class="p1">Поэтому и становятся возможными тривиальные в литературоведении суждения о произведении как космосе, микрокосмосе культуры («Евгений Онегин» – энциклопедия или зеркало русской жизни), подобии определенного жизненного фрагмента и т. д. В значительной степени это, разумеется, оправдано доминантной литературной формой – романом, жанром, воспроизводящим в своей интенциональной структуре
отдельную биографию, «судьбу» [87]. Раскрытие способа удержания и синтезирования различных значений – индивидуальное сознание, автономия, личностная воля, культурная память, самоопределение индивида в мире и т. п., т. е. все конститутивные признаки нововременного понятия культуры как идеала и практической задачи «культурного человека», самосовершенного, самопознающего сознания, не имеющего никаких опор вне себя, критически осмысляющего догматы окружающей интеллектуальной среды, – все эти признаки «культуры» (как они были конституированы в немецкой традиции Просвещения в конце XVIII в.) узаконили и эстетическую автономию субъективности, лежащую в основе «высокой» литературы. Гомоморфность литературы этого типа и культуры (в ценностном, социологически не специализированном понимании) – условие разрушения рутинного консенсуса реальности и выработки средств нахождения новых символических образований, обусловливающих перманентный процесс установления личностной и культурной идентичности, т. е. личностную и групповую адаптации к постоянному и интенсивному социокультурному изменению.
Таким образом, производимое литературоведением различие между высокой и низовой, массовой, популярной литературой определяется не конструктивными принципами, а тематическими значениями, или – в строгом социологическом, терминологически закрепленном языке – семантикой типологически различных регулятивных образцов: ценностных (универсалистских) в высокой литературе, нормативных – в массовой. Для каждого типа регулятивных механизмов специфичными оказываются и соответствующие литературные образцы, так что эффективность педагогического воздействия прямо коррелирует с характером значений, представленных в литературе: согласно данным многочисленных исследований, проведенных в разное время и в разных странах, удельный вес обращения к «хорошей» или «классической» литературе в общем объеме чтения крайне невелик [88].
Если ограничиваться только имманентной логикой развития изучения литературы – что в данном случае существенно для нашего изложения – и не принимать в расчет «внешних» культурных и социальных обстоятельств, играющих важнейшую, если не решающую в целом роль в постановке тех или иных проблем, то можно полагать, что внутренний процесс рационализации литературоведения рано или поздно ставит вопрос об эмпирическом изучении литературы. Этот процесс выражается в трех основных формах: рационализация суждений а) о предмете литературного изображения; б) о способе представления тематизируемых значений и в) об экспрессивных средствах репрезентации. К этому приводит давление уже и чисто «логических» моментов.
Формальное рассмотрение истории инструментария при растущей тенденции к вытеснению содержательных телеологий, по крайней мере из сфер специализированного знания, обязывает исследователя для понимания смысловой обусловленности технических средств описания литературного материала обращаться к анализу их общекультурного контекста, дабы обнаружить в нем детерминанты процессов развития собственно инструментальной техники. Это, в свою очередь, вызывает и существенные трансформации методической структуры исследования. Наряду с обычными приемами описательного, индивидуализирующего литературоведения, вводятся генерализующие методы сравнительно-типологического объяснения, понимающие методы герменевтики, принципы структурализма, семиотики, источниковедческие процедуры и т. п., с влиянием которых, кстати, и связываются перманентные ситуации «банкротства критики» в Новейшее время.
Другими словами, историзирующая точка зрения, неизбежная при обращении к эмпирическому изучению литературы в различных культурных контекстах, релятивизирует действующую норму, канон литературы. Новая ценностная позиция, последовательно стимулирующая подобную релятивизацию (т. е. иной метод, если он доводится до известной стадии систематизации и кодификации), зачастую институционализируется в самостоятельное направление, или, как это часто формулируется, образует особую «предметную» сферу изучения.
