичный юноша с густыми, свисающими до плеч волосами. Отношение художника к Франческо Мельци, разумеется, существенно отличалось от отношения к Салаино. Уже то, что он завещал ему все свои записи и чертежи, а также обучал его живописи, позволяет предположить, что он в действительности взял на себя роль отца. Другое в данном случае было немыслимо. Между Леонардо и Салаино зашел спор по поводу принятия в ученики Франческо Мельци, в котором 28-летний Салаино угрожал мастеру тем, что лишит его своей «любви». В записи, сделанной в 1508 году, Леонардо дает понять Салаино, что тот должен принять безоговорочный мир: «не войну я предлагаю тебе, потому что сдаюсь».
В мае 1507 года французский король произвел Леонардо в peintre et ingénieur ordinare. Это не было никоим образом синекурой, потому что на него возлагалось большое количество обязанностей. Он вновь занимался постановкой театральных действий, руководил торжественными шествиями и даже изготовил для Джакомо Трифульцио, выдающегося маршала короля, надгробие. Зимой 1507–1508 года он вновь поехал во Флоренцию, так как процесс, возбужденный им против его братьев о причитающейся части наследства, еще не завершился. Он использовал этот месяц для упорядочивания своих бесчисленных записей: «22 марта 1508 года… все выписки пребывают в беспорядке, даже фрагменты записей, которые я надеялся позже распределить по определенным листам, используя то содержание, с помощью которого хотел их обработать». Это было хорошей идеей, так как он считал свое пребывание здесь напрасной тратой времени, которое ему пригодилось бы больше для естественнонаучных исследований. Уже 12 сентября 1508 года в его рабочей тетради наряду с космологией речь идет о гидравлике. Сабба де Кастильоне писал: «В дальнейшем самый лучший художник мира стал презирать искусство, в котором он достиг исключительных успехов, и начал заниматься философией, развивая странные представления и новые химеры, отчего все его искусство рисования не получало воплощения». Не удивительно, что 1 мая 1509 года вернувшийся в Милан король Людовик XII дал понять Леонардо, что от него ждут «произведения изобразительного искусства». Повинуясь этому желанию, мастер вновь приступил к теме святой Анны, которую он выполнил уже на так называемом бурлингтонском картоне во Флоренции. Леонардо создал еще одну геометрическую композицию в форме пирамиды, изображавшую своеобразные, примерно одинакового возраста переплетающиеся между собой фигуры святой Анны и святой Марии. Эта композиция вызвала огромное количество искусствоведческих и психоаналитических толкований. Это также явилось отправным пунктом для грандиозного учения Зигмунда Фрейда, в котором он, как уже упоминалось выше, развивал мысль о том, что Леонардо в этой картине (он ее не закончил и оставил при дворе Франциска I) возвращался к раннему детству и нарисовал на ней портрет родной матери Катерины и своей мачехи Альбиеры. Даже если Фрейд в толкованиях этой единственной в своем роде картины пошел, может быть, слишком далеко, как это будет показано позже, то совершенно очевидно, что художник, создавая произведение использовал свои детские воспоминания.
В это время также появляются «Леда и Лебедь» и «святой Иоанн Креститель». «Леда» единственный женский акт, не представлявший угрозы и вышедший из-под кисти Леонардо. Вероятно, его пленила история, взятая из греческой мифологии, о том, что бог Зевс, превратившись в лебедя, овладел Ледой, матерью Диоскуров. Об этом Леонардо прочитал в «Метаморфозах» Овидия. К сожалению, эта картина утрачена, и представление о ней мы можем составить только по многочисленным копиям, а также по рисунку Рафаэля. Впрочем, Ломаццо якобы видел это произведение: «Обнаженная Леда, заключенная в объятия лебедя, стыдливо опускает взгляд». Некоторые критики также хотели увидеть в этом произведении нечто вроде душевного возбуждения, и Серж Брамли пишет об: «Картина рассказывает о таинственности процесса рождения, о генетическом заблуждении, о сильно выраженных внутренних потребностях тела и земной бездне». Но более тщательно рассмотрим трактовку картины Куртом Айсслером, который признал в ней как «чарующую эротическую силу притяжения», так и «трагический аспект сексуального вожделения». Изображение близнецов Кастора и Поллукса Айсслер связывает с аллегорией «добродетель и зависть» и устанавливает: «Кастор и Поллукс являются символическим знаком, сублимирующим гомосексуальную дружбу, определенным типом отношений, который зафиксирован в Леонардо».
