«Неймется людям, не живется спокойно».
Он слыхал об экономических совещаниях, читал о них, одно время даже подумывал, не организовать ли у себя в совхозе, но не решился, посчитав, что ни к чему — в Новоселово и без того много заседают. Максим Максимович понимал новичков, он бы и сам на их месте предлагал что-то новое, новаторов ценят, только стоит ли сейчас ему заниматься перестройками, эффективность которых в условиях Новоселово еще весьма сомнительна; главное, к чему он стремился, — сохранить все на прежнем уровне, избежать ЧП, которые, как никогда прежде, могут повредить ему.
Утюмов очень бы удивился, если б смог разгадать, о чем думает Дубровская, а она думала: «За девчонку считает. Будто со школьницей разговаривает», и еще крепче супилась, полагая, что это делает ее солидней. Разговор с Дубровской не только рассердил Утюмова, но и навеял на него какую-то странную щемящую грусть, при которой хочется жалеть себя. Все у молодых специалистов есть ныне; обучили, выходили, ишь как легко, уверенно рассуждает. И одежда модная. А Максим Максимович в их годы носил латаную стеганку, кирзачи, которые каши просили, и о науке не рассуждал, потому как ничего не понимал в ней…
Птицын, тот вконец отшатнулся, погряз в бумагах, во всяком случае силился показать, что погряз: странно быстро привык он к канцелярщине — ловко перебирает бумажонки, столь же ловко подшивает их, будто только этим занимался всю жизнь; научился печатать на машинке, с планерок старается улизнуть; ни о чем, кроме как об отделе кадров, не заговаривает, и можно подумать, что никакого отношения к агрономии он никогда не имел. Не стерпел однажды, сказал ему Утюмов:
— В укромное местечко запрятался и лапки сложил.
— Ввиду болезни, Максим Максимович. Что я теперь? Плевком можно зашибить.
А сам так и пышет здоровьем: толстенький, кожа на лице бархатистая, чистая.
— Притворяешься…
— Дела свои содержу в порядке… — Он пожал плечами и снисходительно улыбнулся.
«Будто не понимает, чертов обыватель… Зачем он так улыбается? А как улыбался раньше? И может ли он по-другому улыбаться?..»
Утюмов чувствовал: голос его уже не столь обязателен для людей, фигура не столь впечатляюща; он как бы стушевался в глазах подчиненных, и это вносило в душу тяжкую горечь. И, как часто бывает в таких случаях, стало сдавать немолодое сердце.
Знакомый горожанин посоветовал: «Ты вот что… Перед принятием пищи, особо перед обедом, опрокинь рюмочку, аппетит повышает и пищеварению способствует». «Опробовал», не подействовало, что ему рюмочка, стакашек — другое дело… И чем больше было у него неприятностей, тем сильнее хотелось выпить, — пьяному все трын-трава. Но однажды, почувствовав непреодолимое желание уйти домой и крепко напиться, он сказал себе: «Хватит!» — и с той поры перестал прикладываться к рюмочке.
«Ну ничего, ничего…» — успокаивал он себя, понимая под этими неопределенными словами скорую развязку — переезд в город.
Позвонил приятелю, какая-то непонятная сила тянула его к телефонной трубке: позвони, узнай; задал три пустячных вопроса, со сладкой тревогой ожидая, что тот вот-вот весело спросит: «Ну как, готовишься к переезду?», но шел разговор о подготовке к сенокосу, и голос приятеля был подозрительно холоден и отрывист…
А дни шли, они по-прежнему казались Максиму Максимовичу серыми и скучными, как тучи в промозглую, ненастную осень.
5Особенно сильное беспокойство, непривычную тревогу Утюмов испытывал перед партийным собранием; ему казалось, что Лаптев, Мухтаров, Весна и Дубровская что-то утаивают в беседах с ним, и это может однажды прорваться. Правда, Дубровская — комсомолка, а Мухтаров беспартийный, так что остаются только двое. Весна сказал:
— На следующем партсобрании давайте обсудим вопрос о рентабельности.
— Почему вдруг о рентабельности? — насторожился Утюмов. — На носу сенокос, надо готовиться к уборке…
— Так предлагает райком. Основной вопрос в жизни предприятия. Заодно поговорим и об уборке, и заготовке кормов. С докладом придется выступить вам, Максим Максимович. Лучше директору.
И лучше, и хуже. Лучше, поскольку он «обобщит, даст направление», потом послушает прения и выступит с «заключительным словом», в котором покритикует, поправит тех, кого надо будет покритиковать и поправить. Примут «развернутое решение», и на том собрание закончится, чего еще… Значит, он будет выступать первым и последним, а это удобно. Но вопрос о рентабельности был ему не совсем по душе; этот вопрос ему представлялся чрезвычайно сложным, отдаленным от его собственной практики, когда возникала необходимость «его поставить», а без этого в докладах и выступлениях нельзя, Утюмов отделывался общими фразами, призывами: «бороться за прибыль», «за снижение себестоимости», «за режим экономии».
