С: Ни в коем случае нельзя делать это для читателя. Нужно знать, что в конечном счете читатель у всего этого есть, но делать это как бы для себя.
А: А тебе не кажется это немножко странным?
С: По этому принципу делается все настоящее.
А: У меня бы не хватило решительности так утверждать.
С: А у меня бы хватило. По-моему, весь неконьюнктурный самиздат, вся андерграундная культура, весь полноценный рок, короче, вся контркультура по отношению к культуре, дионисийское по отношению к аполлонийскому — строится по принципу ИЗНУТРИ-НАРУЖУ. То есть, человек, который этим занимается, идет не от каких-то общих принципов, не от каких-то законов восприятия, не от политической ситуации, не от конкретных реалий вне его, а исключительно исходя из внутреннего импульса. Чем более непосредственно выражен этот импульс, тем дальше все это уходит от общества, тем ближе это находится к тому же самоуничтожению, о котором тот же Егор Летов говорил. Впрочем, его слишком часто начинают поминать всуе. Здесь можно говорить и о Джанис Джоплин, и о Хендриксе… Т. е., чем ближе мы туда смещаемся, тем сильнее этот импульс выражен в конечном счете. Но так как — мы говорили — у нас вторичный момент: описание-осмысление — получается смещение уже в сторону естественной культуры, а не контркультуры. Поэтому мы еще, может быть, и не стреляемся — и так далее. А на самом деле, исходя из традиционных социальных представлений, это — тоже какая-то форма саморазрушения.
А: По-моему, с точки зрения традиционных социальных представлений — это попытка вырваться, вывалиться за пределы социума.
С: Да, и в пиковой точке это приводит к гибели.
А: А теперь смотри, что нас держит. Все мы в систему вписаны — по рождению уже были моменты, когда мы не могли ее обойти. И весь процесс нашего существования, начиная с осмысленного возраста — это попытка вырваться за границы, за рамки. И журналы — та же попытка. Естественно, мы идем к той самой пиковой точке — я не знаю, будет ли она саморазрушением. Будет ли это окошко или вскрытые вены. Возможно, она иная…
С: Наверное, да… По-моему, пока что еще ни один рок-журналист с собой не покончил.
А: Ее знаешь, как можно назвать? По-моему, это все — стремление к абсолютной свободе. Я имею в виду внутреннее ощущение себя свободным человеком. То есть, по сути все движется по ножам или по терке того же самого общества — не конкретного государства — шире… И когда-нибудь ладони, или нога, или морковка — все, чем по нему вести — сотрется на нет. Либо оно должно скатиться вниз… Очень трудно — для меня лично — выломиться, избавиться от прочной вписанности в систему. Рок-журналистика — это действительно выход. Даже не рок-журналистика — Вот Такая журналистика. И система ценностей — она для журналистики официальной и Вот Такой разная. Потому что если для официальной журналистики во многом целью стоит вписать материал внутрь системы, разложить по полочкам, сделать понятным — то для Вот Такой журналистики это совсем не главное. Для нее важен субъект, который, скорее, сам стремится показать пути отрыва от традиционной системы ценностей.
С: Здесь можно говорить о зеркале, которое стоит не перпендикулярно, а под кривым углом. Луч света может просто падать на зеркало и его освещать. А если он падает под должным углом, он отразится, преломится и даст весь спектр радуги. А в сумме это все — всего лишь белый цвет. У официальной журналистики так и остается в основном белый свет…
А: Желтый иногда проявляется…
С: …у нас же — может, это громко сказано — иногда появляются цветные кусочки реальности. А прямой свет — он, конечно, себя ест. Он не преломляется и никуда дальше не летит.
А: А свет «иной» — это, с одной стороны, попытка проникнуть внутрь…
С: Да, а с другой — чтоб было интересно и красиво.
А: Наверное — только «интересно» и «красиво» — это не те слова, хотя я тебя понимаю…
С: Не те.
А: Чтобы было небелым… чтобы было… Чтобы было.
С: Чтобы было… Хотя это тоже громко сказано.
В: И еще. Возьмем очень простую ситуацию. Какое-нибудь племя мумбу-юмбу на каком-то острове. Которого не касаются политические бури и так далее. Они заняты одним — с утра собирают бананы, а вечером жгут жертвенный костер. Скажем, ровно в 7 часов вечера. Никаких потрясений, собственно, нет. И то, что костер зажигается именно в 7 часов, никого не беспокоит — в 7 так в 7, типа того. И вдруг находится один человек, который говорит: "А почему в 7? Давайте лучше в полседьмого". После чего система абсолютно начинает разваливаться.
