Этапы большой политики, чьим орудием косвенно послужило произведение Сандро, — ряд блистательных исторических ступеней, составляющий, можно сказать, целую лестницу головокружительного восхождения Медичи к высотам общеитальянского «искусства управлять».
И самым замечательным из дипломатических демаршей Лоренцо Великолепного по праву считается капитуляционная поездка во враждебный, бывший в сговоре с Сикстом IV Неаполь, поныне удивляющая сочетанием дипломатического такта, тонкой хитрости и отваги.
События развивались с последовательностью авантюрного романа. 24 ноября 1479 г. с заключением зимнего трехмесячного перемирия с папой во Флоренции поднялось внутреннее брожение. Город роптал, устав от войны, и втайне подумывал даже, как бы избавиться от той общеизвестной ее причины, какою являлась и личность и власть Великолепного. Единственным затруднением в этом предприятии отцам города представлялось в те смутные дни, «в чьи объятия броситься — папы или Неаполитанского короля» (Макиавелли). Видя все это, Лоренцо заверил колеблющуюся Синьорию, что готов лично сдаться грозному королю Фердинанду, дабы устранить таким образом первоисточник раздора и восстановить столь желаемый мир. На это Синьория, словно устыдившись, назначила его своим послом и облекла полномочиями для заключения со строптивым монархом договора о дружбе. Так в качестве официального лица республики с декабря 1479 г. Лоренцо выезжает в Неаполь.
В конце декабря Медичи прибывает во враждебный Неаполь, где принят весьма изумившимся городом «с почетом и интересом», поскольку его персона и ее значение послужили внешним поводом целой войны, в которой, по словам Макиавелли, «величие врагов Лоренцо лишь содействовало его собственному величию». Лоренцо меж тем, не теряя времени, начинает внушать королю идеи полезности мира для укрепления шаткого положения всей Италии и невыгоды и опасности продолжения войны, пока упрямый Ферранте не начал «подумывать о том, как бы заручиться дружбой этого человека, вместо того, чтобы иметь его врагом». Впрочем, укрощенный и обольщенный король, желая хотя бы отчасти проникнуть в загадку его намерений, под разными предлогами удерживал у себя приятного гостя около четырех месяцев — с декабря по март следующего года.
Однако «рассудительность и разумение Лоренцо оказались сильнее, чем мощь его противников». В тончайшем подтексте переговоров Великолепный сумел убедить неограниченного монарха, что медичейское единоличное правление во Флоренции гораздо выгоднее изменчивой в настроениях демократической республики большинства. Успокоенный этой здравой идеей, подобревший Ферранте отпустил наконец новообретенного союзника, «осыпав благодеяниями», «с бесчисленными изъявлениями дружеских чувств».
Через две недели по возвращении Великолепного во Флоренцию — 25 марта 1480 г, — обнародовано соглашение о мире со взаимными обязательствами сторон по сохранению целостности обоих государств. Желанный мир был восстановлен, и Медичи ходил триумфатором, незамедлительно использовав свой триумф для сокращения Синьории за счет неугодных ему лиц, доведя ее численность до Совета Семидесяти, который составился преимущественно из преданных лично Лоренцо людей. С его учреждением окончательно похоронена номинальная флорентийская свобода, зато городу возвращены недавно отнятые крепости. Антифлорентинская и антимедичейская коалиция врагов внешних и внутренних трещит по швам и распадается сама собой.
Договор, впрочем, вызвал недовольство ненадежных союзников миланцев и венецианцев, но более всех был потрясен папа Сикст IV, неожиданно очутившийся в одиночестве. Первосвященник так и не смог оправиться после своего политического фиаско, будучи не в силах вынести торжества своего заклятого врага. Сикст IV умер через пять дней после заключения мира с Флоренцией 11 августа 1484 г., как говорили, исключительно от огорчения, причиненного этим событием. Отходя в мир иной, архипастырь «оставил в состоянии мира Италию, в которой при жизни только и делал, что устраивал войны» — по заключению Макиавелли. Таков был далеко зашедший финал затянувшейся эпопеи, начатой «кровавою мессой» Пацци.
В Риме поспешно собранный конклав кардиналов после скандального торга избрал нового папу в лице кардинала Мальфетты Джованбаттиста Чибо, который был ставленником кардинала Джованни, сына Неаполитанского короля, и брата Лодовико Моро Асканио Сфорца, иначе — плодом дружеского союза Неаполя и Милана. При избрании нового первосвященника, наименованного Иннокентием VIII, остались неподкупленными только пять кардиналов, в том числе энергичный Джулиано делла Ровере, один из немногих предпочитавших принципы деньгам.
