Ознакомительная версия.
Теперь Россини шестьдесят три года. Черты его лица не слишком изменились. Трудно было бы найти более умное лицо, чем у него: хорошо очерченный нос, очень выразительные глаза и рот и изумительный лоб. Его тип лица выражает южную живость, он всегда по-настоящему красноречив, независимо от того, весел или серьезен; пребывая в хорошем настроении, он неотразим, когда шутит или иронизирует. Он обладает приятным гибким голосом. Ни один голос южного немца не звучит так приятно для уха образованного северного немца, чем голос Россини, когда он того захочет. Он самый общительный по природе человек, какого только можно представить. Мне кажется, он никогда не устает от присутствия рядом людей, от разговоров с ними, не устает рассказывать истории и, что еще более необычно, не устает слушать. Кроме того, он обладает ровным характером, какой можно найти только среди южан: общаясь с детьми и пожилыми людьми, с богатыми и бедными, он всегда умеет найти верные слова, не меняя своих манер. Он принадлежит к тем счастливым, богато одаренным от природы натурам, в которых все изменения происходят вполне естественно и органично. Ни в нем самом, ни в его музыке нет ничего неистового, вот почему и он сам, и его произведения завоевали так много сердец».
Россини рассказал Гиллеру, с каким наслаждением слушал в его исполнении Баха, и добавил: «Что за колоссальная личность этот Бах! Написать этакую массу пьес в таком стиле! Это непостижимо. Что другим трудно, даже невозможно, то для него было пустяком. Как обстоят дела с изданием его прекрасных произведений? Я впервые услышал о нем от одной семьи из Лейпцига, которая посетила меня во Флоренции; вероятно, при ее содействии мне выслали два тома, но мне хотелось бы иметь и следующие». Когда Гиллер сказал, что для этого ему нужно всего лишь подписаться на них, Россини обрадовался. Затем он отметил: «Портрет Баха в первом томе превосходен, он говорит о необычайно высоком интеллектуальном уровне этого человека. Бах был и выдающимся виртуозом». Потом он спросил Гиллера, многие ли произведения Баха исполняются в Германии. Когда Гиллер ответил, что многие, но не все, Россини заметил: «К сожалению, подобное невозможно в Италии, и теперь меньше, чем когда-либо. Мы не можем, как вы в Германии, составлять большие хоры из любителей. Когда-то у нас были хорошие голоса в церковных хорах, но это все утрачено. А после смерти [Джузеппе] Баини 6 даже в Сикстинской капелле дела идут все хуже и хуже...»
Разговор перешел на певцов и пение, и Россини сказал: «Большинство известных певцов нашего времени обязаны своим дарованием прежде всего счастливым природным данным, а не обучению. Это относится к Рубини, Паста и многим другим. Подлинное искусство бельканто кончилось вместе с кастратами. Этого нельзя отрицать, даже если не желаешь их возвращения. Для этих людей искусство было всем, поэтому они проявляли чрезвычайное прилежание и неутомимую старательность в его совершенствовании. Они всегда становились искусными артистами или, если теряли голос, по крайней мере отличными учителями».
В другой раз разговор зашел об итальянских композиторах прошлого. Гиллер спросил Россини, много ли опер Паизиелло тот слышал. «Во времена моей юности многие из них уже сошли со сцены, – ответил Россини. – Тогда стали популярны Дженерали, Фиораванти, Паэр и в особенности Симон Майр». Когда Гиллер спросил его об отношении к Паизиелло, Россини ответил так: «Его музыку приятно слушать, но с точки зрения гармонии или мелодии она не представляет собой ничего особенного и никогда меня особенно не интересовала. Его принципом было сочинять целый номер на основе одного маленького мотива, а это дает мало живости и еще меньше драматической выразительности». Гиллер поинтересовался, встречался ли Россини с Паизиелло. «Я видел его в Неаполе после его возвращения из Парижа, где он сколотил значительный капитал. Наполеону нравилось слушать его музыку, и Паизиелло хвастался, наивно рассказывая всему свету, что великий император особенно любил его музыку за то, что, слушая ее, мог думать о другом. Что за странная похвала! Однако в то время его нежной музыке повсюду оказывали предпочтение – в конце концов каждой эпохе присущи свои вкусы».
«Паизиелло был интересным человеком?» – спросил Гиллер, и Россини ответил: «Он обладал приятной представительной внешностью, но был ужасно необразованным и незначительным. Вам стоило бы прочесть какое-нибудь из его писем! Говорю не о почерке и не об орфографии – это я оставляю в стороне, но корявость выражений, поверхностность мыслей превосходили всякое представление! Вот Чимароза был совсем другим человеком – тонкий образованный ум». Гиллер заметил, что из Чимарозы знает только «Тайный брак» и (из чтения партитуры) «Горациев и Куриациев». Россини сказал: «Последняя ничего не стоит. Но у него есть опера-буффа «Неудачные интриги», она совершенно превосходна». – «Лучше, чем «Тайный брак»?» – осведомился Гиллер. «Несравненно значительнее. Финал второго акта (он немного велик для последнего финала) – истинный шедевр. К сожалению, либретто отвратительное. Мне также вспоминается ария из его оратории «Исаак» 7 . Там есть фрагмент, в гармоническом отношении поразительный и чрезвычайно драматичный. Подлинное вдохновение, ведь вообще-то он был не слишком силен в гармонии».
