Когда Адам, подобно невиданному древу, возрос в райском саду, началось то, что мы называем жизнью. Адам стал первым существом, которое жило, чувствуя, что живет. Для Адама жизнь предстала как проблема.
Так что же такое Адам, окруженный райскими кущами и живой тварью; реками, в которых играет и плещется рыба; окаменевшими громадами гор; морями и материками; Адам на Земле, в окружении других миров?
Адам в раю — это в чистом виде жизнь, слабый росток бесконечной проблемы жизни.
Всемирное тяготение, мировая скорбь, неорганическая материя, органические ряды, вся история человечества, тревожная и ликующая, Ниневия и Афины, Платон и Кант, Клеопатра и Дон-Жуан, телесное и духовное, сиюминутное и вечное и непреходящее — как всё это отягощает пурпурный, мгновенно созревший плод Адамова сердца! Понимаете ли вы, что стоит за этими ритмичными сокращениями и расширениями, какое неистощимое разнообразие явлений, вкладываемое нами в безмерное слово Жизнь, воплощается в каждом из биений этой ничтожной мышцы? Сердце Адама — средоточие Вселенной, или, иначе, сама Вселенная, наполнившая это сердце, как кубок, пенящейся влагой.
Проблема жизни и есть — человек.
Человек-это проблема жизни.
Всё в мире — живое. «Как, — быть может, скажут нам, — неужели вы решили воскресить натурфилософскую мистику?» Фехнер[8] хотел видеть в планетах живых существ, наделенных инстинктами и мощной сентиментальностью, — существ, которые, подобно гигантским космическим носорогам, кружат по своим орбитам, снедаемые могучими астральными страстями. Фурье, этот шарлатан Фурье, полагал, что небесные тела живут своеобразной жизнью, которую он назвал «аромаль», считая, что законы небесной механики — это не больше и не меньше как математическое выражение непрестанных любовных связей между светилами, которые обмениваются ароматами, как некие влюбленные небожители.[9] Похоже ли это на то, что хочу сказать я, утверждая, что всё в мире — живое? Неужели мы станем вновь охмурять себя мистикой?
Никогда не был я так далек от мистики, как сейчас, когда заявляю: всё в мире — живое.
Наука отдает понятие «жизнь» на откуп одной дисциплине — биологии. Вследствие этого ни математика, ни физика, ни химия жизнью не занимаются; и есть существа живые — те же животные и неживые — те же камни.
С другой стороны, физиологи, пытающиеся определить жизнь с помощью чисто биологических понятий, всегда терпели неудачу и до сих пор не выработали хоть мало-мальски устойчивого определения.
В противовес всему этому я предлагаю свою концепцию жизни, более общую, но и более последовательную.
Жизнь вещи — её бытие. Но что такое это бытие? Поясню на примере. Планетарная система не есть система вещей, в данном случае планет, — ведь до того, как она была задумана, планет не существовало. Это система движений, а следственно, отношений: бытие каждой планеты внутри этой совокупности отношений — как точка разбитой на квадраты плоскости. Таким образом, без других планет невозможна и планета Земля, и наоборот; каждый элемент системы нуждается в прочих, он и есть взаимоотношение между ними. Поэтому суть каждой вещи есть чистое отношение.
Именно в этом направлении и шло глубинное развитие человеческой мысли от Ренессанса до сегодняшнего дня: категория субстанции постепенно растворялась в категории отношений.[10] А так как отношение не res,[11] а идея, то и современная философия получила название идеализма, а средневековая, идущая от Аристотеля, — реализма. Идеализм — порождение арийской расы: к этому шел Платон, об этом писали древние индусы в своих пуранах:[12] «Ступив на землю — ступаешь на перепутье ста дорог». Каждая вещь и есть такое перепутье: её жизнь, её бытие — это совокупность отношений, взаимных влияний. Камень на обочине дороги не может существовать без остальной Вселенной. [*Такое, в духе Канта и Лейбница, понимание бытия вещей, теперь вызывает во мне некоторую неприязнь[13] (примеч. 1915 года)].
