Кац Святославович - История советской фантастики

В "Битой карте" шпион некой чрезвычайно зловредной заокеанской державы на протяжении всей первой части книги пытался выведать секреты устройства нашего космического корабля "Гром" и во второй части даже проникал "зайцем" на борт. Автор довольно остроумно использовал сюжетную канву известного американского рассказа "Неумолимое уравнение" Томаса Годвина. И у американца, и у советского автора появление лишнего человека на борту было гибельно для экспедиции (на корабле рассчитан каждый грамм веса и при дополнительной нагрузке просто не хватит горючего для посадки). Однако у Годвина астронавт-командир выбрасывал бедную девушку-"зайца" в соответствии с инструкцией, испытывая потом некоторые муки совести. В нашем же случае "заяц" оказывался отнюдь не невинной девушкой, а матерым врагом, и его выталкивали за борт "по закону", в соответствии с приговором Временной Чрезвычайной Тройки (командир корабля, первый помощник и парторг).

Таким же стойким борцом, как и О.Хрусталев, выглядел автор романа "Если враг не сдается..." Марк Рутберг. В центр произведения попадала весьма несимпатичная фигура доктора наук Лаврентьева. В свое время осужденный на процессе "Промпартии", Лаврентьев сделал тогда вид, что осознал свою вину, и потому был помилован нашим самым беспощадным и вместе с тем самым гуманным в мире судом. Более того: оступившийся ученый получил возможность работать по специальности, в авиакосмической лаборатории государственного значения. Многие годы Лаврентьев таил свою сущность и даже преступным образом хорошо зарекомендовал себя - в результате чего получил доступ к совершенно секретным документам. В пору, когда иностранные разведки стали протягивать свои загребущие щупальца к нашим тайнам (без помощи шпионов зарубежные лаборатории и институты буквально останавливали свою работу!), иуда-Лаврентьев решился на предательство. Так случилось, что чертежи нашего родного корабля "Мечта" едва не попали в зарубежный исследовательский центр, где иностранные мудрецы бились над своим насквозь выморочным проектом "Аризона". К счастью, наша "Мечта" (и мечта без кавычек) не досталась врагу: чекисты вовремя выследили агента и подсунули ему имитацию вместо чертежей. Созданная по фальшивым чертежам, "Аризона" взорвалась на старте. (Интересно, что в описании аварии автор, сам того не зная, угадал некоторые подробности нашей тщательно скрываемой городомлинской катастрофы "Кометы" - хотя, конечно, в нашем случае обошлось без иностранных козней...)

Обратим особое внимание на образ интеллигента-вредителя: в эти годы он был достаточно распространен в отечественной литературе. Блестящая работа молодого Николая Гриценко в фильме "Конец "Аризоны", экранизации романа Марка Рутберга (1950, "Мосфильм", реж. К.Чиуарели), подкрепила этот типаж чисто визуально. Отныне образ изменника и космополита в массовом сознании начинал связываться с двумя-тремя внешними приметами - очками, шляпой, грамотной речью, легким грассированием. Подчиняясь патриотическому порыву, даже мода в СССР тогда двинулась как бы вспять: вновь вошли в обиход уродливые кепки-"малокопеечки" из 30-х годов, "пролетарские" диагоналевые брюки, вышитые рубашки-косоворотки. Ношение галстука опять делалось подозрительным; утвердительное "да" на вопрос анкеты "Владеете ли иностранными языками?" сразу заставляло отделы кадров настораживаться. "Положительные" герои тогдашней советской фантастики обязаны были ходить размашисто, одеваться бедно, говорить, в основном, междометиями или пословицами. В уже упомянутом романе "Далекое - близкое" Ильи Садофьева молодые конструкторы-ракетчики Каширин, Жерегин и Степанков в точности соответствовали новому стереотипу, а потому казались ярмарочными ряжеными. Диалог в экспериментальном цехе, долженствующий передать их обмен мнениями, производил прекомичное впечатление. ("- Скажу тебе прямо, Миша, титановое, значит, покрытие тут в аккурат сгодится!" (...) "- Ну, нет, Алексей Фомич, вольфрам - самое милое дело. Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей..."). Право же, сегодня это напоминает беседу двух персонажей анекдота 70-х, один из которых уронил молоток, на голову другому: "Ты не прав, Вася. - Извини, Коля". Между тем герои романа И.Садофьева, готовя корабль "Молния" для очередного полета на Луну, вступали в непримиримую схватку с консерваторами на производстве. Причем, по ходу действия выяснялось, что "консерватор" замдиректора Трубин является еще и низкопоклонником перед Западом и чуть ли не молится на их буржуазные технологии. Такой сюжетный оксюморон в ту пору отнюдь не считался самоубийственно-нелепым: раз наша пропаганда выставляла Запад всё более технически отсталым от нас, то низкопоклонник, естественно, был ретроградом, врагом всего нового. Само название произведения, "Далекое близкое", должно было подчеркнуть преемственность дел старых русских умельцев и их современных коллег. Потому-то забытый некогда секрет сварочного шва, разработанный мастеровыми еще при Петре и случайно найденный нашими героями, помогал им досрочно закончить первую линию сборки и выиграть соцсоревнование. Роман заканчивался рапортом товарищу Сталину и новыми социалистическими обязательствами. "А в небе победно светилась полная Луна, обещая нашим друзьям только хорошее впереди", - так выглядела последняя фраза произведения. О том, чем же именно занимались сварщики на Руси во времена Петра, автор так ничего и не рассказывал...

