В современной массовой культуре растет внимание к религиозной и, в частности, христианской тематике. Причем во внимании этом довольно мало осталось от почтительности тех, кто в христианском послании прежде всего находил вдохновение. В массовой культуре христианство перестало вдохновлять, став популярным не вдохновляя. Обращение писателей и режиссеров к его темам стало почти будничным. И это притом, что все боятся ошибиться в масштабе: никому не нужна душа простого монаха, когда можно вести повествование о живом Иисусе, любящем и страдающем. Бесспорно, что половину привлекательности составляет сама возможность соседства с тем, что для многих священно. Да и славы, если дело в ней, лучше добиваться там, где громче будет звук падающей святыни. Новые евангелисты и просто эксплуататоры евангельских сюжетов так и поступают: они устремляются ко времени зарождения христианства и к самому Христу и пытаются пронести свой взгляд на эту историю. Но часто их взгляд лишь упрощает и опошляет. В нем нет призыва к углублению, как у подлинных философов, наоборот, все поднято на поверхность, на которую только и способна смотреть публика. Защитники-ортодоксы, безусловно, более подготовленные к диалогу, чем многие популярные авторы, к сожалению, слишком радикальны в заключениях, когда комментируют эти произведения. Их радикализм означает как раз отказ от диалога, а значит, это тот же самый язык, на котором изъясняется массовая культура. Итоговый вердикт — обвинение в богохульстве — ставит окончательную точку. Неэффективность обвинений и запретов против коммерческого успеха хорошо известна. Однако когда речь идет о серьезных произведениях, они могут оказаться неэффективны и сами по себе. Произведению не обязательно быть ортодоксальным, чтобы быть значимым. Даже грубое низложение святынь может лечь в основу будущего созидания. Разве насквозь еретическое гностическое мировоззрение, проникнув в нигилизм и экзистенциализм, не позволило создать выдающиеся произведения?
Роман известного португальского писателя Жозе Сарамаго “Евангелие от Иисуса” оказался в ряду тех, что заслужили особое недовольство Ватикана. Не вызывает сомнений, что эта книга ересь от начала до конца. Но ересь возможна лишь относительно догмата, сама по себе она еще не означает литературную и философскую вторичность. Хотя надо признать: здесь мы находимся в ситуации, когда ее действительно хотелось бы выявить. Уже название заставляет смотреть на автора как на беспринципного коммерческого писателя, столь же амбициозного, сколь и невежественного. Название демонстрирует дешевую эффектность и рассчитано на читателя, который по-прежнему предпочитает верить в то, что скрытая правда существует и что ее можно найти у современных авторов в сносно изложенном виде. Тем не менее с книгой Сарамаго все не так просто. Ее нельзя назвать однодневным издательским продуктом, это действительно серьезная литература, и в ней скрыто гораздо больше, чем найдено — пусть и остается впечатление, что автор стал очередным человеком, кто поставил последнюю точку.
На русском языке роман “Евангелие от Иисуса” (в переводе Александра Богдановского) увидел свет в 1998 году, в том же году Жозе Сарамаго стал лауреатом Нобелевской премии. Это известие привлекло к нему и его творчеству дополнительное внимание. Распространенным стало мнение, что высокой награды он удостоился именно за этот богохульный роман. Впрочем, аргументированные обвинения встречаются редко, доказательства чаще всего подменяются эмоциями. В нашей толстожурнальной периодике прозвучало лишь несколько отзывов. Олеся Николаева (“Новый мир”, № 1, 1999) оценивает роман исключительно с христианских позиций и, собственно, даже не анализирует его концепцию, поскольку резко не приемлет самих ее тезисов: “в христианской культуре толкование Евангелия может осуществляться при условии благоговейного и бережного отношения к нему”. Алена Злобина (“ИЛ”, № 1, 1999), оценивая эволюцию творческих исканий писателя, отмечает слабость теологических построений, но признает убедительно донесенную художественно альтернативу христианству — любовь к земному, а не небесному Царству. Дмитрий Стахов (“Дружба народов”, № 8, 2004) пишет о том, что “важны в романе... не богоборческие поползновения Сарамаго <...> а практически прописанное Сарамаго наличие некоей “надбожеской” силы”.