В прежние годы он думал: прибыльность придет сама собой, стоит лишь «поднять общий уровень производства», то есть смотрел на рентабельность как на само собой приходящее, как на своеобразный придаток; потом начал понимать, что заблуждается; нынешней весной накупил книг по рентабельности, хозрасчету, прочитал их «от корки до корки», конечно, много извлек полезного, но все по-прежнему было ему мало понятно, он не чувствовал себя знатоком в этом деле.
Максим Максимович решил подготовить краткий доклад — последнее время стали в моде краткие доклады; выписал из книг, газет и «Блокнота агитатора» несколько общих фраз, какие повнушительней, погромче. Но одними общими рассуждениями не отделаешься, рентабельность — понятие конкретное, и Утюмов использовал старый свой ход: дал задание одному, другому подготовить цифры, факты, написать отдельные части доклада. Написали и неплохо. Кое-что подсократил, кое-какие пословицы и поговорки в доклад вписал. Добавил в деликатной форме, но довольно ясно и определенно, что главные специалисты — Лаптев, Мухтаров и Дубровская — не очень-то интересуются рентабельностью, хотя вопрос этот — наиглавнейший. Особенно непростительно Дубровской, она — главный экономист, ей, казалось бы, и карты в руки; молода, силенок много, вот и работай, показывай пример, выискивай пути к высокой рентабельности…
Когда-то давным-давно старый умный мужик, бог его знает, где он теперь, напутствовал молодого Максима: обвиняй других в том, в чем сам виновен, и тогда твои собственные недостатки в глазах людей будут выглядеть меньшими. Утюмов так и делал; прежде обвинял людей в том, что они не очень любят село, страдают показухой и тягой к красивым, ложным отчетам, а вот сейчас говорил: не интересуются рентабельностью. Поди докажи, что интересуешься. И, верный себе, добавил не очень свежую пословицу: «Без труда не выловить и рыбки из пруда».
Собрались в Доме культуры. Читая доклад громким хрипловатым басом, Максим Максимович мысленно ругал себя за то, что не нашел времени зайти сюда и дать нагоняй директору: совсем облентяйничал, пакостник, — стеколки в окнах побиты, дверь скособочилась, грязно и псиной пахнет, а ведь столько деньжищ ухлопано на этот дом. Лицо его, как всегда, выражало строгость, деловитость, усталость и озабоченность. Присматривался к залу, слушая свой голос как бы со стороны. Партсобрание сегодня открытое, а значит, пригласили и беспартийных, тех, кто получше работает и поактивнее.
В первом ряду сидел Лаптев, большой, костистый, со впалыми щеками и, как казалось Максиму Максимовичу, похожий на старого рыбака. Он и зимой был худой, а в Новоселово еще больше осунулся.
«Совхоз — это тебе, голубчик, не залы музея, хе-хе!».
Рядом с Лаптевым сидел главный агроном Мухтаров. У этого только глаза сверкают. Весна — за столом президиума, что-то пишет. Птицын — во втором ряду, у стены. Пренебрежительный взгляд, губы крепко сжаты, можно подумать, что ему не по душе доклад. Но знал Утюмов, только Птицын может активно поддержать его. Вчера Максим Максимович сказал: «Я на тебе надеюсь…» — и многозначительно поглядел на него. Дубровская пристроилась в заднем ряду, среди молодых, что-то шепчет соседке на ухо, хихикает, и леший разберет, о чем шепчет, почему хихикает.
Ба, Вьюшков с женушкой приперся! Оба беспартийные. «Сам» в праздничном костюме, при галстуке, но все равно какой-то неопрятный, взлохмаченный, похожий на петуха, которого весь день гоняли по птичнику; сидит, будто на горячих углях: то приподнимется, то плечом поведет, то сморщится. Надо сказать ему, чтобы выступил, очень кстати будет. И сестрица Татьяна здесь. А она-то с чего вдруг?.. Да, передовик, пригласили. Митька Саночкин в дверь голову просунул. А этому пьянчуге что?.. Надо было посмотреть список приглашенных. Не догадался… Жаль!
Максим Максимович вздрогнул: в зал входили секретарь обкома и два инструктора… Извинившись — «Машина в дороге сломалась», — они сели в первом ряду, и Утюмов радовался, что половина доклада уже прочитана. Теперь все его внимание было обращено на секретаря обкома, только на него, хотя со стороны погляди, — вроде бы и поверх голов взгляд свой устремил.
