Другое дело, если бы Жаров писал не псевдореалистическое стихотворение, а фантастическую сказку. Иван-царевич, совершающий отнюдь не реалистические подвиги, может стать примером для подражания: образ его поэтичен и допускает полёт воображения читателя не только в сферу фантастики, но и в область поступков, реально для него, читателя, возможных. Образ Ивана-царевича воспитывает отвагу, самоотверженность, благородство, потому что ясно выражен его характер, обусловливающий поступки. У Хуана характера нет — есть только поступок. Его рационалистичный, надуманный образ никого не может воспитать. Малыш, пусть неосознанно, требует: сказка так сказка, а «правдашнее» так уж такое правдашнее, в которое он поверит.
Другой случай. Е. Данько написала стихотворение «Настоящий пионер» (1924). Герой его, Петя, во время наводнения спасает тонущего малыша. Тема драматическая, но стихи не волнуют: слишком легко всё дается герою. Не чувствуется ни опасности, ни подвига, ни борьбы за жизнь тонущего ребёнка. Читатель не беспокоится ни за Петю, ни за малыша, уверен, что всё кончится благополучно, и спасение утопающего кажется ему не опаснее, чем плавание в бассейне. Впечатление излишнего спокойствия усиливается однообразием, некоторой скованностью ритма. Стихи рассудочны. Романтики в изображении подвига — ни малейшей.
Многие авторы, как и Е. Данько, пробовали в начале 20-х годов выразить дидактическую идею в сюжетных стихах, посвящённых исключительному, героическому поступку, который должен служить примером поведения для читателей. Но слишком явно развитие сюжета и обрисовка характера героя подчинялись воспитательной цели, которую ставили себе авторы. Иначе говоря, сюжет, образы были лишены подлинной жизненности, реалистичности и в то же время «приземлены», не романтичны.
Удачнее были в те же годы весёлые стихи — прежде всего великолепный «Мойдодыр» К. Чуковского (1923). Это стихотворение тоже откровенно дидактическое. Но его нравоучение так естественно, непринуждённо заключает весёлую фантастическую сказку, несущуюся в стремительном темпе, в задорном плясовом ритме, сказку, насыщенную игрой словом, вещами, звуком, что поучение с разбегу воспринимается тоже как забавная игра. Оказывается, нет занятия веселее, чем «мыться, плескаться, нырять, кувыркаться…».
Опять-таки малышам удобнее перенести в реальные жизненные отношения события фантастической сказки (разумеется, если она насыщена конкретными, знакомыми, интересными детям деталями), чем события, возможные в действительности, но не питающие воображение, фантазию и в то же время мало связанные с личным жизненным опытом ребят, как, например, деловито описанное стихами спасение утопающего.
Мыться детям приходится каждый день, и когда поэт превращает купание в фантастическую игру с ожившим умывальником, игру, в которой принимают участие все окружающие ребёнка вещи, то это возбуждает воображение малыша, легко укладывается в сознании и может влиять на его поведение.
Итак, фантастическая сказка с реалистическими деталями (Маяковский в таком плане решал политическую тему в «Сказке о Пете…») или рассказ о героическом поступке — вот два способа выразить дидактическую идею, которыми чаще всего пользовались поэты на заре советской детской литературы.
Но возможен был иной и не менее плодотворный путь — поэтический рассказ без всякой фантастики и героичности, полностью опирающийся на каждодневный опыт ребёнка.
Первая очень принципиальная удача на этом пути — стихотворение Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо».
Дождь, грязь, мыло, книжица, мячик, ворона, рубаха, валенки, калоши — все явления природы и предметы, которые появляются в «Что такое хорошо и что такое плохо», знакомы даже самым маленьким слушателям, привычны для них. Существуют они в стихотворении не сами по себе, а в их «взаимоотношениях» с читателем, причём малыш выступает везде (разумеется, кроме строк, посвящённых дождю и солнцу) как активно действующая сила: он поступает хорошо или плохо по отношению к предмету, который служит опорой строфы.
