счастливчики, которых защитили от европейской колонизации, чтобы помочь японцам освободить остальную Азию. Местные религиозные верования были затронуты меньше, чем в Корее, но всё же явно поставлены ниже поклонения японским богам, главным из которых был император. Как и в Корее, новые святилища, созданные для поклонения местным героям и обобщенным представлениям о государстве, должны были пропагандировать синтоизм, хоть и не так активно, как в других регионах империи [142]. Государственный синтоизм, возможно, не полностью охватил колонии за пределами Кореи, но проблем с популяризацией у него не было.
Фольклорные предания более поздних эпох в начале ХХ века также превратились в инструменты национализма. В результате этого стала еще более популярной история о Момотаро
Персиковом мальчике. Созданная в XV или XVI веке, легенда о Момотаро была хорошо известна в эпоху Эдо.
Сказка начинается с того, что пожилая бездетная пара находит персик, плывущий по реке. Старики подобрали персик, внутри которого оказался маленький мальчик. Пара назвала его Момотаро, что значит «персик», и он вырос отважным и сильным. Достигнув совершеннолетия, Момотаро решил отправиться на Онигасиму, остров духов они, чтобы победить живущее там могущественное племя бандитов. По пути туда он подружился с собакой, фазаном и обезьяной: с каждым животным Момотаро делился едой, а они предлагали в ответ свою службу. С их помощью он победил они Онигасимы и вернулся домой с их сокровищами.
Легенда о Момотаро сохранила свою популярность в период Мэйдзи, но приобрела новое значение, когда Япония стала вести активную колониальную политику. В версии, впервые опубликованной в школьных учебниках начала 1930-х годов, Персиковый мальчик представлял императорские войска. Все животные, с которыми он подружился, были родом из разных японских колоний, причем бедные и забитые звери умоляли Момотаро превратить их жизнь в нечто большее: сопровождая его, они могли бы служить императору и снискать славу. Основная идея ясна даже для современной аудитории: колонии — «братья меньшие», но всё же необходимые для окончательной победы, пока они следуют за родиной и поддерживают ее. Эта новая версия мифа о Момотаро легла в основу анимационного фильма, одного из первых, снятых в Японии, — «Божественные морские воины Момотаро» (1945). Лента оказалась одновременно и крайне неприятным пропагандистским фильмом, и настоящим триумфом ранней анимации [143].
Многие из старших ками были переведены на службу нации. Как источник власти и божественности императора, Аматэрасу стала главой японского пантеона и самым важным богом, которому поклонялись. Однако она была женщиной, что добавляло проблем довоенному правительству: власти пытались представить женщин как заботливое, но покорное население, главная цель которого — поддержка храбрых и воинственных японских мужчин. Таким образом, саму Аматэрасу пришлось переосмыслить в добрую, но заботливую мать, которая изобрела шелкоткачество и прочие традиционно женские занятия.
Чтобы продвигать милитаризм, представление о мужских богах также требовалось обновить. Хатиман вернулся в центр внимания как покровитель воинов, который вдохновлял их на успех. Сусаноо также прославляли как воплощение японской воинственности, но его неподчинение Аматэрасу (то есть божественному предку императоров) вызывало вопросы, поэтому ему придавали меньше значения, чем Хатиману. Поклонение буддийским божествам не было напрямую запрещено, но сильно сократилось. Их, как чужеземных богов, назначили ответственными за культурный упадок и «феминизацию» Японии (как, в частности, называли это некоторые ученые периода Мэйдзи) после эпохи Хэйан.
Государственный синтоизм был отличным инструментом пропаганды до Второй мировой войны. Он позволил японскому государству контролировать умы и сердца своих граждан, сводя к минимуму шансы религиозной оппозиции политическим решениям. В центре государственного синтоистского проекта было растущее значение армии. Император, источник мира и процветания, отошел на второй план. Однако эта система не пережила войну. В годы американской оккупации, длившейся с 1945-го по 1952-й, приоритетом стало разрушение государственного синтоизма, который считался одним из столпов японского милитаризма. Праздники были пересмотрены, учебники переписаны, акцент на поклонении военным ценностям и настойчивое требование, чтобы археология и история подтверждали древние мифы, — просто отменены.
Тем не менее наследие государственного синтоизма остается в Японии и по сей день. Среди самых сильных напоминаний об этой системе — святилища, построенные в конце XIX и начале XX века. Храм Ясукуни и сегодня остается источником споров на международном уровне: в списках усопших есть имена военных преступников времен Второй мировой войны, а постоянные посещения храма японскими политиками выглядят насмешкой над страданиями жителей бывших японских колоний. Другие государственные синтоистские святыни, такие как храм Мэйдзи в Токио, храм Хэйан в Киото и храм Касихара к югу от Нары, остаются важными туристическими объектами.
Вообще роль религии в сегодняшнем японском обществе весьма спорна — из-за государственного синтоизма и негативной реакции на него. Идеи патриотизма и милитаризма, хоть и оскорбительные для некоторых современных японцев, глубоко связаны с религиозными концепциями, выдвинутыми до 1945 года. К лучшему или к худшему, государственный синтоизм и его история — это объектив, через который сегодня воспринимаются мифология и религия Японии.
МИФЫ И ФЭНТЕЗИ В ПОСЛЕВОЕННОЙ ЯПОНИИ
Популярную культуру часто определяют как то, что принимает большинство людей, а не только элита. Узнаваемая поп-культура существует в Японии как минимум с конца XVII века. В эпоху Эдо с помощью ксилографии издавались популярные романы, книжки с картинками, плакаты и даже газеты (на одном большом листе). Реставрация Мэйдзи принесла новые формы печати, и по мере развития издательской индустрии в Японии появились узнаваемые современные газеты и книги. Кинотехнология появилась на островах примерно в 1890 году и очень быстро развивалась, так что к 1920-м годам в Японии сформировалась популярная культура, как в США и большинстве европейских стран, с развитым книгоизданием, прессой и киноиндустрией. Однако усиление власти военного правительства после 1931 года привело к резкому ужесточению цензуры. К тому времени, когда разразилась Вторая мировая война, японская массовая культура почти полностью контролировалась государством [144].
Япония капитулировала перед союзниками 12 августа 1945 года, и уже через несколько дней после капитуляции газеты и журналы начали выходить вновь. Киноиндустрия также восстановилась, когда режиссеры, актеры и съемочные группы, бежавшие от драконовской цензуры военного правительства, вернулись, чтобы снимать новые фильмы. Американская администрация изначально подвергала ленты цензуре из опасения, что они могут вызвать ностальгию по довоенной системе. Однако после 1948 года, когда цензура была ослаблена, все больше сюжетов основывались на традиционной японской культуре и истории. К 1950 году японская киноиндустрия превзошла довоенный уровень производства. Цензура была официально отменена в 1952 году, когда закончилась американская оккупация, и 1950-е годы считаются золотым веком японского кино.
С окончанием цензуры японские ученые углубились в японскую мифологию и фольклор. Были опубликованы популярные книги, в которых обсуждались подлинные исторические, археологические, социальные основания мифов. Система пропаганды государственного синтоизма «миф как история» уже не действовала, но теперь стало понятно, чем она была. Между возвращением традиционного фольклора в искусство