Наука трудится не покладая рук, чтобы обнаружить эту неистощимую бытийность, которая является источником жизненной силы. Но как раз точность научных методов никогда не позволяет им вполне достичь цели. Наука предлагает нам лишь законы, иначе говоря, утверждения о том, что такое вещь вообще, что у неё общего с другими, об отношениях, которые идентичны для всех или почти для всех случаев. Закон падения твердых тел объясняет нам, что такое тело вообще, каковы общие закономерности движения каждого тела. Но что такое данное, конкретное тело? Что такое всё тот же почтенный камень с отрогов Твадаррамы?[14] Для науки этот камень — частный случай применения общего закона. Наука превращает каждую вещь в частный случай, иначе говоря, в то, что роднит эту вещь с множеством ей подобных. Это и называется абстракцией: жизнь, в представлении науки, — это абстрактная жизнь, в то время как, по определению, жизненное есть конкретное, уникальное, единственное. Жизнь — индивидуальна.
Для науки вещи суть частные случаи; таким образом получает разрешение первая часть жизненной проблемы. Но необходимо, чтобы вещи были чем-то несколько большим, чем просто вещи. Наполеон — это не просто человек, некий частный случай человеческой породы; он уникален, он — это он. И камень с Гвадаррамы отличается от другого, химически идентичного, камня альпийских отрогов.
Наука разделяет проблему жизни на две большие, не сообщающиеся между собой области — на дух и природу. Так образовались две ветви научного познания — науки естественные и гуманитарные, изучающие соответственно формы жизни материальной и психической.
В области духа ещё очевиднее, чем в области материи, что бытие, жизнь это не что иное, как совокупность отношений. Дух не вещен; он — цепь состояний. Духовное состояние есть не что иное, как соотношение между состоянием предшествующим и последующим. К примеру, не существует некой абсолютной, овеществленной «печали». Если раньше меня переполняла радость, а потом радость эта хоть немного уменьшилась, я почувствую печаль. Печаль и радость вырастают одна из другой, и обе представляют разные стадии единого физиологического процесса, который в свою очередь является состоянием материи или видом энергии.
Однако гуманитарные науки также используют метод абстрагирования: они описывают печаль вообще. Но печаль вообще — не печальна. Печаль, невыносимая печаль — это та, которую я испытываю в данный момент. Печаль в жизни, а не в обобщенном виде — это тоже нечто конкретное, неповторимое, индивидуальное.
Каждая конкретная вещь есть сумма бесконечного множества отношений. Действуя дискурсивно, науки устанавливают эти отношения одно за другим; поэтому, чтобы установить их все, наукам требуется вечность. Такова изначальная трагедия науки: работать на результат, который никогда не будет полностью достигнут.
Трагедия науки порождает искусство. Там, где научный метод исчерпывает себя, на помощь приходит метод художественный. И если научный метод — в абстрагировании и обобщении, то художественный — в индивидуализации и конкретизации.
Нелепо утверждать, что искусство копирует природу. Где она, эта образцовая природа? Разве что на страницах учебников по физике. Природные процессы совершаются в соответствии с физическими законами; искусство же связано с жизненным, конкретным, неповторимым постольку, поскольку оно неповторимо, конкретно и жизненно.
Природа — это царство стабильного, постоянного; жизнь, напротив, есть нечто в высшей степени преходящее. Отсюда следует, что природный мир продукт научного исследования — воссоздается посредством обобщений, в то время как новый мир чисто жизненных сущностей, для созидания которых и появилось искусство, должен быть сотворен путем индивидуализации.
Природа, понимаемая как природа нами познанная, не содержит ничего индивидуального; индивидуальность лишь проблема, не разрешимая методами естественных наук, и все попытки биологов определить её оказывались тщетны. Мы не поймем Наполеона как индивидуальность до тех пор, пока какой-нибудь серьёзный биограф не восстановит для нас его неповторимый облик. Что ж, биография — жанр поэтический. Камни с отрогов Гвадаррамы раскроют свои свойства, свой характер, своё имя не в минералогии, для которой они вкупе с идентичными образцами составляют класс, а лишь на картинах Веласкеса.
Как мы установили, индивидуальность — будь то вещи или человек зависит от мироустройства в целом; это совокупность отношений. В росте травинки соучаствует всё мироздание.
Понятно ли теперь, сколь огромна задача, которую берется разрешить искусство? Как сделать явной всю полноту отношений, составляющих простейшую жизнь, — жизнь вот этого дерева, этого камня, этого человека?
