Из отдельных исполнителей особенно выделилась г-жа Дроздова — прелестная, поэтичная Снегурочка; трудно найти более подходящую для этой роли артистку: небольшой рост и наивный детский облик были как нельзя более уместны. Г-жа Дроздова внесла в свое исполнение много диковатой грации дочери лесов, много настоящей детской прелести. Она имела большой и совершенно заслуженный успех. Отметим лишь, что г-жа Дроздова должна постараться более разнообразно декламировать в последних актах. Конечно, грустное умиление преобладает в сердце девочки-снегурочки, одновременно познавшей сладость любви и грозное предчувствие смерти, но из этого не следует, чтобы не надо было выпукло оттенять богатые образы чудных стихов Островского; а г-жа Дроздова говорит, например: «…по этой тропочке лишь леший пьяницу порой заманит»4, но говорит с таким трепетным умилением, словно об ангеле, уносящем к небу душу младенца. Не надо форсировать трогательность Снегурочки — г-жа Дроздова в этой роли и без того очень трогательна и поэтична; от более свободной, более нюансированной декламации она только выиграет.
Г-н Барышев был очень хорошим, стильным царем Берендеем. Только зачем он сделал себе вместо носа какой-то сизый клюв: это нос Кощея Бессмертного, а не любвеобильного царя берендеев. У Берендея тонкие интеллигентные черты старца — поэта и философа, до седин сохранившего молодую душу. Советуем г. Барышеву изменить свой грим.
Прекрасно декламировал роль Мороза г. Тарасов, его могучий голос и горячий темперамент делают его очень выразительным стихийным дедом. К сожалению, чудные стихи Весны почти совсем пропали у г-жи Милич.
Г-жа Коллен по наружности хороший Лель; свои песенки она спела небольшим, но приятным голосом и с несомненным чувством.
Все вообще исполнители были очень недурны и способствовали общей гармонии постановки.
Хуже всех был г. Правдин; Мизгирь, в отличие от стройного, как тростинка, Леля, должен обладать осанкою богатыря; он олицетворение мужской силы и страсти в ее полном расцвете; наружность г. Правдина мало соответствует роли. Это еще полбеды, а беда в том, что он старательно, но очень плохо декламирует стихи.
В общем, «Снегурочка» в театре Общества грамотности — прелестный спектакль, и его можно горячо рекомендовать публике. На первый раз ее было не очень много, но она бурно вызывала исполнителей и настойчиво требовала г. Кошеверова, который, однако, уклонился от готовившейся ему овации.
С напряженным вниманием всматривался я в раскрывавшуюся передо мною высокохудожественную и правдивую картину жизни. Да, должно быть, она правдива! Ведь о жизни слышится столько суждений, столько противоположных оценок дают ей — то же и с «Вишневым садом»1.
Часть русской критики и публики так жаждала найти у Чехова что-нибудь светлое, обещающее подъем и счастье, что нашла подобные черты и в «Вишневом саде». Другая часть упорно утверждала, что «Вишневый сад» — произведение совершенно и окончательно безотрадное.
И вчера я снова жадно искал просветов в печальной серии печальных картин… И не нашел их.
И не потому так тосклива, так горестна эта «драматическая поэма», что рушится в ней благосостояние помещичьей семьи, и даже не потому, чтобы в ней все были несчастны или все были дурными, глупыми или по крайней мере легкомысленными людьми; вовсе нет! Ни Симеонов-Пищик, ни Аня, ни Трофимов, ни лакей Яша себя несчастными не чувствуют. Пищику везет, Лопахину везет. Чехов не отрицает, что фортуна может улыбаться иногда даже весьма бессмысленно и неожиданно (англичане в имении белую глину нашли!). Есть в пьесе и хорошие люди: тот же Трофимов; есть умные люди: тот же Лопахин… Жизнь разнообразна: рядом с темным в ней есть светлое, рядом с низким — высокое. Чехов правдив.
Но что делает пьесу до боли грустной — это общая идея бессилия человека перед жизнью, бессмысленной стихийностью совершающегося процесса. Жизнь сама нами владеет, наделяя нас разными масками и ролями. Настоящая «циркуляция дела» совсем не в людских помыслах и желаниях, она вершится помимо их. «…Мы тут друг перед другом носы дерем, а жизнь идет сама по себе»2, — говорит Лопахин. Все вместе — «обмен веществ». Все эти люди могли бы сказать словами Шарлотты: «Кто я? откуда? зачем? — ничего не знаю»3.