В изображаемой Леонардо теме «Леды и лебедя» не случайно отсутствует та похотливость, которую можно было бы выразить, всякий раз меняя содержание (подумайте о подобной картине во времена третьего рейха). Элементарная чувственность, наслаждение, которые могли бы даже неосознанно выразиться, по своей сути глубоко отталкивали художника. «Причиной несчастий являются разнообразные наслаждения… Если ты должен предаваться удовольствиям, то знай, что они содержат в себе то, что приведет тебя к мучениям и раскаянию», — записал он в своей рабочей тетради. Такая укоренившаяся и четко выраженная травматическая позиция, которую могли бы здесь заметить не только Фрейд, но и все психоаналитики, определялась гетеросексуальностью, вытекающей из детского опыта Леонардо, и из промискуитета отца, сыгравшего огромную роль в его жизни и определившего, таким образом, его отношение к матери. Сам по себе гетеросексуальный коитус является средством для удовлетворения определенных потребностей, как следует из его записей, сделанных в 1506 году во время его тяжбы по поводу наследства: «Кто с усилием и неохотой осуществляет коитус, тот порождает вспыльчивых и задиристых детей (его сводные братья?). Но кто занимается этим с великой любовью и сильным желанием, тот получает ребенка с сильным интеллектом, живого, остроумного и преисполненного любви».
Одновременно с работой над Ледой Леонардо интенсивно занимался различными анатомическими исследованиями, ибо хотел оформить свое учение об анатомии. «Я надеюсь, — писал он, — зимой 1510 года окончить свою „Анатомию“». Нет сомнения в том, что рвение в изучении анатомии, продолжавшемся уже больше 20 лет, особенно возросло, когда зимой 1509–1510 годов состоялось его знакомство с Маркантонио делла Торре, доктором медицины, преподававшим в университете города Пизы и посвящавшим себя с особым усердием «изучению трупов». И хотя Леонардо пренебрегал врачами и всячески остерегался их, Маркантонио составил исключение — видимо, потому, что занимался препарированием трупов. Если Леонардо ограничил себя изучением строения человеческого тела и его физиологии, равно как и функций его отдельных частей, то только потому, что впервые встретил необыкновенно одаренного, блистательного тридцатилетнего врача Маркантонио, который проводил исследования на животных, сравнивал полученные результаты, а также изучал тело в процессе его развития от зародыша до взрослого состояния. По личным свидетельствам, прямо-таки с лихорадочным воодушевлением, он расчленил около 30 мертвых тел, которые при свете свечей в ночной секции отпугивали своим ужасным видом: «…разорванный на куски или вскрытый труп». При этом существовала очень большая опасность заражения. Насколько она была велика, свидетельствует тот факт, что уже в 1511 году скончался его учитель Маркантонио делла Торре, заразившийся чумой при обследовании больных.
Чтобы наиболее полно проиллюстрировать то, как Леонардо развивал свою технику рисования, изображая каждую часть человеческого тела, его органы, кости и мускулы, необходимо передать или воспроизвести под различным углом зрения то, как он об этом говорил: «Вид такого рисунка должен быть приравнен к личному присутствию „нотомии“ (как Леонардо называл анатомию)». Так появились более двухсот листков с анатомическим изображением человеческого тела, выполненным с невероятной точностью и научной аккуратностью, которые вплоть до окончания XVIII столетия никем не были востребованы.
Между тем оформившиеся было отношения между Леонардо и Миланском герцогством ухудшились. Прежде всего оттого, что вновь грянула война, ибо французы продолжили свою экспансию на Апеннинском полуострове. В августе 1508 года Людовик XII заключил союз с Максимилианом I и двинулся в направлении Венеции. Надежду на завоевание венецианской территории питал прежде всего папа Юлий II, один из бессовестных и агрессивных мужей папского престола, избравшего себе имя в честь Юлия Цезаря. Однако уже тремя годами позже, а именно в 1511 году, он изменил направление своих действий: для городов дожей отменил интердикт. Сделал он это, чтобы только предать анафеме французов и с помощью «Святой лиги» (Ватикан, Венеция и Испания) изгнать с итальянского полуострова «врагов христианства». В этой военной неразберихе Леонардо должен был оказаться на некоторое время на стороне французских войск, действовавших против венецианцев, но в военных действиях участия никогда не принимал, разумеется настолько, насколько это возможно для человека, одержимого деятельностью военного инженера. Но прежде чем Людовик XII потерпел ряд поражений от союзнических наемных войск и, пройдя через Альпы, вернулся во Францию, Леонардо покинул Милан и отбыл в Фаприо к семье Мельци, где вынашивал планы по расширению загородного дома хозяев и упорядочению собственных анатомических исследований. Тем временем в Милане процветал Максимилиане Сфорца, сын Людовико иль Моро, который жестоко мстил всем, кто сотрудничал с французами.
