По мнению Н. А. Бердяева, и я, и г. Философов «неизбежно упираемся в вопрос: должно ли ждать, что Бог ещё откроет что-то человечеству… продолжится ли космический религиозный процесс воздействия Божества на человечество, или религиозный процесс откровения завершился уже и остаётся только человеческое усвоение, распространение и приложение открывшейся окончательно истины?»
Задавая все эти вопросы, Н. А. Бердяев не хочет выдать себя за человека, которому что-то новое уже открыто, и новым для себя и для всех идущих к «новому религиозному сознанию» он считает лишь постановку вопроса.
Прежде всего, я совершенно отрицаю новизну этого вопроса; я думаю, что такой вопрос стоял всегда на всём протяжении истории религиозной мысли. Больше того, он не только стоял, но он и решался в том смысле, в каком он решается и Мережковским, и Философовым, и другими, т. е. в смысле незаконченности космического религиозного процесса. Я убеждён, что никто даже из представителей самого старого религиозного сознания никогда не решится сказать, что больше не может быть никаких новых откровений, этого не сказали бы не только Бухарев и Вл. Соловьёв, но даже гг. Тернавцев, Новосёлов[3] – люди, которых вряд ли кто-нибудь упрекнёт в еретичестве[4]; больше того, я думаю, не скажет этого и представитель извращённого православия Илиодор[5].
Таким образом, я совершенно не согласен, что мы с г. Философовым «упираемся» в этот вопрос: мы нисколько в него не упираемся, а самым положительным образом разрешаем его, и разрешаем его не только согласно друг с другом, но, как я сказал, даже с иеромонахом Илиодором.
Наше разногласие не здесь, а там, где мы начинаем выяснять вопрос, поскольку он подлежит философскому раскрытию, вопрос о том, каковы эти новые религиозные откровения, что они должны разрешить, какие человеческие пути ведут к ним.
* * *
Этим исчерпываются вопросы, непосредственно обращённые ко мне.
Остаётся сказать несколько слов об общих рассуждениях Н. А. Бердяева. С очень многим я вполне могу согласиться: например, с указанием на некоторые черты в революционном движении, прямо противоположные христианству (самоутверждение), с мыслью о необходимости личного подвига, индивидуального самоотречения, наконец, с оценкой католических или протестантских тенденций как совершенно ложных, которые могут лишь направить на ложный путь современное религиозное движение[6].
Всё это я ни в коем случае не могу считать для себя возражением.
Но есть и другая сторона в этих рассуждениях, против которой я решительно протестую.
Кстати, два слова для личных объяснений.
Н. А. Бердяев усматривает во мне дух Бранда, дух демонизма. Я считаю экскурсии в область личной психологии на основе литературных произведений[7], да ещё в отношении человека, который всего год как появился на литературном поприще, делом совершенно бесполезным. «Московские ведомости» уже сочли нужным доносить на меня начальству и в статье «Свенцицканство» объявляют меня магом и «Симоном Волхвом»[8].
Н. А. Бердяев также доносит на меня, но уже, разумеется, не «начальству», а «смирению и любви». Всё, что я мог сказать по этому поводу, я сказал в «Ответе П. П. Кудрявцеву» и здесь лишь считаю нужным заявить, что вообще всякого рода печатные упрёки в этом направлении буду оставлять без внимания.
Перейдём к существу дела.
Н. А. Бердяев полагает, что для меня религия – какое-то служебное орудие в чисто мирской борьбе русской революции. Это совершенно неверно. В книжке «Взыскующим Града», написанной мною и Эрном, в главе «О значении русской революции» говорится, что смысл её в «грядущем возрождении Церкви», и, значит, революция рассматривается как некоторое историческое явление, косвенно служащее великому делу церковного строительства.
Если Н. А. Бердяев читал две мои брошюры «Христианское братство борьбы и его программа» и «Правда о земле», он не может спорить, что там ясно и определённо разграничиваются области политическая и религиозная, и именно во имя христианской идеи прогресса, не во имя царства князя, а во имя Царства Божия. Исповедуя абсолютную христианскую религию, я всегда думал, что полнота жизни и общественной, и индивидуальной в неведомых нам формах будет осуществлена в Церкви. Дела Божьего с мирскими я не смешивал. И в то же время утверждал и утверждаю, что политическое и экономическое освобождение – самое радикальное, самое окончательное, необходимое условие, чтобы свободная личность могла до конца определиться или к добру, или ко злу, а это самоопределение – необходимое условие завершения мировой истории борьбой Христа и Антихриста.
