этих институтов (когнитивная рациональность науки, «естественность» права, содержание образцов, транслируемых в институтах формальной социализации и т. п.), видимо, не могут тематизироваться литературой. Сами же немногочисленные исследования в противоречии со своим заявленным предметом анализируют не функциональные значения институтов и конфигурации институциональных норм (в том числе – институтов и норм литературной культуры), а их массовые проекции – символические образцы и значения в неспециализированной культуре, где «рассеянный профессор» является секулярным чудотворцем, магом и т. п., не «познающим», а «обеспечивающим» (т. е. где на первый план выступает не знание, а инстанции и организационные источники «веры» в него в секулярном обществе – органы прогресса, благополучия, здоровья и т. п.). То же и с другими институтами, например с экономикой, подвергающейся рассмотрению на основе критериев содержательной рациональности (чаще этического порядка) и т. п.
Подводя итог теоретическому анализу состояния дисциплины и ее проблемных сфер, целесообразно отметить хотя бы основные точки исторического складывания социологии литературы [97].
Начальным этапом становления социологического подхода к литературным явлениям принято считать работы Ж. де Сталь («О литературе и связи с общественными установлениями», 1800; «О Германии», 1810) и Л. де Бональда («О стиле и литературе», 1806). Ключевым в этом смысле признается высказывание последнего: «Литература – это выражение общества».
Легко видеть, что сама возможность соотнесения «литературы» и «общества» в качестве подобных «обобщенных переменных» (и, соответственно, суждений о социальных функциях и/или социальных обстоятельствах функционирования литературных феноменов) предполагает своим условием их относительную дифференциацию друг от друга и – в конечном счете, на позднейших этапах социологизирования – аналитическое их сочленение. Тем самым социокультурную ситуацию, в которой данное определение становится логически «действительным» и практически эффективным объяснительным средством, приходится в общем смысле характеризовать как расхождение «социального» и «естественного» порядков, дающее в качестве «побочного продукта» область идеальных значений – культуру и, таким образом, позволяющее при последующей рефлексии фиксировать и систематически соотносить социальное и культурное. При совпадении указанных порядков в рамках целостного «мира», «реальности» и т. п. говорить об автономной литературе и самодостаточном обществе приходится лишь по аналогии с позднейшей развитой ситуацией, поскольку феномены, аналитически кодифицируемые как «литература», функционально не специализированы, включены в жизненные уклады строго определенных социальных групп и ограничены ими. Можно выразить это короче: суждения об абстрактных и автономных обществе и литературе (культуре) возможны лишь в определенном типе общества, а именно – «гражданском» обществе, этапами в рамках становления которого и выступает появление литературы (культуры), а позднее – социологии.
Характерно, что при упоминании высокой ценности литературы акцент ставится либо на социальной обусловленности и/или функциональной прагматике литературных фактов (значение для «общества»), либо на репрезентативных возможностях художественных текстов (важность «отражения общества» в литературе). В последнем случае типы общественного устройства квалифицируют в соответствии с наличием в них литературы и с ее содержательными особенностями (ср. тривиальные в литературной культуре суждения типа: «Что это за народ, если у него нет литературы» или «Лишь на данном этапе общественного развития литература достигает своих истинных высот» и т. п.). Собственно, лишь в ходе процессов денормативизации или деканонизации определений «литературного» и «социального» (расширение понятия общества от «придворного», «высшего» или ««светского» общества до «хорошего» и далее – до «гражданского» общества или даже – всего населения страны) и постепенного превращения «литературы» и «общества» в формальные компоненты генерализованных суждений о соответствующих предметах и открывается возможность их последующего включения в структуру рефлексивного, теоретического знания (науку о литературе и социологическую науку).
Редукция к социальному становится необходимым и достаточным объяснительным средством в той мере, в какой процессы интенсивного социального и культурного развития сопровождаются в Новое и Новейшее время проблематизацией индивидуального самоопределения и гетерогенизацией социокультурной «реальности». Последняя означает эрозию или релятивизацию общих предписанных норм социального взаимодействия и ослабление авторитетности поддерживающих их инстанций. Показательно, что исследования общесоциологической традиции интерпретируют генезис узловых социологических концептов – «община», «авторитет», «статус», «священное», «отчуждение» – и проблематизацию аномии и конфликта (как конструктивных моментов социального порядка и предпосылок его развития) в качестве реакции на субъективную релятивизацию аскриптивных норм и образцов поведения, подчеркивая при этом «консервативный», стабилизирующий потенциальные дисфункциональные последствия, характер социологического определения и объяснения реальности [98].
