Знал бы берчист М.Ивенс, автор очерка «Почему я враг интеллигенции», когда по долгу службы анализировал в Комиссии по атомной энергии досье Р.Оппенгеймера, Г.Юри, Л.Сциларда и других крупных ученых (Сцилард, кстати, и писатель-фантаст), что они могли читать эти журналы! Ведь там, вспоминает Ж.Бержье, печатались письма читателей из СССР и рассказы советских писателей с такими подзаголовками: «Этот рассказ повествует о героических приключениях строителей пятилетнего плана».
Период свободы ознакомления американцев с нашей фантастикой был слишком короткий. Ж.Бержье датирует его 1927-1933гг. Конечно, не прямой агитацией «развратила» она американских интеллигентов. Да и не в советской идеологии суть дела. Упомянутые и многие другие выдающиеся интеллигенты Америки были и остались либералами. «Корни либерализма» как мировоззрения (как научного мышления), по мнению сподручного Маккарти Б.Бозелла, «покоятся в той древней ереси, которая известна под именем гностицизма» (с. 179); из него же — ненавистный логический вывод: «Спасение человека и общества может быть осуществлено в их земной жизни, а не на небе» (с. 179). Не случайно известный нам Т.Мольнар бьет тревогу: «Наука ослабляет человека, обещая ему всяческие утопии, как и марксизм, в котором основным тезисом является борьба с отчуждением, дабы вырвать человеческую судьбу из рук слепого случая» (с. 182).
И в общем мракобес прав: действенный гуманизм — детище последовательно научного познания. Вот почему он призывает вообще разделаться с теоретическим мышлением: «теория является, по сути дела, позвоночником утопизма, а точнее, мысли о том, что человечество должно достичь абсолютного идеала, то есть полностью взять под контроль свою судьбу» (с. 183). Вот почему для генерала Р.Вуда, экс-председателя организации «Америка прежде всего», «понятие „борьба с интеллигентами давно стала синонимом борьбы с коммунизмом” (с. 177). И вот почему красноречива незаметная на первый взгляд путаница знания с верой, благочестивого пожелания с научной теорией, которая проходит через всю полемику американских фантастов с советскими. П.Андерсон, изучавший, по его словам, социологию и политэкономию, вряд ли по неведению определяет коммунизм как „теорию, гипотезу или благочестивое пожелание совершенствования рода человеческого”, не делая различия между этими кричаще различными вещами.
Американская приключенчески-детективная фантастика, так называемая космическая опера, одним из родоначальников которой был Э. Берроуз с его марсианскими романами, продолжила идеологическую миссию колониального и полицейского романа. Она исподволь приучала обывателя к мысли, что в космосе (как и на Земле) и в будущем (как и сегодня и вчера) неизбежны опустошительные войны и социальное неравенство. Наивный примитив космической оперы еще имеет своего читателя, но уже отходит в прошлое.
Мир усложнился. Ничегонезнайки не в состоянии удовлетворить растущие образованные слои общества. «Ныне для того, чтобы быть врагом интеллигенции, необходимо самому иметь степень доктора философских наук» (с.176), — замечает М.Ньюберри. Фантастику сейчас пишут ученые. Для интеллигенции. По наблюдениям критика Патриции Макманус, «научно-фантастической литературой в Соединенных Штатах увлекаются в основном взрослые, получившие хорошее образование. Журнал „Удивительная научная фантастика”, как установлено, лучше всего раскупается в районах, окружающих университеты и крупные научно-исследовательские институты, — например, вблизи атомных центров в Лос-Аламос и Ок-Ридж. Журнал „Фантазия и научная фантастика” провел недавно опрос среди своих читателей и выяснил, что большинство их старше 21 года и что 60 процентов получили высшее образование».[73]
Интеллигенция в Америке выступает против реакции. По мнению канадской «Монреаль стар», «самыми яростными противниками Джонсона, бесспорно, остаются интеллигенты, а наиболее серьезной и спорной проблемой — Вьетнам».[74] Этой аудитории режет слух трубный клич космических флибустьеров. Сегодня фантастика на Западе предпочитает нашептывать. Слегка перекашивать истину. Заменять отчетливую тенденцию неопределенностью, недоговоренностью, полуправдой, умолчанием. Даже такой резкий критик капиталистической Америки, как Р.Брэдбери, словом не обмолвился в своем творчестве о силах, которые могут и должны остановить гибельную эскалацию ядерного вооружения. Реакция потому так активно использует тягу образованного читателя к фантастике, что в этом жанре зыбки границы между точным знанием и тем, что несовместимо с наукой. Не случайно на Западе подчас невозможно провести грань между научной фантастикой (science fiction) и чистой (fantasy).
