История лермонтовского Демона с Тамарой, история андреевского «Анатэмы» с Лейзером, история байроновского Люцифера с Каином – над всем этим мы видим библейско-евангельские образы сатаны в паре с Иовом, в паре с Иудой Искариотом – все это попытка очеловеченного (не вочеловеченного) Сатаны спастись – попытка неудачная, но как будто попускаемая Богом. Ничего еще окончательно не решено.
Да и может ли быть что-либо окончательно решено в дурном смысле – перед лицом бесконечной любви, каковой является Бог, и при неограниченных возможностях свободы?
«Не надо отчаиваться!»
Эти простые, но проникновенные и исполненные Божественной истины слова друга автора этих строк, блаженнейшей памяти митрополита Антония (Храповицкого), которые он произнес однажды, обливаясь слезами умиления, следует всегда иметь в виду, трактуя и толкуя темы вроде «Анатэмы» Леонида Андреева.
Краткое дополнение
Экзистенциальная философия не столько результат или плод философствования, сколько само философствование, – притом в его соотношении с человеческим «существованием» («экзистенцией» – откуда и сам термин). Свящ. Писание, именно книга Иова, Экклезиаст, псалмы 37, 87, 142, знаменитый покаянный 50-й псалом с необычайной яркостью выражают начало этой экзистенциальной безвыходности:
«Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя» (Пс. 50, 7). Впереди же предстоит неминуемая смерть, так что на деле (в «экзистенции») человек как бы начинает свое искалеченное грехом, т. е. радикальной порчей, существование, чтобы умереть.
В своем замечательном диалоге о смерти «Тразимаха и Филалета» Артур Шопенгауэр даже утверждает, что «смерть есть вдохновительный гений и муза философии: не будь смерти, вряд ли даже можно было бы философствовать». То есть согласно Шопенгауэру не может и быть никакой другой философии, кроме «экзистенциальной». Сюда же относится и знаменитое утверждение Платона, что «философия есть подготовка к смерти».
Создается такое впечатление, что всякие философские размышления, если они желают касаться подлинной действительности, то есть «экзистенции», будут связывать онтологическую метафизику с трагизмом философствующего субъекта – человека-философа (или артиста, поскольку он принимает трагедию человеческого существования всерьез). То же самое касается и психологии. Человек в течение всего своего существования, пока, наконец, издали грозящая ему смерть не придвинется вплотную, все время проходит ряд «пограничных состояний».
Очень характерно, что самый, пожалуй, блестящий из экзистенциалистов в области «философии как точной науки», Карл Ясперс начал как крупнейший психиатр своей эпохи. В самом деле, наиболее тягостное в человеческой экзистенции – это ее психопатологические корни и проявления. Очень характерно и верно разделение Ясперсом психических болезней на две группы:
I. Первая группа характеризуется тем, что происхождение и течение болезни предполагают научно и рационально объяснимые психические процессы, лежащие в ее основе. Это, так сказать, доступные осознанию болезненные изменения сознания.
II. Вторая группа – это те деформации сознания, которые необъяснимы и никакой естественной рационализации не подлежат (см. его «Общую психопатологию» – «Allgemeine Psychopathologie», – вышедшую в 1948 г. пятым изданием и отличающуюся как очень большой психологической, медицинской глубиной, так и философской осмысленностью).
