Еще раз подчеркнем, что все это нацелено не на отрицание реальности прогресса человечества, но предрасполагает нас мыслить о нем с большей осторожностью. С развитием знаний по палеоистории и археологии возникает тенденция расставлять в пространстве те формы цивилизации, которые мы приучены воображать в качестве эшелонированных во времени. Это означает две вещи: во-первых, то, что "прогресс" (если этот термин все еще удобен для обозначения некой реальности, весьма отличающейся от той, к которой он первоначально применялся) не является ни необходимым, ни непрерывным; он происходит скачками, или, как сказали бы биологи, посредством мутаций. Во-вторых, эти скачки жении несколько поступательных движений, но никогда в одну и ту же сторону. Прогрессирующее человечество вовсе не похоже на персонажа, взбирающегося по лестнице, каждым из своих движений прибавляющего новую ступень к тем, что уже завоеваны. Скорее оно напоминает игрока, чья удача размещена на нескольких костях, и всякий раз, бросая их, он видит, как те разлетаются по ковру, вызывая столько разных расчетов. Что обретается в одном, обычно подвергается опасности быть утраченным в другом, и лишь по временам история кумулятивна - иначе говоря, расчеты дополняют друг друга, образуя благоприятное сочетание.
То, что эта кумулятивная история не была привилегией какой-то одной цивилизации или одного периода истории, убедительно показывает пример Америки. Этот огромный континент видел прибытие человека, - несомненно, небольшими группами кочевников, пересекавших Берингов пролив во время последнего ледникового периода, что могло происходить несколько ранее 20-го тысячелетия до н. э. Двадцать - двадцать пять тысяч лет назад эти люди преуспели в одной из самых поразительных демонстраций кумулятивной истории, имевших место в мире: использовав коренным образом ресурсы новой природной среды, доместицировав там (помимо некоторых животных видов) самые различные растительные виды - в целях питания, как лекарства и яды; и - что совершенно беспрецедентно - возвысив такие ядовитые растения, как маниок, до роли базового продукта питания, а другие - использовав как стимуляторы и для анестезии; собирая определенные яды или наркотики, сообразно тому избирательному действию, какое они оказывают на конкретные животные виды; наконец, продвинув до высокой степени совершенства такие производства, как ткачество, гончарство и обработка драгоценных металлов. Чтобы оценить этот огромный труд, достаточно измерить вклад Америки в цивилизации Старого Света. Во-первых, картофель, каучук, табак и кока (основа современной анестезии) - у каждого, конечно, своя функция, которые образуют четыре столпа западной культуры; кукуруза и арахис, которые должны были революционизировать африканскую экономику перед тем, как стать общепринятыми в пищевом режиме Европы; затем какао, ваниль, томат, ананас, стручковый перец, некоторые виды фасоли, хлопка и тыквенных растений. Наконец нуль основа арифметики и, непрямо, современной математики, был известен майя, использовался ими по меньшей мере за полтысячелетия до его открытия учеными Индии (от них через посредство арабов получила его и Европа). Возможно, по этой причине их календарь был более точен, чем, на то же время, календарь Старого Света. Много чернил уже было затрачено в связи с ученым вопросом, было ли политическое устройство инков социалистическим или тоталитарным. Во всяком случае, оно затрагивает самые современные формулы, а существовало за много столетий до европейских феноменов того же типа. Вновь возникший интерес к кураре послужит напоминанием, если угодно, что научные познания американских индейцев, применявшиеся к такому числу растительных веществ, не имевших употребления в остальном мире, еще не раз могут представить важный вклад.
6. История стационарная и история кумулятивная
Предшествующее рассмотрение американского примера должно побудить нас далее поразмыслить над различием между "стационарной историей" и "кумулятивной историей". Если мы предоставили Америке привилегию кумулятивной истории, то не потому лишь, что признаем ее авторство и вклад в определенные области, заимствованный нами от нее или же сходный с тем, что сделано нами? А какова будет наша позиция перед лицом цивилизации, которая стремилась бы развивать собственные ценности, при том что ни одна из них не составила бы интереса для цивилизации наблюдателя? Не был бы ли таковой расположен квалифицировать эту цивилизацию как стационарную? Иными словами, различение между двумя формами истории зависит от внутреннего характера, присущего самим культурам, к которым оно применяется, или же оно проистекает из этноцентрической перспективы (обычно мы там помещаемся, желая оценить чужую культуру)? Тогда мы сочли бы кумулятивной всякую культуру, которая развивалась бы в направлении, аналогичном нашему, иначе говоря, чье развитие было бы наделено для нас значением. Тогда как другие культуры казались бы нам неподвижными, необязательно оттого, что они таковы, но оттого, что их линия развития ничего не значит для нас, не соизмерима по языку с используемой нами системой референций.
