Геннадий Прашкевич. «Угнать бы ладью у Харона...»
Геннадий Мартович Прашкевич — прозаик, поэт, переводчик. Родился на Енисее, живет на Оби, с палеонтологами и вулканологами объездил, исходил в маршрутах Сибирь, Урал, Алтай, Сахалин, Камчатку, Курильские острова, плавал по трем океанам, посетил немало зарубежных стран. Столь обширная география странствий не помешала ему стать автором множества научно-фантастических, исторических, психологических книг. Среди них — «Кот на дереве» (1991), «Шкатулка рыцаря» (1996), «Пес Господень» (1998), «Секретный дьяк» (2001), «Разворованное чудо» и «Великий Краббен» (2002). А еще его перу принадлежат биографии знаменитых ученых и знаменитых поэтов, несколько детективных романов о становлении отечественного бизнеса... Резонно предположить, что такой человек должен быть замечательным собеседником, «мастером историй», — и это полностью соответствует действительности. Редакция хотела бы, чтобы читатели «ЗД» побывали на том интеллектуальном карнавале, в который превращается живое общение с писателем.
— Геннадий Мартович, говорят, что писатель, которому за 50, начинает повторяться, что он уже не в состоянии удивить читателя, создать шедевр. Сказано это, конечно, не о вас. Вы умеете и любите удивить. И все-таки прокомментируйте сказанное.
— Возраст — это определенное восприятие жизни и соответствующая реакция на нее. Мудрость не всегда приходит вместе с возрастом, чаще всего она отстает где-то, но если ты не перестаешь удивляться голосам за окном, свету, теням, женщинам, птицам, книгам друзей, значит, жизнь продолжается и ты еще на что-то способен. Я ведь из того поколения, которое всячески пытались научить ходить строем. Одни, противясь, искали прибежища в алкоголе и гибли, другие бездарно растранжирили свой талант в безуспешных попытках лукавого приспособленчества, но те, кто выжил, юмора не утратили.
Мне повезло. Такой характер. Я всю жизнь занимался тем, чем хотел заниматься. Конечно, это лишало меня некоторых удовольствий, а время от времени власти предержащие отлавливали меня, как снежного человека, но это тоже шло в кайф. Михаил Петрович Михеев и Аркадий Натанович Стругацкий вовремя открыли мне главный секрет творческого человека: работать всегда, в любой ситуации. Тебя бьют, гоняют, не печатают, уничтожают тиражи твоих книг, а ты работай. Если изнасилование неизбежно, сами знаете... Любимый мною Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин не зря жаловался: «Ах, это писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад. Капля по капле сочится писательская кровь, прежде нежели попадет под печатный станок. Чего со мною ни делали! И вырезывали, и урезывали, и перетолковывали, и целиком запрещали, и всенародно объявляли, что я — вредный, вредный, вредный...» То же и со мной, но я-то знал: надо работать!
И учиться, само собой.
— Учеба писателя предполагает какие-то особенные формы?
— Разумеется. Учиться надо хорошо. Даже если учишься плохому, учиться надо хорошо.
Выпиваешь рюмочку коньяка с хорошим человеком — непременно чему-нибудь такому научишься. Выпиваешь рюмочку водки с плохим человеком — обязательно еще чему-то научишься. Покойный Сергей Александрович Снегов не уставал повторять: «Гена, выпивайте чаще. Гена, выпивайте с разными людьми. Иначе как вы поймете прихотливый ход их мыслей?»
И действительно. Нет плохих новостей из Сиккима.
Однажды в Переделкино в библиотеке Дома творчества писателей я услышал поэта Августа Мурана — худого смуглого якута с длинными черными волосами. Он кусал ногти, трагически улыбался, невыразимо страдал. Простой якутский поэт по имени Август. Оригинально. Как болгарка, носящая имя Федя.
«Я печатаюсь только во Франции, — сказал он. — Меня не знают в Якутске, и не знают в Москве, зато знают в Париже. Я ввел в мировое искусство совсем новый мотив. Моя миссия: открыть людям глаза на открытый мною главный скрытый двигатель мирового искусства».
Понятно, я по старинке считал, что таким двигателем является основной икстинкт, но якут по имени Август открыл мне глаза. «Лепра! — сказал он с придыханием. — Все человеческое искусство порождено лепрой. Проказа как состояние духа — вот над чем следует думать. Истинный мир — это мир прокаженных. — Он поднял над собой длинный палец. — А остальное человечество, все эти так называемые здоровые люди, пока избежавшие лепры, — просто больные».
Я был в восторге. Я многому научился у скромного якута по имени Август. Правда, на мою просьбу прочесть стихи он скромно ответил: «Да, я прочитаю. Но это французский текст». — «А может, вы воспользуетесь якутским?» — «Я не пишу на диких наречиях. Я диктую переводчикам с голоса».
