- Ну, ну? Что же вы замолчали? - подбодрил его Холмс.
- Вы же сами знаете, - неуверенно продолжил Уотсон, - что свидетельствам очевидцев не следует особенно доверять. Существует даже поговорка: "Врет, как очевидец".
- Иными словами, - сделал вывод Холмс, - вы считаете, что история, рассказанная Львом Толстым в его повести "Хаджи-Мурат", не слишком достоверна?
- Да, пожалуй. Во всяком случае, я не считаю, что героя этой повести можно рассматривать как историческое лицо. Скорее он - плод художественной фантазии автора.
- Допустим, - согласился с Уотсоном Холмс. - Допустим, утверждая, что многое в этой истории им выдумано, Толстой сказал правду.
- Что значит - допустим? - возмутился Уотсон. - Ведь не хотите же вы сказать, что Толстой сознательно ввел своих читателей в заблуждение?
Этот возмущенный, а отчасти даже риторический вопрос Холмс оставил без ответа. Он подошел к своему знаменитому бюро, где хранились документы, оставшиеся от множества расследовавшихся им дел, откинул его крышку, выдвинул ящик и сказал:
- Взгляните сюда, друг мой.
Уотсон взял из рук Холмса толстую папку и, с трудом разбирая выцветшие буквы, прочел: "Материалы Хаджи-Мурата".
- Ого! - удивился он. - Неужели вся эта груда бумаг связана с работой Толстого только над одной этой маленькой повестью?
- На самом деле их было гораздо больше, - ответил Холмс. - Здесь только выписки из исторических источников. Взгляните на этот лист. Это перечень вопросов, ответы на которые Толстой искал лишь в одной книге: "Сборник кавказских горцев", изданной в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году в Тифлисе.
- Ну и ну! - изумился Уотсон. - Этих вопросов тут, я думаю, не меньше сотни!
- Сто тридцать четыре, - невозмутимо отреагировал Холмс. - Подсчитывать нет нужды, поскольку все они тщательно перенумерованы. По пунктам. Вот пункт первый: о браках. Пункт второй: свадьбы, обряды, похороны, оплакивания, гаданья, песни о мщении и удальстве. Пункт третий: приветствия, проклятия... Пункт пятый: подробности жизни, пища, учение... Пункт двадцатый: гуляния, брачный пир, зурна... Пункт двадцать седьмой: разговоры. Двадцать восьмой: вечерняя молитва... Пятьдесят девятый: костюмы и пляски... Ну, и так далее... Как видите, Уотсон, работая над "Хаджи-Муратом", Толстой пользовался не только личными впечатлениями и рассказами очевидцев. Но книга про обычаи и нравы кавказских горцев - это только начало. Вот, взгляните... Это переписка Толстого, относящаяся ко времени его работы над "Хаджи-Муратом". Прочитав эти письма, вы убедились бы, что почти в каждом из них, к кому бы оно ни было обращено, Лев Николаевич просит сообщить ему те или иные сведения о Николае Первом.
- И что же это значит?
- Нетрудно угадать. В процессе работы над повестью Николай Первый понадобился Толстому в качестве одного из ее персонажей. И вот он начинает целую кампанию по добыванию интересующих его подробностей. Вот письмо, адресованное Львом Николаевичем его старинной приятельнице графине Александре Андреевне Толстой, бывшей фрейлине двора. Он просит ее дать ему сведения о частной и домашней жизни Николая. Взгляните!
Холмс извлек из своего досье листок пожелтевшей от времени бумаги и протянул его Уотсону. Уотсон почтительно, как величайшую драгоценность, взял его в руки и углубился в чтение.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО ГРАФИНЕ А. А. ТОЛСТОЙ
Мне нужны именно подробности, именно обыденной жизни. История его интриг, завязывающихся в маскараде, его отношение к Нелидовой и отношение к нему жены...
Подождав, пока Уотсон дочитает это письмо до конца, Холмс протянул ему следующее. Оно было адресовано редактору журнала "Русский архив" Бартеневу. Толстой просил Бартенева добыть ему из архива князя Воронцова материалы, характеризующие отношение Николая к Воронцову в 1852 году.
Прочитав и это письмо, Уотсон воскликнул:
- Какая потрясающая добросовестность!
- Это еще далеко не все, - усмехнулся Холмс и протянул Уотсону следующее письмо из своего уникального архива. Оно было адресовано Стасову.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО В. В. СТАСОВУ
Пришлите, пожалуйста, газеты за декабрь 1851 и январь 1852, Московские или Петербургские, или Правительственный Вестник. Потом нельзя ли список всех министров и главных сановников в 1852 году.