Гиллер спросил, где находятся рукописи опер Россини и добавил: «Думаю, у вас их немного». – «Ни единой ноты, – подтвердил Россини. – Я имею право забирать их у копииста через год, но я никогда не пользовался этим правом. Некоторые из них могут быть в Неаполе, некоторые – в Париже, я ничего не знаю о судьбе других». – «Может, у вас даже нет напечатанных партитур и фортепьянных партитур ваших опер, маэстро?» – поинтересовался Гиллер. «А для чего? – ответил вопросом на вопрос Россини. – Уже несколько лет никакая музыка не исполняется в моем доме. Не изучать же мне их». Гиллер продолжал настойчиво расспрашивать: «А опера «Эрмиона»? Биографы утверждают, будто вы втайне храните ее для потомства, – как насчет нее?» – «Она вместе с остальными», – ответил Россини. Гиллер продолжал: «Вы однажды сказали мне об этой опере, что сделали ее слишком драматичной и она обернулась провалом». – «Совершенно заслуженно, – весело подтвердил Россини. – Она была ужасно скучной».
В сентябре еще один музыкант посетил Трувилль: Сигизмунд Риттер фон Нойкомм (которому тогда было семьдесят семь лет), учившийся с Михаэлем Гайдном, а в 1816-1821 годах живший в Рио-де-Жанейро и бывший дирижером придворного оркестра императора Педро I. Гиллер представил Нойкомма Россини, и разговор зашел о доне Педро, о котором Россини отозвался так: «Он был настолько любезен, что прислал мне орден. Я поблагодарил его за это позже, когда он приехал в Париж не совсем по своей воле. Так как я слышал о его сочинениях, я предложил исполнить кое-что из его вещей в театре «Итальен». Он с радостью согласился». В этот момент Россини перебил Нойкомм: «Он и продирижировал бы сам, если бы вы его попросили». – «Но я не сделал этого, – сказал Россини. – Он прислал мне каватину, которую я скопировал, добавив несколько тромбонов. Ее хорошо исполнили во время одного из концертов театра «Итальен», и она была встречена аплодисментами публики. Сидевший в своей ложе дон Педро выглядел очень довольным, по крайней мере он тепло меня поблагодарил». Гиллер продолжает: «Здесь я должен кое-что добавить, чтобы завершить этот небольшой анекдот. Я как-то упомянул о нем в салоне графини Б. «Я прекрасно помню этот вечер, – отозвалась графиня. – Дон Педро приехал в Тюильри после концерта, казалось, он не помнил себя от радости. Он утверждал, что это величайшее счастье в его жизни. Проявление такого восторга со стороны человека, только что потерявшего королевство, потрясло нас своей странностью».
Россини вернулся в Париж из Трувилля в конце сентября 1855 года. В начале следующего месяца театр «Итальен» начал свой сезон, в котором его оперы занимали большое место. Он открылся «Моисеем» 8 , дирижировал которым Джованни Боттезини. Надежде управляющего на то, что Россини посетит хотя бы одно представление, не суждено было осуществиться. Похоже, Россини не пришел в театр и вечером 20 или 21 марта 1856 года, когда там исполнялись его «Стабат матер» и хоры «Вера, Надежда, Милосердие». Тем не менее его физическое состояние продолжало улучшаться. Его врачи советовали завершить курс лечения, принимая воды в Вильдбладе в Вюртемберге. По дороге туда в июне 1856 года он остановился в Страсбурге, и там вечером местный оркестр, оперный хор и несколько страстных любителей исполнили под окнами его комнаты в отеле увертюру к «Севильскому цирюльнику», хоры из «Графа Ори» и увертюру к «Вильгельму Теллю».
Некоторое время спустя «Театер-Журналь» (Мюнхен) сообщал: «Среди посетителей Вильдблада один привлекает всеобщее внимание; это пожилой человек с немного дрожащими конечностями, но с открытым лицом, живыми глазами, зарегистрировавшийся в гостинице как «Россини, композитор музыки». Он очень вежливо общается со всеми, кто обращает на него внимание. Один молодой человек, большой почитатель знаменитого музыканта, представился ему и сказал, что не мог решиться покинуть Вильдблад, не повидавшись с ним. И маэстро ответил ему по-французски: [«Что ж, месье, смотрите на меня! Вы видите вышедшего из моды старика!»]». В начале августа Россини отправился в Киссинген, где его разыскал Максимилиан II, король Баварии. Затем, проведя некоторое время в Бадене для принятия курса лечения минеральной водой, он в конце сентября отправился обратно в Париж вместе со знаменитым валторнистом Эженом Вивье. По возвращении в Париж ему снова сыграли серенаду – на этот раз оркестр Альфреда Мюзара из двадцати человек исполнил по памяти «Альпийскую пастораль» из «Музыкальных вечеров» и увертюру к «Сороке-воровке».
Ознакомительная версия.
