Писателя не могли не посетить сомнения: нужна ли его работа, нужен ли тот большой философский синтез естественнонаучной и социальной фантастики, то самое предвиденье новых человеческих отношений, к которому он стремился?
Ведь издательства ожидали от него совсем другого. "Невероятно, но факт, — с горечью вспоминал он, — в моем романе «Прыжок в ничто», в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы «служебной» роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель». [172]
По мнению редакторов, герои научно-фантастического романа «должны были неукоснительно исполнять свои прямые служебные обязанности руководителей и лекторов в мире науки и техники. Всякая личная черта, всякий личный поступок казался ненужным и даже вредным, как отвлекающий от основной задачи». [173] Вот откуда в поздних романах Беляева персонажи только экскурсанты и экскурсоводы. Писатель старался сохранить хотя бы какую-то индивидуальную характерность. «Только в… смешении личного и служебного, — справедливо отмечал он, — и возможно придать реальный характер миру фантастическому». [174] Но задача ведь была гораздо значительней: в личное надо было вложить социально типичное. Беляев отлично понимал, например, что героев романа Владко «Аргонавты Вселенной» с их пустыми препирательствами и плоскими шуточками никак нельзя отнести к «лучшей части человечества». Но сам Беляев посоветовал автору «облагородить» конфликты всего лишь «индивидуальным несходством характеров». [175]
Между тем к концу 30-х годов проблема человеческой личности стала особо насущной, и не только для социальной фантастики. Изменялся тип фантастического романа вообще. Страна заговорила о программе строительства коммунизма. Научно-фантастический роман уже не мог двигаться дальше лишь по железной колее научно-технического прогресса. Какие бы атомные двигатели к нему ни приспосабливали, он нуждался в иных и новых движущих силах — творческих социальных идеях.
Новые черты фантастического и утопического романа конца 20-х — начала 30-х годов. Отражение успехов строительства социализма в повести Я. Ларри «Страна счастливых». Укрепление научной основы фантастики в годы первых пятилеток. Закономерности развития знаний и «роман науки» в произведениях А. Беляева, В. Орловского, Ю. Долгушина. Принцип познавательности. Сужение тематики. Романы А. Казанцева, Г. Адамова, В. Владко. Рецидив приключенческой фабульности и оборонная тема. Военно-утопические романы С. Беляева, Н. Шпанова, П. Павленко. Нравственная концепция коммунистического будущего в «Дороге на Океан» Л. Леонова.
1
К середине 20-х годов научно-фантастический роман занял заметное место в общем потоке художественной литературы. Отечественную и переводную фантастику охотно печатали самые разные журналы — молодежные и взрослые, полуспециализированные и общелитературные:
«Вокруг света», «Всемирный следопыт», «Борьба миров», «Техника — молодежи», «Знание — сила», «Красная новь», «Пионер». Толстые ежемесячники и солидные библиографические издания довольно регулярно помещали критические отклики. Даже техническая периодика публиковала художественную фантастику («Авиация и химия») и разборы научно-фантастических идей («В бой за технику»). Зарождаются сборники путешествий, фантастики и приключений «На суше и на море» (возобновлены в 60-е годы). В конце 20-х годов в издательстве «Молодая гвардия» вышли три книги «Современной библиотеки путешествий, краеведения, приключений и фантастики». Так зародилась доныне выпускаемая издательством «Детская литература» «Библиотека приключений и научной фантастики» — старейшее в нашей стране серийное издание этого рода.
Однако к началу 30-х годов выпуск фантастики заметно упал. Может быть, поэтому казалось, что научно-фантастический роман хиреет и даже «умер и закопан в могилу», как говорил К. Федин в 1934 г. [176] Статьи о фантастике, отмечал А. Беляев, имели обычно заголовки: «О жанре, которого у нас нет», «Научная фантастика — белое пятно на карте советской литературы». И словно призывая начать все заново, Беляев писал: "Создадим советскую научную фантастику". [177] В 1938 г. он повторит этот заголовок в новой программной статье. Но к этому времени сам Беляев создаст целую библиотеку фантастических романов и повестей, а читателю также будут хорошо знакомы В. Обручев, А. Казанцев, Я. Ларри, Г. Адамов, Ю. Долгушин, Г. Гребнев, В. Владко — называем лишь самые известные имена.