Правда, Гаев и Раневская думают, что они живут «затем», чтобы барски снимать сливки земного счастья, но жизнь круто выбросила их за борт. Раневской вместо любви и роскоши она дала горе несуразной страсти и угрозу нищеты, а Гаеву — смешную роль банкового дельца; что за нелепость: Гаев — финансист!
Лопахин знает, для чего он живет: чтобы «дело делать»! И вдруг в момент торжества он стенает: «Скорее бы кончилась наша нелепая, несчастливая жизнь!»4
Трофимов тоже знает цель жизни: идти вперед к лучезарной звезде грядущего счастья. Но ведь это одни слова. Ведь он только вечный студент, «недотепа». Мечтает о счастье, а сам не умеет даже любить, мечтает о грядущих радостях, а сам закупорился от живой жизни в свой полинялый студенческий мундирчик и не может выбиться из самой крайней нищеты. Трофимов — юродивый, он уклонился от тяжести жизни путем счастливого и невинного психоза.
А Аня? Пока молода, она надеется, она заслушивается звучных, но пустопорожних, в сущности, речей Трофимова. Но что-то будет! Ведь это соломинка, брошенная без всякой поддержки среди бурного житейского моря.
Таково изображение жизни в последней пьесе Чехова… Играли хорошо. Несколько раз удавалось артистам создавать до жуткости гнетущее настроение.
Особено типичны были г. Волховской в роли Епиходова и г. Орлов-Чужбинин в роли Трофимова. Хороши были также г. Борисов — Фирс и г. Большаков — Пищик.
Г-н Неделин играл, по обыкновению, превосходно, но был, как нам кажется, слишком мрачным Гаевым. У Гаева бывают и минуты веселости.
От г-жи Ильнарской в роли Раневской я бы желал больше мягкой грации, барского изящества. Размашистая походка и разбитная жестикуляция, особенно в начале пьесы, делали Раневскую слишком вульгарной. Если Гаев и говорит, что порочность сквозит в каждом ее жесте, то ведь это не значит, что у нее жесты шикарной кокотки. Этот оттенок может быть допущен лишь в самой слабой мере: прежде всего Раневская изящна, ее пластика полна неги женщины, привыкшей любить и быть любимой, она ласкова то как ребенок, то как тонкая кокетка, и вся она милая, легкомысленнейшая игрушка, которую больно обижает жизнь. Конечно, у г-жи Ильнарской были хорошие моменты, например, плачет Раневекая после известия о продаже имения именно так, по-детски, всхлипывая.
Ансамбль был очень недурен.
После спектакля, перед бюстом Чехова в присутствии всей труппы, г. Матковский сказал речь, характеризующую Чехова, г. Лепковский прочел стихотворение. К подножию бюста положены были венки от труппы и от г-жи Глебовой. Артисты склонились перед памятью незабвенного художника.
В заключение поставлена была красивая живая картина — «А. П. Чехов в своих произведениях».
«Потонувший колокол» Гауптмана*
Судя по постановке в театре Общества грамотности «Снегурочки», я ожидал недурной постановки и «Потонувшего колокола»1
Кое-что и было недурно, например декорации, световые эффекты, но промахов было слишком много.
Нетрудно указать, почему «Потонувший колокол» оказался не по силам труппе и режиссеру, прекрасно справившимся со «Снегурочкой»: там красота — почти народная, наивная, здесь — изысканная, почти декадентская; там за поэтически-наивной фабулой не скрывается ничего, здесь — символическое изображение внутреннего смысла и мук творчества, борьбы и совести. Там — достаточно непосредственного чутья, красот русской сказки, здесь — нужна большая работа мысли и утонченный, модернизированный вкус.
Одни из недостатков вчерашнего спектакля должны быть отнесены на счет режиссера непосредственно, другие — косвенно.
Очень неудачная мысль заставить артисток, игравших эльфов, петь свои стихи, в каком-то притом же странном тоне, унылом и как будто церковном. Эльфы веселы, это элементарные духи, они пляшут и припевают, они со светлой радостью повествуют о том, откуда примчались они водить хороводы, к чему же тут такое уныние? Эльфы плачут лишь в пятом действии, когда «Бальдер умер»2, а у г. Кошеверова никакого контраста не получилось, потому что его эльфы сразу заявили себя какими-то ноющими истеричками.
Еще неудачнее момент, когда являются дети с кувшином слез. Их реплики выпевал какой-то тоненький, что называется «неточный», голосок и совершенно на манер того, как читают Апостола. Это было ужасно смешно и погубило торжественный и страшный кульминационный момент драмы.
