Дон-Кихот любит Дульцинею, несуществующую женщину, и готов умереть за нее...
А Гамлет, неужели он любит? Неужели сам иронический его творец, глубочайший знаток человеческого сердца, решился дать эгоисту, скептику, проникнутому все разлагающим ядом анализа, любящее, преданное сердце? Шекспир не впал в это противоречие, и внимательному читателю не стоит большого труда, чтобы убедиться в том, что Гамлет... не любит, но только притворяется, и то небрежно, что любит... Чувства его к Офелии, существу невинному и ясному до святости, либо циничны, либо фразисты (обратите ваше внимание на сцену между ним и Лаертом, когда он впрыгивает в могилу Офелии и говорит языком, достойным Брамарбаса или капитана Пистоля: "Сорок тысяч братьев не могут со мной поспорить! Пусть на нас навалят миллион холмов!" и т. д.). Все его отношения к Офелии опять-таки для него не что иное, как занятие самим собою, и в восклицании его. "0 нимфа! Помяни меня в своих святых молитвах", мы видим одно лишь глубокое сознание собственного болезненного бессилия - бессилия полюбить...
Этот образ, нарисованный Тургеневым, противоположен портрету Гамлета, нарисованному Белинским, буквально во всем. Не только в самой сути своей, но даже и в частностях. Всюду, где Белинский восклицает свое восторженное "Да!", Тургенев отвечает ему брезгливым и брюзгливым, безоговорочно отрицающим все мнимые гамлетовские достоинства, яростным "Нет!".
Это бы еще как-то можно было понять, если бы Белинский и Тургенев обращались к разным ситуациям, разным эпизодам, разным сценам шекспировской трагедии. На протяжении ее пяти актов Гамлет ведет себя по-разному, и было бы понятно, если бы Белинский для своего восторженного отношения к Гамлету находил опору в одних его поступках, монологах и репликах, а Тургенев, стремясь обосновать свою антипатию к принцу, обращался к другим, противоположным его поступкам, репликам и монологам. Но в том-то вся и штука, что Белинский и Тургенев находят опору для своего - полярно противоположного! - отношения к Гамлету в одних и тех же его поступках, в одних и тех же коллизиях и сценах. Вот, например, патетический ответ Гамлета брату несчастной Офелии - Лаэрту: "Но я любил ее, как сорок тысяч братьев любить не могут!" Белинский в этом восклицании услышал искренний вопль страдающей великой души. Тургеневу же в этом восклицании слышится совсем другое: высокопарная риторика, обнажающая всю душевную немочь Гамлета, все его бессилие, всю его неспособность к живому, искреннему чувству...
Первое объяснение, которое приходит тут в голову, сводится к самому простому соображению: сколько людей, столько и мнений. Литература - это ведь не математика, где дважды два всегда четыре.
И в самом деле: к художественной литературе это суждение - "сколько людей, столько мнений" - применимо, пожалуй, гораздо в большей степени, чем к любому другому предмету. Ведь читая книгу - допустим, "Капитанскую дочку" или "Войну и мир", - каждый читатель как бы прокручивает перед своим мысленным взором свой фильм. И художественный образ рождается у каждого свой.
В пьесе Метерлинка "Синяя птица" ее герои - Тильтиль и Митиль попадают в Страну Воспоминаний. И там они встречаются со своими - давно умершими - бабушкой и дедушкой. Те находятся словно бы в состоянии анабиоза: говоря попросту, у них отсутствуют все видимые признаки жизни. Но как только появляются Тильтиль и Митиль, оказывается, что они - живы. К ним возвращается сознание, ясность ума и памяти, они начинают вспоминать, разговаривать, расспрашивать внуков обо всем, что их интересует, то есть жить.
Вот то же самое происходит и с героями книг.
Представьте себе библиотеку. Любую библиотеку, в которой вам приходилось бывать. Полки, полки, полки, уставленные книгами. Каждая из них - просто пачка бумаги, сброшюрованной и заключенной в переплет. Откроешь ее: мертвые черные значки - буквы, буквы составляют слова, слова - предложения. Но стоит только кому-нибудь из нас взять книгу в руки и раскрыть ее, как все мгновенно меняется. Герои книги словно пробуждаются от сна, расправляют затекшие мускулы и начинают действовать, говорить, спорить - жить. Они входят с нами в какие-то отношения. А некоторые из них даже становятся бесконечно близкими нам людьми, без которых мы уже не можем представить себе своей жизни.