Медичи во Флоренции, поначалу выразив негодование столь нечестным избранием, вскоре решил извлечь из него все возможные выгоды, дабы, не повторяя ошибки с Сикстом, расположить к себе нового папу. И очень скоро преуспел в этом, выдав в 1487 г. одну из своих дочерей Маддалену замуж за Франческетто Чибо, более чем сомнительного «племянника» святого отца. Впрочем, Иннокентий VIII стал первым из архипастырей, открыто признававших своих, не подобающих обетам пастырского безбрачия, детей. Непотизм таким образом перерастает у Иннокентия VIII в откровенное чадолюбие.
Обожающий своего Франческетто папа ответил на любезность Лоренцо возведением его четырнадцатилетнего сына Джованни в кардинальское достоинство, которого напрасно дожидался от его предшественника покойный красавец Джулиано. Лоренцо ожидал многих милостей для своего новоиспеченного прелата, для начала получившего аббатство во Фьезоле, а также быстрого возвышения зятя.
За время своего понтификата с 1484 по 1492 г. новообретенный тиароносный ценитель его многочисленных дарований окончательно ликвидировал все последствия антифлорентинской войны.
И не один Иннокентий VIII постоянно во всем спрашивал советов Великолепного. Единодержавный монарх, король Франции Людовик XI, проницательный и осторожный, называет его «своим дорогим братом», обращаясь на равных к некоронованному государю. Сразу же после заговора Пацци французский король направил во Флоренцию своего посла Филиппа де Коммина, выразив таким образом перед всею Европой свое уважение и сочувствие Медичи. Венгерский король Матиаш Корвин, плененный яркостью личности и тонкой дипломатией Великолепного, не гнушался лично служить посредником в запутанных переговорах между Флоренцией и папой. Турецкий султан Мухаммед II, выдавший Медичи убийцу брата, из Константинополя не раз посылал ему дары, со вниманием прислушивался ко всем его мнениям. Воистину Лоренцо сделался «государем, удивлявшим весь цивилизованный мир» как раз в то время, когда по всей Европе Италия слыла законодательницей наук и искусств, когда распространилась повсеместно мода на итальянский язык и на все вообще итальянское. А медичейская Флоренция, истинное сердце этой Италии, стала таким образом ведущим центром всей европейской культуры.
В 1487 г. Медичи после короткой войны удается отвоевать у прижимистых генуэзцев давно желанную ему крепость Сарцану, после чего, согласно утешительному заключению Макиавелли, флорентинцы уже, как в сказке, «жили в величайшем благополучии… до самой кончины Лоренцо». Держа в своих властных руках все политические нити, Медичи в конце концов опутал всю страну тонкой сетью явных и тайных дипломатических соглашений. Заключая и расторгая наступательные и оборонительные союзы, не щадя ни трудов, ни собственного самолюбия, убеждая, унижаясь, угрожая и льстя многочисленным маленьким деспотам, неприметно делая их послушными марионетками собственной воли, Великолепному удалось сколотить в Италии систему политического равновесия, еще не удававшуюся до него никому.
Годы наибольших успехов политики Медичи совпадают с периодом наивысших триумфов Сандро Боттичелли, который творит свою «большую политику» в искусстве так же гибко, энергично и смело, как Лоренцо на исторической арене. В незабвенный период неограниченной полноты власти и чувств Боттичелли фактически создает параллельно три группы вещей, как три типа своих откровений: открыто «языческие», светски-мифологические картины, религиозные сюжеты с Мадоннами и священные картины, воплощающие собой так называемые «откровения Востока», запечатленные в библейских ветхозаветных циклах Сикстинской капеллы. Подобно размаху Великолепного, широта Боттичелли в ту эпоху с легкостью охватывает все три разнородных потока, однако в смятении Августина, жестокостях Моисея и ледяном торжестве медичейской Паллады подспудно нарастает горечь новых сомнений, родившихся из трагедии Пацци, которая исподволь подтачивает надежность и радость его мира.
Живущий в великолепном саду на вулкане, в эпоху сплошных триумфов художник первым угадывает и различает еще глухие подземные толчки грядущих катастроф.
