Прочитав наши отрывочные и несвязные замечания [(которые в печати представятся еще более несвязными, нежели как были в рукописи),] одни, конечно, найдут их давно знакомыми и излишними, а другие – неосновательными, преувеличенными и неправдоподобными. Большая часть людей, любящих литературу, заметит при этом, что в статье нашей вовсе нет критики Марка Вовчка. Мы привыкли к подобным замечаниям и, кажется, уже не один раз объясняли, как мы понимаем задачи критики русских беллетристических произведений. Но теперь кстати будет сказать еще несколько слов об этом предмете, в заключение нашей статьи. … Мы сказали вначале, что Марко Вовчок не дает нам поэмы народной жизни, что у него видим мы только намеки, абрисы, а не полные, отделанные картины. Следовательно, нечего нам было и пускаться в определение абсолютно-эстетических достоинств «Рассказов». Нужно было показать, в какой степени ясны, живы и верны эти намеки и в какой мере важны те явления жизни, к которым они относятся. Мы и обратились к этому пути: мы анализировали характеры, изображенные Марком Вовчком, приводили обстоятельства, способствовавшие правильному или ложному ходу их развития, припоминали русскую действительность и говорили, насколько, по нашему мнению, верно и живо воспроизведены автором русские характеры, насколько обширно значение тех явлений, которых он коснулся. По нашим соображениям вышло, что книжка Марка Вовчка верна русской действительности, что рассказы его касаются чрезвычайно важных сторон народной жизни и что в легких набросках его мы встречаем штрихи, обнаружившие руку искусного мастера и глубокое, серьезное изучение предмета. Для подтверждения этих выводов мы пускались в довольно пространные рассуждения о свойствах нашего простонародья и о разных условиях нашей общественной жизни. Теперь читателю предоставляется решить, верно ли, во-первых, поняли мы смысл рассказов Марка Вовчка, а во-вторых, справедливы ли и насколько справедливы наши замечания о русском народе. Решая эти два вопроса, читатель тут же решит для себя и вопрос о степени достоинства книги Марка Вовчка. Если мы исказили ее смысл или наговорили небывальщины о народной жизни, то есть если явления и лица, изображенные Вовчком, вовсе не рисуют нам нашего народа, как мы старались доказать, – а просто рассказывают исключительные, курьезные случаи, не имеющие никакого значения, то очевидно, что и литературное достоинство «Народных рассказов» совершенно ничтожно. Если же читатель согласится с нами во взгляде на смысл разобранной нами книги, если он признает общность и великое значение тех черт, какие нами указаны в книге Марка Вовчка, то, разумеется, он не может не признать высокого достоинства в литературном явлении, так разносторонне, живо и верно изображающем нашу народную жизнь, так глубоко заглядывающем в душу народа. Таким образом, литературно-критическая цель наша будет достигнута без помощи эстетических туманностей, всегда очень скучных и бесплодных.
Что касается до другой цели, которую мы имели в виду в этой статье, – она также не чужда литературе. Именно, пользуясь книгою Марка Вовчка, мы хотели привлечь внимание людей пишущих на вопрос о внешнем положении и внутренних свойствах народа [, готового теперь вступить в новый период своей жизни]. До сих пор мы слышали самые разноречивые отзывы о нашем простонародье, и – нечего скрывать – всего громче высказывались [самые] невежественные и враждебные мнения. Литература, по своему существу долженствующая быть проводником идей просвещенных, а не невежественных, сделала, однако, очень мало по этому вопросу, который теперь для нас несравненно важнее не только пиитического описания разных видов розы или лекций о санскритском эпосе, но даже и всех достоинств г-жи Свечиной{18}. Мы можем насчитать в нашей литературе ряд имен вроде статского советника Григория Бланка, магистра Николая Безобразова, графа Н. Толстого, графа Орлова-Давыдова и т. п., можем припомнить мнения вроде того, что грамота портит мужика, что палка необходима для порядка в народе, и т. д. Но мало наберем мы людей, которые бы с любовью и знанием дела старались восстановить пред публикой достоинство народа и