Белоснежная хрустящая постель, душ в саду, кабинет с книгами, красавицы хозяйки, изысканная кухня, ненавязчивое внимание днем, беседы по вечерам. Доносилось пение птиц из сада, слышалось: "Останься, останься..." Все манило задержаться подольше. И хозяева очень огорчились намерением гостя ехать дальше, но они просто пришли в ужас, когда узнали, что гость собирается двинуться в глубь пустыни, в Гадамес. Месье, мадам и мадемуазель уговаривали гостя остаться у них еще. И вообще, не совершать этого безумного, на их взгляд, поступка. Рассказали о недавней гибели экспедиции Флаттерса именно на этом переходе. Полковник Флаттерс с тремя миссионерами имел в своем караване две сотни верблюдов и пятьдесят вооруженных солдат. Отряд был полностью уничтожен туарегами - воинственными кочевниками Сахары. Елисееву говорили еще раньше и о других европейцах, погибших в этих местах. И все же он остался непреклонен. И тогда в доме французского господина появился замечательный старик - Ибн-Салах.
- За него я ручаюсь, как за себя, - сказал хозяин. - Он житель Гадамеса. Караваны водит много лет. Поведет теперь вас.
- Велик Аллах, над нами воля его. Я доставлю адхалиба в Гадамес и приведу его обратно.
- Но полковник Флаттерс... он шел с миссионерами... - Мадам можно было понять. Жизнь в городке Уарглы была однообразной. А гость в доме - это всегда праздник.
- Английский полковник посягал на свободу и волю туарегов, мадам. Адхалиба туареги не тронут, номады уважают адхалиба, - убежденно говорил Ибн-Салах.
Старик сразу понравился Елисееву. Понравились и его слуги - бербер Юсуф и негр Нгами. Все очень скоро стали верными друзьями доктора.
"Нас четверо, у нас шесть верблюдов. Хотя г.[осподин] Арно доверяет Ибн-Салаху, он называет мое предприятие безумием", - отметил тут же в блокноте Елисеев. И добавил: "Цвет кожи у жителей Уарглы всех оттенков - от черного до белого".
Сахара в сознании людей - сплошной золотой океан, бесконечные пески, выжженные солнцем. Это совершенно не так. Там можно увидеть горы, иногда покрытые снегами. В дождливый сезон пустыня покрывается местами яркой зеленью, которая потом быстро сгорает. В алжирской Сахаре бывает и снег, и даже лужицы, покрытые льдом.
Мертвенно-безмолвна пустыня в сиянии солнца. Номады правы, сравнивая пустыню не с морем, а с небом. Воздух насквозь пронизан светом и сам подобен свету. Он окутывает безжизненные камни, пески, придавая им фантастический вид. Глаз уносится в беспредельность, за которой нет ничего, кроме света.
"Золотистые дюны, синеватые и темно-фиолетовые тени, резко отграничивающие обрывы и откосы, красноватые, белые и серые обнажения камня, глины и известняка - все это залитое яркими лучами солнца, на голубом прозрачном фоне неба производит чарующее впечатление. Еще великолепнее становится пустыня, когда заходящее солнце заливает пурпуром, золотом и лазурью горизонт..."
Сиянием сотен радуг озаряются вершины гор. Переливы света скользят по пескам. Как в гигантском театре, плещутся синие, зеленые, багровые, алые и желтые лучи, сплетаясь, пока не покорит все великая ночь. Тогда она зажигает над миром невиданной красоты звезды. Человеку хочется преклонить колени перед этим величием и красотой.
Культ неба царит среди номадов пустыни. Нигде нет такого бесконечного неба, таких лучезарных звезд. Древние египтяне поклонялись всеобъемлющему пространству - Пашт и всепоглощающему времени - Себек и олицетворяли их в представлении о пустыне.
Елисеев подумал: "Время мое не безмерно" - и, с трудом оторвавшись от созерцания, вернулся в шатер. Ибн-Салах, Юсуф и Нгами тихо разговаривали.
Порядок путешествия Ибн-Салах установил следующий. Вставали часа в три-четыре и двигались в путь, пока часов в девять-десять невыносимая жара не сваливала с ног верблюдов. Тогда часов до шести лежали, мучаясь от зноя. Потом опять шли до самого ночлега. Спали на песке. Опасаясь ядовитых змей и насекомых, однажды соорудили себе походные гамаки - прикрепили на кольях плащи.
Караван шел в глубь Сахары. Пейзаж становился все более однообразным, лишь вблизи колодцев появлялись пучки высохших трав. Застывшее песчаное море все расширялось и расширялось. Воды в колодцах почти не было, или она была протухшей. Жажда все больше одолевала людей и животных. Несколько дней путники жили мечтой об источнике в долине Айн-Тайба. Наконец дюны раздвинулись, и все увидели, что Айн-Тайба не источник, а целое озеро, заросшее тростниками.