Карл Ясперс признает существование в мире ничем не объяснимых и грозных абсурдов, но ограничивает их число и не склонен, подобно Мартину Гейдеггеру и особенно Сартру, очень характерному французскому экзистенциалисту, и некоторым другим, к нему примыкающим, все сводить к радикальной абсурдности и бесцельности. Для Ясперса, как для экзистенциализма вообще, самое характерное в бытии то, что можно назвать «положением» или «ситуацией». Это понятие, пожалуй, самое типичное и самое понятное для каждого человека, как бы мало он ни занимался философскими проблемами. Кто не жаловался, так или иначе, на то или иное «стечение обстоятельств» или на «создавшееся положение»? Кто не умолял «войти в положение»? Нельзя удивляться тому, что философия, сошедшая со своих олимпийских невозмутимых высот и наконец «вошедшая в положение» тех, что находятся в «безвыходном положении», – а мы все находимся в таком положении, ибо обязательно должны умереть, и согласно Плотину «великая и последняя борьба ожидает человеческие души», – такая философия должна была найти в человеческих душах сильнейший отзвук. В экзистенциальной философии Мартина Гейдеггера и его подражателя Сартра есть нечто все же до конца бесчеловечное и безвыходное. Иное дело – наш Достоевский, а также главные вдохновители Карла Ясперса – Киркегоор и Ницше. Те, кто по-настоящему и вне литературного красноречия и салонных разговоров хочет серьезно выйти в это мрачное и опасное море с наименьшим риском, конечно, должны изучать творения Карла Ясперса, и прежде всего его великолепное произведение молодости – «Психологию миросозерцаний» («Die Psychologie der Weltanschauungen»), вышедшее в 1925 г. пятым изданием. Находящийся под благотворным воздействием Вильгельма Дильтея, этот фундаментальный труд дает очень точные формулы для всякого возможного миросозерцания. Однако успех этого произведения объясняется главным образом его сильной и густой экзистенциальной окраской. Для Ясперса философское, как и всякое другое, миросозерцание в значительной степени объясняется экзистенциальным положением автора, где даже чисто теоретические положения и аксиоматические исходные моменты экзистенциально окрашены, без чего вообще не было бы «человеческого, слишком человеческого» в этих «системах» и «теориях». По Ясперсу, экзистенция есть как бы шифр, где главную роль играют такие пограничные состояния, как сознание вины, страдание, чувство ответственности, неминуемая смерть, и такие основные категории, как свобода, историчность и общение с другими (социальный момент, хотя по причине заезженности и пошлой затрепанности этого термина брезгливый и утонченный Ясперс не любит его употреблять). Можно сказать, что согласно Ясперсу бытие зашифровано экзистенцией и задача философа – расшифровка этого «шифра». От себя добавим, что хотя артист (художник) прибегает к собственному шифру, но этот же символически-художественный шифр дает чуткому и искушенному критику искусства в руки путеводную нить для его расшифровки. И вот здесь категории и пограничные состояния экзистенциализма могут оказать весьма существенную помощь. Хотя Ясперс не так всецело включен во все захватывающие и все уничтожающие тиски безбожного нигилизма и абсурдности бытия и существования, как Мартин Гейдеггер и Жан-Поль Сартр с их школами, все же абсурдность и дурной иррационализм экзистенции у него играют еще очень большую роль, и поэтому о его христианстве не может быть и речи. То, что он именует трудно переводимым немецким словом «Scheiter», означающим неопределенную, подобную древнему року силу, есть для него главный предмет расшифровки. Эта часто вполне нелепая и безумная судьба, так сказать, дистелеологический антипромысл ведет главную линию в экзистенции. Задача философа как бы осмыслить бессмыслицу, расшифровать шифр экзистенциальных нелепостей.
К числу загадок и шифров, которыми занят экзистенциализм, вернее, экзистенциальный метод в философии, относятся нелепые, пошлые и мучительные каждодневные (или – как принято выражаться – «обыденные», хотя это и не точно) реальности, от которых люди бегут куда глаза глядят, пьянствуют, курят, оглушают себя наркотиками, занимаются политикой, устраивают войны и революции. И самое ужасное то, что религия церковная, вообще религиозные общины далеко не всегда приносят нужное облегчение от этой каждодневной экзистенции, ее болячек и мерзостных пошлостей. И это уже по той причине (как очень хорошо показал H.A. Бердяев в своем экзистенциальном этюде «Я и мир объектов»), что «социализированная» каждодневная экзистенция ткет свою паутину и в пределах церковных стен: вместе с «социализацией» секуляризация забирается решительно всюду, в том числе туда, где меньше всего можно ожидать встретиться с ними.
Зигмунд Фрейд написал выдержавшую много изданий «Психопатологию обыденной жизни» («Die Psychopathologie das Alltagslebens»), Однако эта книга со своим сексуальным моноидеизмом упускает, с одной стороны, много других источников каждодневной экзистенции, а с другой – как будто нечувствительна к социализирующей роли экзистенциального момента в самом пансексуальном «либидо», которое этим совершенно отравлено и до конца опошлено. Впрочем, в последний период своей научно-философской деятельности Фрейд склонен был утверждать, что за «либидо» прячется нечто вполне черное и неименуемое, чего «либидо» лишь как бы символ или «шейтер». Это нечто – «влечение к смерти».