О том, что случай именно таков, следует из рассмотрения, даже в обобщенном виде, условий, при которых мы применяем различение между двумя историями - не для того, чтобы охарактеризовать общества, отличающиеся от нашего, а внутри него самого. Это применение производится гораздо чаще, чем полагают. Пожилые люди вообще-то рассматривают как стационарную ту историю, что происходит в период их старости - в противоположность кумулятивной истории, засвидетельствованной их молодостью. Эпоха, в которую они уже не вовлечены активно, где они уже не играют роли, более не обладает смыслом: там ничто не происходит или же происходящее имеет в их глазах негативные черты, тогда как их внуки проживают этот же период со всей горячностью, позабытой старшими родственниками. Противники политического режима неохотно признают, что он эволюционирует; они отвергают его целиком, выбрасывая его за пределы истории как своего рода чудовищный антракт, лишь по окончании которого жизнь возобновится. Совсем иная концепция у сторонников режима, тем более, отметим, чем теснее и на более высоком уровне они участвуют в функционировании его аппарата. Историчность, а точнее говоря, событийность культуры или культурного процесса также являются функцией не их внутренних свойств, а ситуации, в которой мы оказываемся относительно них, числа и разнообразия наших интересов, замыкающихся на них.
Таким образом, противоположение культур прогрессивных и инертных кажется проистекающим в первую очередь из различия в местоположении. Для наблюдателя у микроскопа, "наладившего по глазам" на определенном расстоянии, отмериваемом от объектива, тела, размещенные по эту или по ту сторону, с разрывом хотя бы в несколько сотых миллиметра, покажутся смутными, неотчетливыми или даже совсем незаключаются не в том, чтобы продвигаться все в том же направлении дальше; они сопровождаются изменениями в ориентации, несколько наподобие шахматного коня, обычно имеющего в своем распорябудут видны: смотрится как бы сквозь них. Другое сравнение позволит обнаружить все ту же иллюзию: ее используют для объяснения элементарных понятий теории относительности. Чтобы показать, что размер и скорость перемещения тел являются не абсолютными ценностями, а функциями от позиции наблюдателя, то вспоминают, что для путешественника, сидящего у окна поезда, скорость и протяженность других поездов меняются сообразно с тем, следуют ли эти поезда в том же или противоположном направлении. И всякий человек, принадлежащий какой-либо культуре, настолько же плотно сообразуется с ней, как "идеальный путешественник" - со своим поездом. Ведь от самого нашего рождения среда проникает в нас - через тысячу сознательных и неосознаваемых ходов, посредством сложной референциальной системы, состоящей в ценностных суждениях, мотивациях, средоточиях интересов, включая сюда и умозрение, вменяемое нам образованием, об историческом становлении нашей цивилизации, без чего таковая будет немыслима или покажется вступающей в противоречие с реальными поведенческими актами. Мы прямо-таки передвигаемся вместе с этой референциальной системой, и внешние культурные реалии наблюдаемы только сквозь те деформации, которые она накладывает на них (если это не заходит настолько далеко, что мы не в состоянии что-либо постичь из происходящего).
Беря весьма широко, различие между "культурами, которые движутся", и "культурами, которые не движутся", можно объяснить той же разницей в позиции, отчего для нашего путешественника несущийся поезд предстает движущимся или неподвижным. Все это так, но с отличием; важность его выявится в тот день, отдаленное наступление которого уже можно предугадать, когда будет сделана попытка сформулировать теорию относительности, но в ином смысле "общую", чем у Эйнштейна, мы имеем в виду, применимую и к физическим, и к социальным наукам: в тех и других все, похоже, происходит симметричным образом, но инвертирование. Для наблюдателя в физическом мире (как показывает пример с путешественником) те системы, которые эволюционируют в том же направлении, что его собственная, представляются неподвижными, а наиболее быстрыми- эволюционирующие в других направлениях. И наоборот, для культур, поскольку они представляются нам тем более деятельными, чем в большей мере направление их перемещения совпадает с нашим, и стационарными при расхождении в ориентациях. Но в случае наук о человеке фактор скорости не более чем метафора. Для достоверной сопоставимости его следует заместить факторами информации и значения. Однако мы знаем, что можно аккумулировать гораздо больше информации о поезде, движущемся параллельно нашему и на близкой скорости (например, изучая пассажиров по головам, считая их и т. д.), чем о поезде, мчащемся мимо нас или мимо которого мы промчимся на большой скорости, или же о том, что покажется нам более коротким, оттого что следует совсем в ином направлении. В предельном случае он проследует настолько быстро, что у нас останется лишь смутное впечатление, где даже знаки скорости отсутствуют; оно сведется к мгновенному замутнению в визуальном поле: это уже не поезд, это ничего не означает. Итак, кажется, существует связь между физическим понятием видимого движения и другим понятием, затрагивающим равно физику, психологию и социологию, - понятием количества информации, способной быть воспринятой, "при переходе" от индивида к индивиду и от группы к группе, в зависимости от большей или меньшей степени различия культур, к которым они принадлежат.
