На рваном тюфяке, там, за решеткой ржавой,
Он в нервных пальцах мнет шуршащие пучки
Соломы высохшей — и вьет, и рвет венки —
И тешит зрителей невиданной забавой.
О жалкие глупцы! Как вашей мысли здравой
Постигнуть, что таят горящие зрачки,
Когда вино ночей, затворам вопреки,
Их слезы и восторг венчает звездной славой?
Несчастный брат! И мне, коль можно, удели
Полцарства твоего безумного — вдали
От этих, сеющих и жнущих только ветер.
Дороже тленных роз, и здравья, и любви
Унылый твой венок, расцветший в лунном свете,
И одиночества высокие твои.
Перевод Г. Кружкова
Calm, sad, secure; behind high convent walls,
These watch the sacred lamp, these watch and pray:
And it is one with them when evening falls,
And one with them the cold return of day.
These heed not time; their nights and days they make
Into a long returning rosary,
Whereon their lives are threaded for Christ’s sake;
Meekness and vigilance and chastity.
A vowed patrol, in silent companies,
Life-long they keep before the living Christ.
In the dim church, their prayers and penances
Are fragrant incense to the Sacrificed.
Outside, the world is wild and passionate;
Man’s weary laughter and his sick despair
Entreat at their impenetrable gate:
They heed no voices in their dream of prayer.
They saw the glory of the world displayed;
They saw the bitter of it, and the sweet;
They knew the roses of the world should fade,
And be trod under by the hurrying feet.
Therefore they rather put away desire,
And crossed their hands and came to sanctuary
And veiled their heads and put on coarse attire:
Because their comeliness was vanity.
And there they rest; they have serene insight
Of the illuminating dawn to be:
Mary’s sweet Star dispels for them the night,
The proper darkness of humanity.
Calm, sad, secure; with faces worn and mild:
Surely their choice of vigil is the best?
Yea! for our roses fade, the world is wild;
But there, beside the altar, there is rest.
Charles Allston Collins CONVENT THOUGHTS Oil on canvas. 1850–1851 Ashmolean Museum, Oxford
Чарльз Оллстон Коллинз МОНАСТЫРСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ Холст, масло. 1850–1851 Музей Ашмола, Оксфорд
Тихи, грустны; в стенах монастыря
Молитва, бденье, огонек лампады;
Ложится ли вечерняя заря,
Встает ли стылый день из-за ограды.
Зачем им время — вечно во Христе,
Как четки, день за днем перебирая,
В смиренье, послушанье, чистоте
Они все ближе к обретенью рая.
Святой дозор в тиши духовных битв
Несут они в тени Христова храма,
Где шепот покаяний и молитв
Возносится волнами фимиама.
Снаружи мир свиреп и одержим;
Натужный хохот, буйство ярой плоти
Сквозь толщу стен не проникают к ним,
Бесчувственным в молитвенной дремоте.
Известно им, что значит блеск в миру:
Горька его изнанка, сласть не вечна.
Цветет под вечер роза; поутру,
Увядшая, растоптана беспечно.
И вот, в себе желанья поборов,
Они простились с красотой пустою,
И, облачившись в грубый свой покров,
Пришли, скрестивши руки, к аналою
И там пребудут; безмятежный взгляд
Таит в себе рассветы озаренья:
Марии звезды им во тьме горят,
Ведя сквозь ночь людского заблужденья.
Тихи, грустны, исполнен скорби лик;
Достойно ли служение такое?
Да! Вянут розы, мир свиреп и дик,
Но есть алтарь. Они при нем. В покое.
Перевод В. Окуня
The fire is out, and spent the warmth thereof,
(This is the end of every song man sings!)
The golden wine is drunk, the dregs remain,
Bitter as wormwood and as salt as pain;
And health and hope have gone the way of love
Into the drear oblivion of lost things.
Ghosts go along with us until the end;
This was a mistress, this, perhaps, a friend.
With pale, indifferent eyes, we sit and wait
For the dropped curtain and the closing gate:
This is the end of all the songs man sings.
Погас огонь, тепла уж боле нет
(Таков конец любого песнопения!),
Допита чаша, но осадок в ней
Полыни горше, боли солоней;
Надежды, силы за любовью вслед
Отправились в тоскливое забвенье.
А с нами призраки идут по кругу:
Там тень возлюбленной, тут призрак друга.
Сидим и равнодушно ждем теперь,
Что занавес падет и хлопнет дверь:
Вот всякой песни нашей завершенье.
Перевод В. Окуня