Однако Сарамаго прежде всего искатель, и можно по-разному трактовать результаты его поисков. Но, по меньшей мере, его книга интересна тем, что демонстрирует разницу понятий богохульство и богоборчество. В ней немало пошлости, много шокирующей иронии, но есть и слабо обозначенный, но все же распознаваемый путь к свету.
I. Взгляд Сарамаго на евангельскую историю
Как и всякое евангелие, “Евангелие от Иисуса” представляет собой жизнеописание Иисуса. Однако вряд ли имеет смысл сопоставлять его с каноническими рассказами евангелистов больше, чем просто по сюжету. Дело в том, что, по сути, Сарамаго сам стремится избежать религиозной проблематики, считая ее надуманной. Он оставляет евангельской истории ее метафизическое измерение, но лишь в качестве объекта критики. Его цель — похоронить религию и ее метафизику и утвердить торжество десакрализованного человека с простой земной философией. В попытке радикально пересмотреть евангельские события Сарамаго свободен не только от каких-либо общепринятых религиозных смыслов, но и от самих этих событий, которые он перекраивает сообразно собственному вымыслу. Причем он видит свой взгляд на религию конкурентоспособным. Он не чувствует тех теней величия, которые протянулись из евангельского времени, и, не чувствуя их, не может разглядеть за ними нечто большее, чем просто вымысел. Он не видит и причины, по которой его вымысел должен в чем-то проигрывать вымыслу евангелистов. Поэтому он ведет рассказ без пиетета по отношению к первоисточникам, позволяя себе убирать из них одно и дописывать другое. В канонических Евангелиях последние события земного пути Иисуса традиционно представляются как наиболее трагичные. У Сарамаго другое видение. Его интересует не смерть как драматургическая кульминация жизни, а именно сам жизненный путь, борьба человека с Богом в защиту человечности. Столь нетрадиционные акценты усилены и сюжетно. В частности, последние дни Иисуса в Иерусалиме, конфликт с властью и его смерть почти не интересуют писателя. Им отводится лишь несколько последних страниц, в то время как основное внимание сосредоточено на том периоде в его жизни, о котором истории ничего не известно. Да и не только Иисус интересует автора, значительная часть романа посвящена его родителям. Чтобы понять послание писателя, важно проследить путь его героя в отрыве от той догматизированной трактовки, которая была санкционирована каноническими Евангелиями. Иисус Сарамаго действительно не более чем герой книги. Он утрачивает сущностную причастность к сферам божественного и уж тем более не оставляет после себя никакого учения. Он превращается в обычного человека, обеспокоенного лишь личными проблемами и знать не желающего о миссии проводника в Царство Божье. В качестве такого человека Сарамаго и предлагает его рассматривать.
Роман начинается с пространного очерка о жизни его родителей. Молодые галилеяне Иосиф и Мария живут трудовой жизнью обычных ремесленников, не предвещающей ничего исключительного. В один из дней к ним в дом заявляется нищий. Мария выходит, чтобы угостить его, как вдруг узнает от него то, что кроме нее знать никто не может, а именно, что беременна. Сам же нищий называет себя ангелом. Так открывается метафизический план книги, против которого силами иронии и сарказма будет бороться сам автор. Реалистичность, с которой изображается первое явление ангела, сразу указывает читателю на всю прозрачность мироздания у Сарамаго, в котором сверхъестественное не избирает сложных путей для контакта с человеком. Его проявление в земном мире столь явственно, что кажется почти естественным. Оно обладает уже лишь внешней таинственностью вещи, относительно которой человек ищет ответ, но лишено той утешающей трансцендентной тайны, которая сама является ответом. Надмирные силы, влекущие или предостерегающие человека в канонических Евангелиях, у Сарамаго покидают небо и селятся на земных просторах, чтобы вершить над человеком свой абсурдный суд. Однако и сами люди, чуждые чистой рациональности, остаются открытыми к этой спустившейся на землю метафизической реальности.
Мария не удостаивается ни встреч с Богом, ни статуса богоизбранности. Вместо этого она ведет полубессознательную жизнь обычной женщины. Изредка ее посещают видения, но они открывают ей бесполезные знания, поскольку в силу неразвитости своего разума она неспособна постичь их. Ее разум находится в естественном плену иудейской морали, которая не дает развиться стремлению к рациональности. Позже эта мораль не позволит ей понять своего сына, который приблизится к истоку новой, отчетливо гуманистической и противной ветхозаветному Богу мысли.