Он бьёт слабого мальчишку или защищает его, рвёт книжицу или «тычет в книжку пальцем», убегает от вороны или «спорит с грозной птицей», лезет в грязь или чистит валенки. Не только предметы знакомы малышу, но и действия, о которых идёт речь в стихотворении, не выходят за пределы его обихода.
Как почти во всех детских стихах, Маяковский и здесь особенно настойчиво (дважды) говорит о труде. Ведь и в характеристике положительного героя «Сказки о Пете…» поэта прежде всего привлекает то, что у Симы «хоть ручонки и тонки, трудится вперегонки». Но интересно, что и в других чертах характеристики Симы в «Сказке» и хорошего мальчика в стихотворении, о котором мы говорим, параллельны:
В «Сказке»:
Сима всех сумел бы вздуть!
Да не хочет —
не дерётся!
Друг ребячьего народца.
А в «Что такое хорошо и что такое плохо»:
Этот вот кричит:
— Не трожь
тех,
кто меньше ростом!
«Сима чистый, чище мыла. Мылся сам, и мама мыла». Этот мотив тоже повторяется:
Если
мальчик
любит мыло
и зубной порошок,
этот мальчик
очень милый,
поступает хорошо.
Уже тогда у Маяковского было отчётливое и устойчивое представление о том, какие качества надо воспитывать в советских детях с самого раннего возраста — отвагу, любовь к труду, стремление защищать слабых, опрятность. И если тема опрятности традиционна в детской поэзии, то надо в то же время вспомнить, что она традиционна и для творчества Маяковского. Поэт не раз обращался к ней в агитстихах для взрослых.
Стойким оказывается не только взгляд Маяковского на то, что такое хорошо, но и построение поэтического разговора с малышами на эту тему (для детей постарше он находит другие формы): отчётливое, плакатно-броское противопоставление хорошего плохому.
В «Сказке» главы о буржуе Пете противопоставлены главам, где рисуются образ и поступки пролетария Симы. В «Что такое хорошо и что такое плохо» и в «Гуляем» выбрана более лёгкая, простая форма противопоставления — не глав, а соседних строф.
Первые контрастные строфы в «Что такое хорошо…» как будто не имеют прямого отношения к теме стихотворения:
— Если ветер
крыши рвет,
если
град загрохал, —
каждый знает —
это вот
для прогулок
плохо.
Дождь покапал
и прошёл.
Солнце
в целом свете.
Это —
очень хорошо
и большим
и детям.
Великолепная находка! Без этих строф, пожалуй, слишком спрессованными, настойчивыми показались бы нравоучения, которыми пронизаны все следующие строфы. Строки о погоде дают стихотворению воздух, простор и определяют тональность свободного разговора с читателем. Поэт словно сравнивает плохие поступки с плохой погодой, а хорошие — с солнечным днём и даёт тем понять, что оценка поступков так же ясна, непреложна, как определение хороша или плоха погода.
Маяковский показывает, в каких незначительных для взрослого, но важных для малыша поступках формируется облик хорошего или дурного человека: чистить зубы, мыть калоши — это уже аккуратность, читать по складам — уже трудолюбие, не отступить перед вороной — смелость, а защита малыша — почти подвиг.
Поступать хорошо или плохо в масштабе, взятом поэтом, приходится ребятам каждодневно. Маяковский помогает им заглянуть в будущее, предсказывая, что судьба малыша — быть или не быть ему настоящим человеком — начинает определяться несложными поступками, о которых идёт речь в стихотворении.
Помни
это
каждый сын.
Знай
любой ребёнок:
вырастет
из сына
свин,
если сын —
свинёнок.
Формально строфы построены так же, как в «Гуляем»: описывается изображение, а затем дается оценка того, что читатель увидел на рисунке. Но вот важное отличие: в «Гуляем» только излагается, разъясняется содержание рисунка, действия нет, а в «Что такое хорошо…» — не описание, а двухстрочный сюжетный рассказ. Центр его — действие, поступок малыша. Какого? Героя стихотворения? Да, но герой стихотворения — его читатель! Малыш, слушая эти стихи, невольно ставит себя на место мальчика, поступающего хорошо или плохо. Ему это нетрудно, потому что каждый двухстрочный рассказик словно взят из его, слушателя, каждодневного обихода.