В основе этого чуда - воображение. Не только воображение писателя, создавшего тот или иной художественный образ, но и воображение читателя тоже. И вот поэтому-то у каждого читателя - свой Онегин и своя Татьяна. Своя Наташа Ростова и свой Пьер Безухов. Свой Гамлет и свой Дон-Кихот.
Такова первая, самая простая разгадка того удивительного явления, с которым мы столкнулись, вглядываясь в такие разные, такие несхожие портреты Дон-Кихота и Гамлета, нарисованные Белинским и Тургеневым.
Но одного только этого объяснения тут явно недостаточно.
Ведь Татьяна и Онегин, Наташа и Пьер, созданные твоим воображением, при всем их отличии от той Татьяны и того Онегина, той Наташи и того Пьера, которых вообразил, представил себе я, - это, наверное, все-таки образы если и не тождественные, то, во всяком случае, в самой основе своей - схожие. Гамлет же и Дон-Кихот Тургенева не просто не похожи на Гамлета и Дон-Кихота Белинского. Эти два Гамлета и два Дон-Кихота, как мы уже выяснили, друг другу противоположны.
Вернее, противоположно отношение двух выдающихся русских литераторов к этим двум вечным спутникам человечества. У Белинского насмешливо-пренебрежительное к Дон-Кихоту и благоговейно-восторженное к Гамлету, у Тургенева, напротив, - восхищение Дон-Кихотом и нескрываемое презрение к Гамлету.
Такое резкое, контрастное соотношение симпатий и антипатий к Дон-Кихоту и Гамлету повторяется из века в век. При этом, в отличие от Белинского и Тургенева, суждения которых разделены двумя десятилетиями, столь же противоречивые, взаимоисключающие взгляды нередко высказывались разными людьми в одно и то же время.
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ
ПЬЕРА ЖАНА БЕРАНЖЕ "БЕЗУМЦЫ"
Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из ряда выходят умы:
"Смерть безумцам!" - мы яростно воем;
Поднимаем бессмысленный рев...
Мы преследуем их, убиваем
А потом мавзолей воздвигаем,
Человечества славу прозрев...
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не сумеет
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!..
По безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет;
И безумец дал Новый Завет,
А ведь этот безумец был Богом!
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше Солнце забыло
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь!
Этот гимн во славу Дон-Кихотов всех времен и всех народов был сочинен в 1833 году. А примерно в то же время другой поэт, живший, правда, в другой стране - в России, - горестно вздыхал:
ИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА "ДУМА"
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее - иль пусто, иль темно,
Меж тем под бременем познанья и сомненья
В бездействии состарится оно...
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны,
И перед властию - презренные рабы...
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
ИЗ СТИХТВОРЕНИЯ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
"И СКУЧНО И ГРУСТНО.
Любить?.. но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и все там ничтожно...
Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг
Такая пустая и глупая шутка...
М. Ю. ЛЕРМОНТОВ. "БЛАГОДАРНОСТЬ
За все, за все тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За все, чем я обманут в жизни был...
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.
Все эти стихи без большой натяжки можно представить как лирическую исповедь Гамлета.
Я нарочно привел строки не из одного, а из нескольких лермонтовских стихотворений, чтобы у вас не возникла мысль, будто в них выразилось минутное настроение, связанное с какими-то сугубо личными, интимными переживаниями и разочарованиями. Когда читаешь эти (да и многие другие) стихи Лермонтова подряд, одно за другим, не возникает ни малейшего сомнения в том, что в них выразились определенные общественные настроения.
То же можно сказать и о процитированном выше стихотворении Беранже. И о других известных нам гимнах во славу Дон-Кихота. (Вспомните горьковского Данко, горьковского Сокола, горьковского Буревестника. Вспомните мечтателя-хохла из стихотворения Михаила Светлова "Гренада", который "хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать". Ведь это все тоже - Дон Кихоты. И отношение к ним так же менялось на протяжении десятилетий, как на протяжении столетий менялось отношение к их общему предку - Дон-Кихоту Сервантеса.)