защитить его [полное] право на [участие во всех преимуществах гражданской жизни]. Против мракобесия и палки восставали много; но и тут самые блестящие статьи были написаны с точки зрения отвлеченного права и общих требований цивилизации [, и едва ли была хоть одна статья, в которой бы толково разбиралось, до какой степени и при каких условиях наш народ может обойтись без палки и не получить вреда от грамоты]. Видно, к сожалению, что литература наша еще мало имеет общего с народом. Участь рассказов Марка Вовчка служит новым тому доказательством; уже около двух лет они известны публике из «Русского вестника»; в начале нынешнего года вышли они отдельной книжкой, а журналы наши до сих пор едва сказали о них «несколько теплых слов», по журнальной рутине. А пополнялись они в это время важными рассуждениями о первой любви, о художественности г. Никитина, о нравственности Елены в «Накануне» и тому подобных художествах{19}. Один критик взялся было сказать свое слово о Марке Вовчке, да и то доказал только полную несостоятельность свою – говорить о предмете, так далеко превосходящем его разумение…{20} [Неужели же так и суждено нашей литературе навсегда остаться в узенькой сфере пошленького общества, волнуемого карточными страстишками, любовью к звездам и боязнью пожелать чего-нибудь страстно и твердо?] Неужели только эта грошовая «образованность», делающая из человека ученого попугая и подставляющая ему вместо живых требований природы рутинные сентенции [отживших] авторитетов всякого рода, – неужели она только будет всегда красоваться перед нами в лучших произведениях нашей литературы, занимать собою наших талантливых публицистов, критиков, поэтов? Не пора ли уж нам от этих тощих и чахлых выводков неудавшейся цивилизации обратиться к свежим, здоровым росткам народной жизни, помочь их правильному, успешному росту и цвету, предохранить от порчи их прекрасные и обильные плоды? [События зовут нас к этому,] говор народной жизни доходит до нас, и мы не должны пренебрегать никаким случаем прислушаться к этому говору.
Читатели, признающие истину этих соображений, – надеемся, – [поймут и] извинят нам длинноту нашей статьи.
В прямых скобках [] приведены те места, которые были изъяты по требованию цензуры из первоначальных журнальных публикаций статей и восстановлены впоследствии в первом издании Сочинений Добролюбова, подготовленном к печати Н. Г. Чернышевским в 1862 г.
Рассказ веден от лица тетки.
до абсурда (лат.). – Ред.
юридически… фактически (лат.). – Ред.
положение обязывает (франц.). – Ред.
Марко Вовчок, Украинские народные рассказы. Перев. И. Тургенева. СПб. 1859.
Речь идет о заметке Н. А. Добролюбова «Украинские народные рассказы Марко Вовчка» («Современник», 1859, кн. V), в которой он высоко оценивал «Народнi оповщання» Марко Вовчка и перевод их, сделанный И. С. Тургеневым.
До последнего времени комментаторы сочинений Добролюбова считали эту заметку частью запрещенной цензурой статьи Н. Костомарова о Марко Вовчке, которой она была предпослана. В. Э. Боград убедительно доказал принадлежность этой заметки Добролюбову (см. «Литературное наследство», № 67, стр. 264–266).
Речь идет о А. В. Дружинине и его статье «Об «Украинских народных рассказах в переводе И. С. Тургенева» («Библиотека для чтения», 1859).
Имеются в виду рескрипты Александра II от 20 ноября и 6 декабря 1857 г. на имя Виленского и С.-Петербургского генерал-губернатора об «улучшении быта крепостных крестьян».
Людьми, любящими толковать о гниении Европы, Добролюбов называет славянофилов.
Украинское крестьянство было закрепощено лишь при Екатерине II.
Речь идет о книжке, изданной в 1859 г. Н. С. Толстым: «Шесть вечеров с разговором плантатора и меланхолика», отрывки из которой Добролюбов приводит в № 4 «Свистка» в примечании к сатирическому стихотворению «Дружеская переписка Москвы с Петербургом».
«Сельское благоустройство» – ежемесячное приложение к славянофильскому журналу «Русская беседа», издававшееся в 1858–1859 гг. в Москве под редакцией А. И. Кошелева.
…«аплодисменты». – Имеется в виду сцена кулачной расправы станового с крестьянином, нарисованная Салтыковым-Щедриным во «Введении» к «Губернским очеркам».