Верблюды жалобно заревели. Птицы взлетели с озера. Нгами и Юсуф соскочили на землю и, продираясь сквозь заросли, срезали своими кривыми ножами полосы тростника почти до корня по обеим сторонам от себя, затем подожгли тростник, оставшийся между срезами, проделав таким образом дорогу к воде. Они по одиночке водили к водопою верблюдов, которые с трудом ступали по болотистой почве. Животные бесконечно долго тянули теплую, грязную влагу.
Кругом гнил камыш. У берега разлагались трупы верблюдов. Елисеев был просто в отчаянии, когда увидел такое обилие воды и абсолютную невозможность ею воспользоваться.
Нгами, похожий на большую черную рыбу, поплыл к середине озера, нырнул и вскоре выплыл с кожаным мешком. Вода в мешке оказалась такой же отвратительной, как и у берега.
Елисеев взглянул на Ибн-Салаха. Старик печально покачал головой и показал руками на небо.
Нгами поговорил о чем-то с Юсуфом, и они своими ножами стали быстро-быстро копать песок недалеко от воды. Глубокая ямка стала наполняться. Юсуф попробовал воду, и они оба улыбнулись.
- Адхалиб, пей, - позвал Нгами.
Вода была чистая, с легким запахом сероводорода. Нгами и Юсуф не пили, они с восторгом смотрели, как пьет доктор. Только после того, как доктор напился вдоволь, они набрали воды, протянули Ибн-Салаху и не спеша напились сами. Было видно, что они привыкли к подобным испытаниям.
К вечеру Юсуф подстрелил двух бекасов, Нгами к тому времени испек на костре несколько лепешек. Озеро стало казаться более привлекательным. Елисеев осмотрел окрестные дюны и насчитал около сорока видов растений и двадцать пять видов животных.
В Сахаре оказалось немало растений, приспособившихся к жизни среди движущихся песков и нестерпимого зноя.
Рано утром зоркий и быстрый Нгами с вершины большой дюны вдруг заметил что-то, приложил палец к губам, показал доктору глазами на ружье и ящерицей пополз по песку. Елисеев крался за ним. Неподалеку на яйцах сидела самка страуса. Помня из Брема, что самки не только не убегают, но и сражаются за свое потомство, Елисеев надеялся подобраться на верный выстрел, но страусиха вопреки ожиданиям помчалась по пустыне со скоростью ветра. Остались два огромных яйца.
Они закончили свой привал в Айн-Тайба великолепной яичницей и перед рассветом с бурдюками отфильтрованной воды тронулись в путь.
Уже три дня и три ночи прошло, а они все шли, шли, шли. На четвертое утро, когда все уже взобрались на своих верблюдов, Елисеев заметил, что три его спутника тревожно переговариваются.
- Самум, - молвил Ибн-Салах.
Елисеев посмотрел вдаль. Темная полоса тумана легла на линию горизонта. Прошел целый день, и прошла целая ночь - все было спокойно. Ничто, казалось, не предвещало беды. Солнце нестерпимо палило. Не хватало воздуха. Грудь жадно втягивала раскаленную пустоту. Жажда воздуха оказывалась страшнее жажды воды.
Пустыня замерла. Исчезли грызуны, ящерицы, насекомые. Путники остановились. Даже огромные верблюды сначала тяжело дышали, а потом и те притихли. Наступила тишина, и среди этой тишины послышались нежные, чарующие звуки. Они возникали в воздухе с разных сторон. Пели "незримые духи пустыни". Тонкие серебристые звуки то сливались, то разъединялись, нежно переливаясь, отдаленно напоминая звучание органа.
- Песок Ёрга поет, - сказал Ибн-Салах, - зовет ветер. С ветром прилетит смерть.
Елисеев молчал, очарованный. Сознание, что он присутствует при рождении чуда, было сильнее страха. "Никакие мифы древних не могли придумать ничего более поразительного и чудесного, чем эти таинственные песни песков. То веселые, то жалобные, то резкие, то крикливые, то нежные и мелодичные, они казались говором живых существ, но не звуками мертвой пустыни".
Только он успел записать это впечатление, пустыня затихла на какой-то миг, и вдруг огромная дюна, стоявшая рядом, ожила: мощным потоком взвился песок. Грозные клубы поднялись к небу. Багровый занавес заволок солнце. Красный огненный шар катился сквозь мглу черного вихря.
Все вокруг наполнилось движением. Песок шел сразу со всех сторон. Вершины дюн оторвались и повисли в воздухе. Стало невозможно дышать. Пустыня уже не пела чарующих песен, она ревела диким зверем, глухо, яростно, безумно. Человек ощущал свое бессилие перед гигантским чудовищем. Оно надвигалось, чтобы снести все живое и мертвое.
Люди и верблюды лежали, впластавшись в горячий песок. Тучи песка неслись над ними. Сердце стучало с невероятной скоростью. Рот и глотка превратились в сплошную рану. Грудь ломило. Казалось, еще мгновение наступит смерть от удушья.