«Конечно, не все авторы космических кошмаров проповедуют реакционные взгляды сознательно», — справедливо замечает Э.Араб-Оглы. По-видимому, таких меньшинство. Но именно среди них — наиболее рекламируемые и влиятельные; «им создают имя, в их руках находятся журналы, их балуют издатели».[75] В отличие от подлинно научной фантастики литература такого сорта выгодна для холодного ремесленника. Она не требует особых усилий. Нет нужды, в самом деле, в творческих муках искать достоверные черты грядущего, если власть имущим милей гиперболизированное настоящее. Название книги К.Эмиса: «Новая география ада» бьет в цель дальше, чем рассчитывал автор. Преисподняя — в самом деле излюбленная сцена англо-американской фантастики.
Коммерческая выгода фантастической упаковки буржуазной идеологии такова, что на Западе издание фантастики разных сортов исчисляяется астрономическими цифрами. 150 названий книг в год следует помножить на тиражи. Лет 20-30 назад в Америке и Англии временами издавалось до 60 (!) журналов, специально посвященных этой литературе. Сейчас их гораздо меньше (в 1958г., например, число специализированных журналов фантастики упало с 21 до 10), но все же достаточно много. Особенно если учесть, что тираж наиболее ходовых изданий превышает 100 тысяч. Издающийся в США «Журнал фантастики и научной беллетристики» выходит параллельно на французском языке (под названием «Фантастика»). «Удивительная научная фантастика» имеет параллельное издание в Англии. «Журнал научной фантастики» переводится на японский язык.
Наши издательства явно недооценивают это массовое и острое идеологическое оружие. Нельзя признать нормальным, что у нас нет ни одного специализированного журнала научной фантастики (полуприключенческий малотиражный «Искатель» не в счет). Такой журнал объединил бы довольно сильный отряд наших фантастов, оказывающий, как мы видели, немалое влияние в международном масштабе. Он сократил бы издержки разобщенных пока что поисков в этой молодой отрасли литературы и сконцентрировал их вокруг в самом деле первостепенных задач.
В современной научной фантастике вопросы мировоззрения и гносеологии занимают центральное место, Это центр, к которому сходятся лучи «веера», трактующие и о машине, и о человеке, и об истории, и о будущем обществе. Западные фантасты в своих антиутопиях нападают на коммунистическую доктрину за то, что она мыслит нынешний уровень теории и практики социализма якобы последним совершенством и коммунизм, мол, есть прекращение всякого развития.
Если отбросить преднамеренную клевету (возражать ей было бы смешно), характерное непонимание коммунизма имеет два главных истока. Во-первых, пример собственной социальной концепции буржуазных идеологов: она не имеет предложить в будущем чего-либо, кроме все того же банального капитализма (чтобы скрыть это, западные фантасты часто вообще избегают уточнять социальную структуру будущего общества). Во-вторых, продолжают делать свое дело мещанские представления о будущем поздних утопистов — американца Э.Беллами (в начале текущего столетия был очень популярен его роман «Взгляд назад», в русском переводе «Через сто лет»), австрийца Т.Герцки («Заброшенный в будущее») и других. Вместе с патриархально-коммунистическими идиллиями Т.Морриса («Вести ниоткуда») и Г.Уэллса («Люди как боги») подобная утопическая литература создала у читающей публики впечатление, что коммунизм намеревается главным образом отфильтровать из современного общества социальную несправедливость с ее волчьей моралью, утвердить взамен индивидуализма дух коллективизма и устроить здоровый образ жизни. Мир и человек должны очиститься от скверны, но в остальном останутся прежними и кое в чем даже могут возвратиться вспять, к доброй старине с ее наивной простотой.
Эта реакция на обесчеловечивающую урбанизацию жизни при капитализме проникла и в раннюю советскую утопию. С другой стороны, наш социально-фантастический роман 20-х годов не избежал влияния ультралевых механистических и вульгарно-социологических представлений о коммунизме (романы Я.Окунева, Э.Зеликовича, А.Беляева, В.Гончарова). Но в то же время с самого начала 20-х годов и в начале 30-х в советской фантастике звучал, нарастая, совсем другой мотив: коммунизм будет обществом развивающимся, со своими противоречиями и трудностями. В «Стране Гонгури» В.Итина и «Стране счастливых» Я.Ларри, в фантастических главах «Дороги на Океан» Л.Леонова мир будущего изображен в движении и критерий вечного его обновления — развивающиеся высшие потребности человека. В 40-50-е годы некоторые «разведчики мечты» вернулись к потребительским представлениям о коммунизме (роман В.Немцова «Семь цветов радуги»). Попытки проследить, как изменится человек в совершенствующихся социалистических отношениях, в силу переплетения сложных обстоятельств увенчались крупным успехом лишь во второй половине 50-х годов.