Я за революцию не в смысле сочувствия её конечным идеалам или демоническим элементам, а в смысле сочувствия той правде, которая заложена в чувстве свободы революционеров. Я против кадетизма именно потому, что кадетизм по своей психологии (за отдельными исключениями, которые чувствуют себя одинокими в своей среде), по верному выражению Бердяева, «буржуазен», пошл, бесцветен, он не самоутверждается не из самоотречения, а от внутреннего бессилия[9]. Я предпочту иметь дело с чортом, чем с кадетом. Пишу это в буквальном смысле слова, без всяких шуток и без всякого остроумничанья[10].
В крайних партиях есть много уродливого, но живой нерв их всё же – неосознанное подлинное стремление к праведной жизни. Я не гуртом принимаю революцию и, всецело осуждая то, что справедливо осуждает и Н. А. Бердяев, в то же время не могу не видеть и положительных сторон; есть там и бесноватые, гибнущие за самоутверждение, но есть и мученики, страдающие за правду[11].
Но повторяю – я хочу, чтобы Н. А. Бердяев понял меня: я не смешиваю Царства Божия с земными временными целями и к революции подхожу как к этапу в богочеловеческом процессе.
* * *
В заключение не могу не выразить полного своего недоумения, почему Н. А. Бердяев полагает, что он более «единомыслит» с Д. В. Философовым[12].
Я не согласен с Д. В. Философовым в двух пунктах: во-первых, в вопросе о самодержавии и, во-вторых, в вопросе о необходимости для новых откровений разрыва с Церковью. В первом пункте Н. А. Бердяев согласен со мной; второй, как ничем не аргументированный, вероятно, он тоже не принимает. Поэтому, хоть это, может быть, Н. А. Бердяеву и неприятно, но, по всей справедливости, он является, скорее, моим единомышленником, чем Д. В. Философова.
Впервые: Век. 1907. № 25. 1 июля. С. 392–395. Подпись: Вал. Свенцицкий.
Полное игнорирование чуждой темы сказалось на критике М. Колерова в кн. «Не мир, но меч» (СПб., 1996. С. 254–255), посчитавшего, что в статье, на 3/4 посвящённой выяснению вопроса о православии, Свенцицкий «сосредоточился на реабилитации революции и революционеров». Никак нельзя согласиться и с определением «очень резкий ответ», особенно на фоне нападок и обвинений Бердяева, из области идей перешедшего на личности. Измышление же о том, что Свенцицкий «косвенно, но прозрачно осудил» депутатство Булгакова в Государственной думе и его выступления против правительственного (!) террора, – не более чем подтасовка (в речи на 8-м заседании II ГД Булгаков, единодушно со Свенцицким, возмущался введением военно-полевых судов); даже их принципиальное расхождение по другим предметам не даёт основания для подобных выводов.
Печатается по: Свенцицкий В. Собр. соч… Т. 2. М., 2010. С. 427–435, 706–708.
Публикатор: С. В. Чертков
О духовном облике Бердяева на тот момент свидетельствует цитата из указанной статьи: «Важно решить вопрос, истина ли православие и полная ли истина… Православие есть неполная истина, и пополняется она ложью. …Откровение Третьего Завета, к которому метафизически идёт мир, может быть только окончательным исполнением Завета Христа. Но те, что утверждают неполную истину в её исключительности… мешают исполнению Божьих обетований» (Век. 1907. N 24). Чуть ранее (по поводу газеты «Народ») Бердяев признавался, что его «тошнит от православных христиан», а Свенцицкого и Эрна называл «инквизиторами» (цит. по: Колеров М. Не мир, но меч. СПб., 1996. С. 191).
Церковное обновление. 1907. N 9. Эрн писал Ельчанинову 19 февраля 1907: «Эта статья, я думаю, ответит на твоё желание «основоположит. и серьёзных» статей» (Новый журнал. 2007. N 246).
Бухарев Александр Матвеевич (архим. Феодор; 1824–1871) – богослов, философ, профессор Казанской духовной академии (1954–1958); после осуждения Святейшим синодом его толкования на Апокалипсис в 1863 подал прошение о снятии сана и вскоре женился; среди продолжавших оказывать ему поддержку был свт. Филарет Московский.