Ленинградские усилия Кургузова были высоко оценены в ЦК, но руководитель Секции фантастов по-прежнему понимал, что в его силах сейчас сделать большее. К тому же в конце февраля 1947 года Степан Кургузов получил из Кремля личную сталинскую депешу, где были только два слова "Усильте отпор!" - и характерный росчерк подписи. Директива эта могла быть истолкована как угодно широко. Кургузов не стал медлить. В марте на проходившем в Москве I Всесоюзном совещании молодых писателей по заданию руководителя Секции выступил Николай Шпаковский, текст выступления которого теперь был подготовлен опытными референтами СП и просмотрен лично Молотовым. "Есть два мира и две идеологии, - говорил Шпаковский. - Мир насилия, эксплуатации и капитала, этот приземленный мир наживы, неспособный преодолеть земное притяжение. И мир свободы и труда, который тянется ввысь к лунным горизонтам, к победе коммунизма. Кое-кто за океаном полагает, что новое бесчеловечное орудие убийства - атомная бомба - может спасти от вырождения отмирающий общественный строй. Какое заблуждение! Недалек тот день, когда нога советского человека ступит на Луну, и это будет означать окончательное торжество нашего правого дела на все времена!.."

Молодые писатели получили на этом совещании "творческое задание" от своих старших коллег, и уже к осени 1947 года в число новинок попали повесть "Время не ждет" ярославского писателя Андрея Минина и роман саратовца Александра Егорова "Пик Победы". Оба произведения доказывали преимущество советской техники перед зарубежной. Зарубежная на глазах у читателя ломалась (с последующей гибелью людей), наша - выстаивала, несмотря на диверсии. На Луне вырастали, как грибы, наши промышленные городки, а на самом Пике Победы, высшей точке лунной поверхности, воздвигалась огромная статуя Вождя и Учителя. И всё это происходило под бодрую музыку маршей, которую сменяли иногда задушевные народные мелодии.

Эта идиллия не могла, конечно, заменить по-настоящему Сталину реальных космических достижений (группа Королева по-прежнему билась над загадкой увеличения ходовых ресурсов двигателя). Но такая фантастика почему-то немного успокаивала его самолюбие. Царство иллюзий, выстроенное на песке современной фантастической литературой в содружестве с почти такой же фантастической пропагандой, во всех отношениях было приятнее постылой "правды жизни". В жизни были разруха, хлебные карточки, дедовские технологии и отправка первых "добровольцев" на войну в Корею. Научная фантастика, напротив, становилась надежным успокаивающим средством, своего рода духовным транквилизатором. Разумеется, на одних транквилизаторах долго просуществовать было невозможно, нервная система социума могла непоправимо пострадать. Но об этом идеологи предпочитали не думать. Даже проницательный Лаврентий Берия в ту пору занят был другим. Берии важно было поменьше тревожить Сталина, ибо во время приступов раздражения старик был непредсказуем. Именно поэтому в лице Лаврентия Павловича кургузовская Секция получила сильного союзника. Отчасти благодаря его помощи всего за год, прошедший со времени получения С.Кургузовым сталинской директивы, научная фантастика в СССР дала много новых всходов и по количеству публикаций в несколько раз уже обогнала все прочие литературные жанры. Толстые журналы, напуганные печальным прецедентом со "Звездой" и "Ленинградом", открыли подобному творчеству зеленую улицу, об издательствах и говорить нечего. Кургузовская гвардия напрягала все силы, чтобы не упустить момент.