Исторический подход, тем более формирование историзирующей точки зрения, оказывается чрезвычайно мощным исследовательским приемом, интенсифицирующим дифференциацию сфер исследования в самых разных областях науки. При последовательном развертывании этого подхода (или методической позиции) возникает весь спектр методических, методологических и содержательных проблем эмпирического научного познания. Применительно к нашему материалу можно выделить три решающих комплекса вопросов, возникающих при развертывании этой позиции:
– конкретность и историчность при рассмотрении явлений литературы – анализ смысла литературного поведения с учетом всех действующих индивидов и групп, каким-то образом связанных с функционированием литературы, с литературными феноменами. Это предполагает типологическое изучение как ценностей и норм данной социокультурной системы, так и семантической структуры ситуации, в рамках которой складывается и протекает соответствующее социальное «литературное действие»;
– функциональное значение различных обобщенных образцов «литературного» в определенной культуре и социальной системе;
– релятивизация собственных нормативных представлений исследователя, что возможно лишь как построение эксплицитной методологии, отдельной от принятых или распространенных концептуальных описаний предметной, содержательной реальности (теории). В свою очередь, методология предполагает и требует от исследователя теоретико-методологической саморефлексии, т. е. контроля собственного познавательного интереса и тех ценностей, от которых зависят и структура научного объяснения, и отбор объясняемого материала.
Другими словами, систематическое проведение историзирующей точки зрения является предпосылкой формирования научной парадигмы исследования, содержащей не только концептуальные схемы анализа, но и саморефлексию своего образования и систематического развития. Достижение подобного статуса является гарантией от опредмечивания исследователем собственных – как логических, так и содержательных – представлений, а значит – и от неизбежных тавтологий.
Историзирующий подход открывает в ходе своего применения новые содержательные области. Таковы, например, привлекающие общее внимание феномены неканонической литературы, незаслуженно дискриминированной как «тривиальная», «банальная», «развлекательная» и т. п. С другой стороны, здесь можно указать на комплекс литературно-эстетических образцов и переживаний, не кодифицированных в рамках традиционных («аристотелевских») эстетических категорий – «абсурдное», «ненавистное», «нелепое», «болезненное» и т. п. Именно этим занялись исследователи, объединившиеся вокруг программы «Поэтика и герменевтика» [89].
Историзирующая стадия в изучении литературных процессов и явлений содержательно ознаменовалась появлением проблематики «литература в восприятии читателя» в так называемых «исследованиях рецепции». Начав с описания отношений публики к тому или иному произведению, писателю или типу литературы, это направление постепенно включило в круг исследуемых вопросов «нормы вкуса» различных категорий читателей. Впоследствии оно было вынуждено так или иначе каким-то образом дифференцировать читательскую публику, типологизируя аудиторию уже не только по обычным содержательным параметрам, вроде критериев «оценки» произведения. (Последние имплицитно еще сохраняли ценностную иерархию «высокой» литературы, а определяемая ими нормативная квалификация равнодушия массового читателя к мировым эстетическим шедеврам и рафинированнейшим образцам современной литературы как «дефектного» все разительнее демонстрировала свою эмпирическую нерезультативность на огромной массе культурно и социально «нелегитимных» явлений литературного производства и читательского поведения.)
Однако даже этот, в целом еще только начальный, этап эмпирического изучения литературной системы оказал чрезвычайно сильное влияние на академическое литературоведение, ограничивавшееся прежде лишь сферой «литературного» и в огромном большинстве случаев – уже признанного в качестве «талантливого», «творческого» и т. п.
Новая проблематика, возникшая под этим влиянием, была связана с идеей чисто методологического «перенесения» агентов (и основных структур взаимодействия) культурных и социальных систем в структуру литературного текста. Другими словами, теперь уже ставились задачи определить характер и границы понимания, рецепции, оценки и, соответственно, интерпретации литературного текста, исходя из «внутренних» систем экспектаций автора, его адресаций к некоему набору типов «внутреннего», «имманентного» или «имплицитного», кондиционального, модального читателя. Изощренная техника анализа и реконструкции, развитая в работах представителей рецептивной эстетики и в близких им исследованиях способов репрезентации реальности, касалась не только тематизации форм времени [90], пространства [91], структуры мотивации, характера каузального причисления, но и захватывала опыт герменевтического прослеживания культурных, семантических архетипов и наслоений в компонентах и структурах экспрессивной техники, сюжете, функциональных переменных (героях), формульных схемах построения литературного произведения. Такие новые задачи привели исследователей к необходимости учитывать возможности социологии знания, накопленные ею в изучении социальной обусловленности ментальных процессов и знаниевых форм.
Другим направлением стало изучение социальной системы литературы. Формы литературного выражения, поставленные в связь с условиями своего производства (несомых ими ценностных значений), были подвергнуты в рамках собственно социологии методически корректному и систематическому анализу. Он охватывал как социологическое описание профессиональной деятельности и статуса писателей (среда рекрутирования, формы и системы поддержки и экономической зависимости, профессиональные объединения, условия признания и др.), так и идеологические компоненты литературного творчества – связь и отношение к власти и истеблишменту, производство смыслового консенсуса или,