А: Такие люди появляются. А почему? Может, он увидел лунное затмение, а может, пошел какой-нибудь странный дождь, но повод наверняка был.
В: Ты считаешь, что без повода это невозможно?.. Способны ли мы в нашей работе на каком-то этапе поставить такой вопрос?
А: Если мы будем к этому неспособны… на каком-то этапе — тогда на нас можно ставить крест.
В: То есть, мы уже пришли к выводу, что совковая, официальная пресса на это неспособна.
А: А мы к этому идем. Мне кажется, мы пытаемся идти именно к этому типу сознания — который способен задуматься о том, почему костер зажигается именно в семь часов. Идем, параллельно открещиваясь ото всего остального. А нам этого делать не дают, потому что удобнее, чтобы было в семь часов… Это все к вопросу об абсолютной свободе. Мы с тобой вышли к одной точке с разных сторон.
В: И на это нас вывел…
С: Молодежный тип сознания?
А: Ну! Молодежь — понятие растяжимое.
В: По определению американского социолога Кэлли — мне кажется, это наиболее верное определение — молодежь характеризуется большим, весомым интеллектуальным багажом при отсутствии серьезного участия в институтах взрослых.
С: В социуме.
В: Да, кстати, это определение легко интерпретировать в приложении к совку. А вообще это значит, что, условно говоря, человек в системе не принимает весомого участия — или находится на птичьих правах, но при этом обладает достаточно развитым сознанием, чтобы все это понимать.
С: Другими словами, комсомольцы и фанаты ЛАСКОВОГО МАЯ не имеют права называться молодежью?
В: Да. Я все, что мы называем гопничеством — любера, военно-патриотические клубы, «Память», культуристы — которые в нашем обществе, как это ни парадоксально, явно политическое течение. Которое никакого отношения не имеет к физкультуре, а напрямую смыкается с представлениями о третьем рейхе и периоде сталинского режима… Сюда же, как ни странно, относится большая часть тусовки. Я собственными глазами видел, как тех же панков ангажировали на разгон журналистов на «Интершансе». Панки — помогали комсомольским оперотрядовцам глушить журналистов. Мы видели двух панков, которые продавали на площади Пушкина листовки общества "Память"…
С: С оранжевыми волосами.
В: С другой стороны, мы видели на суде, опять-таки посвященном «Памяти», группу хипов — по крайней мере, длинноволосых, украшенных значками с Георгием Победоносцем и так далее… Это все — тусовка, независимо от длины волос, гребня и так далее. Она тоже явно не попадает под эту дефиницию. Отсутствие интеллектуального багажа и разборчивости налицо.
А: А вам не кажется, что мы пытаемся на ровном месте создать себе проблему? Просто надо слово «молодежь» заменить каким-то другим.
С: Может быть, но этого термина нет. Всплывет «контркультура», опять же.
В: Если говорить красивым описательным языком, то люди, для которых мы существуем — это некие хрупкие изломанные личности, которые…
С: Спонтанные.
А: Импульсивные.
С: И не интегрированные в социум. И желательно куда бы то ни было.
А: Широкий размах! Чало кто подходит под это определение.
С: Это не догма, но идеал.
В: К вопросу об идеале. Вот ситуация: меня приглашают на работу в ЦК ВЛКСМ. А я говорю: "А сколько у вас платят?" Они говорят: "Сто рублей". Я отвечаю: "Нет, за такие деньги я не пойду". Это первая ступень, скажем. Вторая ступень: я говорю: "Что? ЦК ВЛКСМ?! Идите вы на хер!" В этом случае мышление еще в рамках политической оппозиции. А есть третий вариант…
С: Третий вариант — спросить: "А вы любите зайцев?"
А: Да!
В: Да! Это третий вариант! Вот об этом варианте, собственно, мы и говорим.
А: Все это время.
В: Все это время.
С: Все это время.
Текст данного триалога параллельно печатается в журнале «ДВР» № 9
Фото А.Воронина
Превратить перманентность в креативность — нет сейчас более важной задачи!
Далеко не каждый рок-журнал Союза неизбежно является носителем живого подпольного духа. «ЗЗЗ», к примеру, пестрит словом «контркультура», но здесь и не ночевал заветный дух импровизации: по сути это все-таки некий клуб сухих рок-интеллектуалов, рождающих до боли неадекватный предмету описания нечитаемый язык описания. «Рокси» мертв. «РИО» медленно, но верно превращается в респектабельное справочно-информативное издание, которое скоро начнут понуро конспектировать студенты советских вузов.