Ознакомившись с этой просьбой Льва Николаевича, Уотсон удивился:
- Неужели все эти подробности вошли в повесть?
- О, лишь ничтожная их часть, - улыбнулся Холмс. - Однако знать их он хотел все. В другом письме тому же Стасову он просил прислать ему камер-фурьерские журналы, в которых записывалось все, что делал император день за днем, час за часом. В третьем он просит подробную карту Чечни и Дагестана. В четвертом спрашивает, "нет ли каких-нибудь иностранных историй Николая с отрицательным отношением к нему". Стасов по просьбе Льва Николаевича посылал ему целые тома из Публичной библиотеки, даже секретные документы. А вот письмо, в котором Толстой спрашивает о тех документах, которые на руки читателям не выдавались. Взгляните!
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО В. В. СТАСОВУ
Нет ли книжки резолюций Николая, хоть не прислать книгу, но позволить выписать из нее самые характерные резолюции. Я тогда попросил бы кого-нибудь выписать такие с 1848 года по 1852. Хоть бы десяток.
Прочитав это письмо, Уотсон не удержался от нового восторженного восклицания:
- Вы знаете, Холмс, эта последняя просьба меня просто потрясла!
- Ради добывания материала, - невозмутимо продолжал Холмс, - Толстой даже обратился к родственнику покойного императора, великому князю Николаю Михайловичу. Он просил его дать ему на время... вот, читайте сами...
- "...доклады, донесения и резолюции государя, относящиеся к управлению Кавказом со времени назначения Воронцова и до 1852 года, а также Десятый том актов Кавказской военно-архивной комиссии", - медленно, чуть ли не по складам прочел Уотсон.
- Ну как? - иронически осведомился Холмс. - Вам этого мало? Может быть, хотите еще? Извольте... - И он потянулся за следующим письмом.
- Нет-нет! - остановил его Уотсон. - Приведенных вами фактов более чем достаточно. Вы вполне меня убедили. Однако ведь все это касается человека, так или иначе оставившего свой след в истории. Немудрено, что, изображая эту историческую личность, Толстой хотел быть скрупулезно точным. Он, видимо, не хотел, чтобы его упрекнули хоть в малейшем искажении исторической правды. Зато, когда он писал о людях не столь известных, вот тут, я полагаю, он и давал волю своей фантазии.
- Хорошо, друг мой, - согласился Холмс. - Давайте проделаем такой эксперимент. Вот вам "Хаджи-Мурат". Укажите мне в этой повести хоть один эпизод, о котором вы предположительно могли бы сказать, что он целиком является плодом художественного вымысла писателя.
Выждав минут пять или десять, Холмс окликнул своего друга, погруженного в перелистывание толстовской повести:
- Ну что, Уотсон! Вы, кажется, в затруднении?
- Ничуть! - встрепенулся Уотсон. - Я уже нашел эпизод, о котором с уверенностью могу сказать, что он вымышлен. Надеюсь, вы помните ту милую женщину, хозяйку дома, в котором поселили Хаджи-Мурата и его товарищей? Она еще с таким сочувствием, с такой искренней симпатией отнеслась к своему необыкновенному постояльцу... Так вот, я совершенно уверен, что и эту Марью Дмитриевну, и все подробности жизни Хаджи-Мурата в этой маленькой крепости Толстой попросту выдумал.
- Пальцем в небо, Уотсон! - улыбнулся Холмс. - Вы попали пальцем в небо. Представьте себе, эта Марья Дмитриевна отнюдь не выдумана Толстым. Она существовала! Да, да, поверьте, я вас не обманываю. Сохранилась переписка Толстого с вдовой начальника Нухинской крепости Карганова. Толстой обратился к ней с просьбой рассказать ему о жизни Хаджи-Мурата в Нухе.
- У вас есть эти письма? - недоверчиво спросил Уотсон. - Вы можете показать их мне?
- Я могу сделать нечто лучшее, - не без самодовольства усмехнулся великий сыщик. - Сравнительно легко угадав, какой именно эпизод вы выберете, я заранее вызвал кеб. Так что сейчас, мой милый Уотсон, мы с вами прямехонько отправимся к госпоже Каргановой, местонахождение которой, признаюсь, не без некоторого труда, мне удалось выяснить, и она сама, собственной персоной предстанет перед вами и расскажет, какими именно подробностями жизни Хаджи-Мурата в Нухе интересовался Лев Николаевич Толстой.