Правда, в 30-е годы появилось мало произведений высокого класса, о которых мечтал Беляев. Некоторые разновидности пошли на убыль, как например фантастико-сатирический и пародийно-фантастический роман. Другие поджанры продолжали существовать, третьи видоизменились, появились новые. В 1930 г. журнал «Всемирный следопыт» напечатал роман М. Зуева-Ордынца «Сказание о граде Ново-Китеже»; это был первый опыт советских фантастов в исторической теме.
Количественная убыль фантастики на рубеже 20 — 30-х годов отчасти была вызвана установкой: поближе к жизни. Вульгарно примененный к фантастике, этот лозунг ликвидировал ее специфику. В 1930 г., например, некто И. Злобный «предостерегал», что Жюль Верн якобы принес «немалый вред»: его произведения будто бы «размагничивали молодежь, уводили из текущей действительности в новые, непохожие на окружающее, миры». [178] Однако в постановлении о детской литературе от 15 сентября 1933 г. ЦК ВКП(б) рекомендовал переиздавать «уводящего от действительности» Верна…
Были и обстоятельства другого рода, не связанные с вульгаризаторским ликвидаторством фантастики. Энтузиазм первых пятилеток настолько ускорил темпы преобразований, что реальный прорыв в будущее казался фантастичней любого воображения. Сама жизнь приглашала писателей искать фантастическое в сегодняшних трудовых буднях. Беляев после фантастических и приключенческих произведений печатает роман «Подводные земледельцы» (1930) и очерковую повесть «Земля горит» (1931), где элементы научной фантазии введены в реалистическое изображение строительства социализма. Фантастическое видение любопытным образом контаминировалось с реалистическим.
Некоторые писатели пытались, правда, подменить фантастикой реалистическое исследование действительности. В романе А. Демидова «Село Екатериненское» (1929) на месте безотраднейшей «бунинской» деревни чудодейственно возникал этакий фаланстер — дворцы, «пруд с сотнями лодок», «лес радиомачт» [179] и т. п. В третьей (1933) и четвертой (1937) книгах панферовских «Брусков» село Широкий Буерак мановением волшебной палочки преображалось в аграрно-индустриальный город. Тем не менее было очевидно, что «обычного» реализма недостаточно, чтобы выразить стремительную перемену жизни. Л. Леонов расширял перспективу современной тематики, введя в «Дорогу на Океан» (1936) главы о будущем. В повести Н. Смирнова «Джек Восьмеркин, американец» (1930) утопические мотивы финала оттеняли правдивое изображение строительства социализма в деревне. Фантастика выступала как бы эквивалентом романтики.
Тема коммунистического будущего явственно зазвучала в произведениях самого разного плана — и в технологической утопии В. Никольского «Через тысячу лет» (1928), и в космической повести А. Палея «Планета КИМ» (1930), и в авантюрно-сатирически-утопическом романе А. Беляева «Борьба в эфире» (1928). Социальному облику коммунизма целиком были посвящены этюды А. Беляева «Город победителя» и «Зеленая симфония» (оба в 1930), роман Э. Зеликовича «Следующий мир» (1930) и повесть Я. Ларри «Страна счастливых» (1931).
В романах 20-х годов само будущее, ради которого завязывались сражения и совершались подвиги, очерчивалось схематично, по-книжному (романы Я. Окунева), часто в заведомо условной манере — в виде сна («Борьба в эфире» А. Беляева), в духе сказки («Месс-Менд» М. Шагинян) или даже пародии на утопию («Межпланетный путешественник» В. Гончарова). Хотя порой и замышлялись романы эпического размаха, картины коммунистического мира заслонялись в них революционными боями и восстаниями.
А. Толстой, например, в заявке в Гослитиздат (1924) на «Гиперболоид инженера Гарина» обещал, кроме авантюрной первой части, вторую в героическом духе и третью в утопическом: «Таким образом, роман будет авантюрный, героический и утопический». [180] Кроме войны и «победы европейской революции», писатель намеревался нарисовать «картины мирной, роскошной жизни, царство труда, науки и грандиозного искусства». [181] Впоследствии, однако героическая часть оказалась свернутой, а утопическая совсем не была написана.