Рядом в каморке старого корпуса переругивалась с такой же дряхлой подружкой почти столетняя Анастасия Ивановна Цветаева. Улица Петра Павленко упиралась в дом Бориса Пастернака. Бродил по дорожкам Лев Эммануилович Разгон. Круглые колени моей соседки безмолвно кричали об основном инстинкте. Но человек говорил о лепре, он сделал открытие!
Это и есть писательская учеба.
— Геннадий Мартович, недавно в издательстве «Ин фолио» вышла книга, написанная вами в соавторстве с Евгением Ёлкиным. О чем эта книга? Почему она называется «Берега Ангариды»?
— Евгений Александрович Ёлкин — крупный палеонтолог, заслуженный деятель науки РФ, доктор геолого-минералогических наук, член-корреспондент старейшего в Европе Сенкенбергского научного общества (ФРГ). Занимается он палеозойскими трилобитами, конодонтами. Вместе с ним мы когда-то начинали работать в Институте геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР — с первого года его существования. Но мои пути вели совсем в другую сторону, хотя Господь знает, как заново сводить людей. Вот на столе трилобит, подаренный Женей, — Elrathia kingi, истинная очаровашка. Возраст — полмиллиарда лет. А вы о возрасте...
Ангарида, материк, занимавший в палеозое место нынешней Сибири, был идеальным местом для развития беспозвоночных. Здесь установлены самые крупные из когда-либо существовавших на Земле барьерных рифов. Они в несколько раз превышали объем и протяженность современного гиганта органического происхождения — Большого барьерного рифа Австралии. Развитие жизни в палеозойское время и является содержанием написанной нами книги. Строматолиты, археоциаты, трилобиты, брахиоподы, цефалоподы — чуден мир при любой погоде! Конечно, изучать прошлое по окаменелостям — это все равно что восстанавливать жизнь шумевшего когда-то гигантского города по остаткам его многочисленных кладбищ... Но почему нет, если это дает результаты?
— Писатель, создающий научно-популярные книги, должен, казалось бы, тяготеть к научной фантастике, но вы пишете фантастику, скажем так, не всегда «точную». Иногда вы трактуете события несколько вольно для человека, уважающего хорошо организованный мозг. Что для вас фантастика?
— Фантастика — это мир, в котором мы все, возможно, хотели бы жить, но в котором, к счастью или к сожалению, жить никогда не будем, хотя живем в нем с первого до последнего часа.
Собственно, я никогда не писал фантастику как фантастику. В этом мы были солидарны с Борей Штерном, моим покойным другом. То, что я пишу, произрастает из зерен личного опыта. Например, «Реквием по червю» — мое открытие нравов Средиземноморья, «Царь-Ужас» — часть биографии моего отца и его товарищей, «Парадокс Каина» — дыхание Азии, любимой и ужасной, в романе «Апрель жизни» снежный человек правомерен, как все другие действующие лица, в романе «Поворот к Раю» главный герой занимается изучением ОЭ — организованных элементов. И все такое прочее. Живой мир — живые отражения. Когда Сережа Лукьяненко утверждает, что верит в любой из описанных им миров, я улыбаюсь. Я сразу вижу клип «татушек» «Мы продолжаем простые движенья...».
— Ваша оценка нынешнего состояния отечественной фантастики?
— Имен много, событий мало.
Я имею в виду значимые события, какими были в свое время книги Стругацких, Савченко, Снегова, Гуревича, Платова, Колупаева, Штерна. Торжество фэнтези можно считать прогрессивным только в том смысле, в каком прогрессивным бывает паралич. Полцарства за коня — понятно, лягушка-царевна тоже вызывает неподдельный интерес, даже Кощею Бессмертному, прячущему яйца на дереве (чтобы не напинали), могу посочувствовать, но бесконечные мечи, но волшебные чебурашки...
— Однажды вы написали: «Я не вижу Бога в пределах своей ограниченной Вселенной...» Что это значит?
— Мне кажется, что, создавая живых существ, Большой старик сразу знал, кто кому пойдет на корм, правда, будучи гуманистом, оставил нам возможность некоего выбора. Из этой вот странной возможности произрастает все мировое искусство. Не советую давать Большому старику советов, но обходить его запреты необходимо. Искусство — это как раз умение обойти запреты. Почему-то мне кажется, что удачные движения в этом направлении всегда по душе Большому старику. Он отворачивается, но смеется. Я, например, видел, как две студентки-практикантки, вернувшись с сопки Батальонной на острове Итуруп, по-разному отнеслись к предложенному им стакану спирта. Та, что выпила, не получила даже насморка, несмотря на жестокое переохлаждение (они провели без огня под открытым небом всю ночь), а вот вторая (та, что отказалась от спирта) ко всему прочему еще и забеременела.