На начальных этапах этой переориентации философской и политической мысли с критики социальных институтов на условия и формы социального порядка (что, собственно, и знаменует собой появление и становление социологии) универсальной является сама методическая процедура реферирования объясняемых феноменов к социальному. Не к «трансцендентному», не к традиции, не к культуре, а к наличным системам взаимодействия людей, что предполагает и требует «понимания» мотивов их действий во всем их разнообразии. Процедуры «понимания» меняют всю систему объяснения в эмпирических науках. Но на первых порах в этот период символами «социального» (наличных устойчивых или повторяющихся человеческих взаимоотношений) становятся рефлексивно конструируемые, «традиционализированные» культурные характеристики гемайншафтного социального уклада – определения «местного» («нравы эпохи»), «народного» и даже «природного» (климат, раса), в дальнейшем обобщаемые, генерализуемые до «национальных» характеристик общности или их «исторического» изменения. Подобная, по сути метафорическая, конструкция изучаемой «действительности, сочетающая универсалистские (ценностные) элементы с партикуляристскими характеристиками (приписываемыми свойствами отдельных групп, сословий, локальных общностей, народов)», позволяет ухватывать моменты преемственности и изменения. Это, в свою очередь, выдвигает проблему сопоставимости изучаемых феноменов, т. е. вводит в исследование общества и литературы фундаментальный методологический принцип сравнения и стимулирует выработку аналитически фиксируемых единиц сопоставления, универсальных критериев сравнения и различий, установления причинных или функциональных зависимостей.
Коррелятами этой переориентации на специфическое и уникальное выступают нашедшие свое выражение в культурном движении романтизма попытки проблематизации национального самоопределения и предназначения. Учитывая интенсивность идущих процессов формирования национальных государств во Франции и Германии, крайне важным в этих условиях стало «открытие Средневековья», стимулированное романтизмом. Движение в этом направлении релятивизировало авторитет классицистической античности и «абсолютизм» критериев классической культуры и литературы. Рефлексия над особенностями средневекового общества и культуры дала начало «исторической школе» в социальных науках (Ф. К. Савиньи, К. Г. Книс, В. Рошер и др.), стимулировала социологические концепции О. Конта, А. де Токвиля, П.-Ж. Лепле и др. Под этим воздействием сложилось противопоставление «общины» и «общества» у Ф. Тенниса, обобщенные характеристики которых в качестве базовых координат социального изменения оказались удержаны социологией вплоть до настоящего времени (ср. схему стандартных переменных у Т. Парсонса, явно или имплицитно используемую на правах парадигмы в большинстве современных исследований модернизации).
Моментами, ограничивающими область релевантности партикуляризирующих определений «социального» (переосмысленных радикалов романтической традиции), выступают некоторые компоненты традиции просветительского рационализма, удерживающие параметры обобщенной нормы «реальности» в виде уже лишь универсальных принципов референции объяснения к социальным факторам и требований единого, общезначимого языка описания [99]. Так складывается собственно социологический метод переинтерпретации содержательных результатов истории литературы (значений «действительности») в рамках единой теоретической схемы – социологической картины жизни «общества». Тем самым – и логически, и исторически – исследователи все более имеют дело с рефлексивными эквивалентами гомогенного «естественного» порядка в виде методологических постулатов специализированной интеллектуальной деятельности – институционализированными универсальными нормами логической доказательности, теоретической упорядоченности, связности и т. п. Позднейшее осознание этих обстоятельств открывает возможность собственно социологической постановки проблем, в том числе в области социологии литературы, руководящейся в определении предмета, метода, процедуры образования понятий и др. теперь уже не нормами литературоведения, а собственными институциональными критериями.
На эти общие, «логические» условия формирования социологического подхода к литературе накладываются, в особенности в начальный период, ограничения, связанные со спецификой национальной истории, культуры, интеллектуальной традиции. Так, в Англии, где проблематика социального бытования литературы и выражения в литературе социальных идей оказывается – по ряду обстоятельств – актуальной гораздо раньше, чем на континенте, социальные аспекты анализа литературы разрабатываются преимущественно в рамках так называемой «культурной критики». Для последней характерно противопоставление культуры обществу (цивилизации), подчеркивание значимости традиций и сверхполномочий интеллектуальной элиты, моральная критика социальных изменений и т. п. Авторитетность представителей этого идейного направления от М. Арнольда до Р. Хогарта и Р. Уильямса вынуждены учитывать и современные английские социологи, обращающиеся к исследованию литературы.
На европейском континенте основополагающим для развития социологизирующих представлений о литературе признается влияние идей Дж. Вико, адаптированных во Франции Ж. Мишле, а в Германии – И. Г. Гердером. При этом во Франции, с ее устойчивыми
