Ознакомительная версия.
Не получилось. Дочитывая третью главу романа (всего их одиннадцать), я понял, что морочу себе голову. Это бижутерия. Искусно выполненная, с новым (относительно) дизайном, но – бижутерия.
Из чего все состоит?
Очень трогательные «мальчик» и «девочка»: Тёма (Артём) и Марина.
Марина даже сама не знает, как она любит Тёму.
Тёма даже сам не знает, как он на самом деле любит Марину.
У них будет ребенок.
То есть в течение основной части повествования Марина беременна и вот-вот должна родить. И то ли по причине беременности, как бы выявляющей миру ее женскую подлинность и незащищенность, то ли вообще от того, что она такая невыразимо прекрасная, но все персонажи-мужчины сразу же чувствуют в ней нечто сокрушительно женственное.
Ну а мальчик Тёма, он еще и – Поэт. Причем от Бога, то есть каждый раз сам с изумлением наблюдает за своей рукой, записывающей гениальные стихи (иногда, кстати, неплохие стихи, дающие возможность слегка отдохнуть от основного текста).
Короче, юные и трогательные «мальчик» и «девочка» на фоне безумного, очень-очень безумного мира, состоящего в романе из утонченно-циничной супружеской пары стареющих новых русских; сначала антиквары, а потом удачливые менеджеры, они превращаются в злобных, мстительных тварей, «заказывающих» наехавшего на них супербыка молоденькому, как Марина с Тёмой, и тоже очень симпатичному, застенчивому юноше-киллеру Лёхе (Михе), доверительно делящемуся с Мариной секретами ремесла («не надо стараться целиться, просто стреляй, и все»), – уже остывшая, но все еще новость, пришедшая из кино: у них, у киллеров, глаза такие добрые-добрые, а сами они молочком пахнут (см. фильм «Леон»).
И еще две девушки: Кореянка Хо, трогательно-простодушная, клубящаяся мистическими откровениями Востока, и девушка Вера, ворующая в магазинах женское белье под непроизвольным присмотром и защитой мальчика Тёмы. Если их обеих – Кореянку Хо и Веру – слить в один сосуд и взболтать, то получится соответствующая героиня из фильма Бенекса «Дива».
Да, кстати, Марина и Кореянка Хо очень близкие подруги. Живут вместе и работают в морге визажистками (см. Ивлин Во, «Незабвенная»).
Ну и еще один там персонаж торчит на виду, сюжет образует – некто Харин; тоже по-своему трепетная душа. Из бандитов. Пережил к началу повествования духовное возрождение под воздействием Дейла Карнеги, а во времена, охваченные действием романа, переживает второе потрясение – сокрушительную любовь к Марине. Маугли из волчьей стаи, решивший стать человеком. Преследует Марину просьбой-требованием выйти за него замуж. У этого персонажа родословная будет побогаче: от «Великого Гэтсби» до глухонемого из «Страны глухих» и персонажей из «Криминального чтива».
Сюжетная (она же психологическая) пружина в том, что как раз на Харина-то, заменив собой, таким образом, мнимо убитого киллера Лёху, и приняла Марина заказ и даже деньги (доллары) уже получила от отвратительно-рафинированных новых русских.
Ну и что делает автор со всем этим в своем романе? В принципе, то же самое, что и все другие изготовители романов-«хитов» про волнующую новизну новых времен и молодых поколений. Берутся признаки, гуляющие в массовом сознании в качестве «примет времени»: шикарные «тачки», быки, мобильники, гениальные стихи на туалетной бумаге, наркотики, супер-интерьеры, си-ди-диски, ломовые деньги, бары, киллеры, компьютеры, хакеры и т. д. – и лепится из них образ наступившей эпохи. Образ, конечно, ужасный, но ужасный – завлекательно, притягательно. И вот в эту, так сказать, операционную среду загружается традиционный материал юности: наивность, доверчивость, трепетность, чистота, непосредственность, обаяние щенят и котят. При этом младенческий мозг молодых персонажей полностью облегчается от того, что мы называем культурной памятью. Я не про «турегенева-печорина» (хотя почему бы и нет), но хотя бы про наличие в их сознании папы-мамы-бабушки, старого чайника на кухне, поломанного транзистора, поездок на дачу в деревню или к родственникам в Армавир, ну и так далее. Предложенные романом «дети времени» выращены как будто в колбе МузТВ. И естественно, что эти герои с их патологической восприимчивостью и пластичностью принимают форму предложенного мира полностью. Они как бы персонифицируют убогонький теленабор «Вещей века». Такой прием в шлягерном кино обычно хорошо срабатывает у людей старшего возраста, которых не смущают реалии новых поколений (ну, скажем, «мальчик», «девочка» и их ребеночек в фильме Соловьева «Черная роза эмблема печали…», – не самый плохой, кстати, фильм).
…Что касается меня – у меня вообще сложные отношения с «шлягерными» жанрами: боевик, триллер, мелодрама, «лирическая криминальная комедия, с элементами сюра». С одной стороны, считаю их вполне ублюдочными. Игровыми площадками, на которых взрослые играют, как в игрушки, с серьезными вещами: смерть, жизнь, любовь, разлука. И в игре этой очень часто превращают их действительно в игрушки – на этом пространстве они другими и не могут быть. А с другой стороны, я люблю «игру в эту игру» – скажем, боевики, в которых ублюдочность жанра отрефлектирована художником и включена в содержание и эстетику именно как ублюдочность (то же «Криминальное чтиво» Тарантино, или замечательная «Подземка» Люка Бессона, или «Пес-призрак» Джармуша). Но это уровень художника, использовавшего жанр трогательной криминальной драмы как материал, а не задание.
Роману же Болмата явно не хватает такой отрефлектированности. Автор увязает в серьезности, с которой лепит «трогательное». Он, похоже, действительно не отдает себе отчета в том, что ни мир, который он изображает, ни его «молодые» герои не имеют отношения к реальности, что это игры автора с самим собой. Что он не Тургенев и не Аксенов даже. Что он изначально на другом поле играет. И Набоков, которого потревожил Курицын, тоже, на мой взгляд, ни при чем. Не спорю, набоковских фразочек здесь много. Но они в романе – как изюм в батоне: наковырять изюму можно, наверно, вдоволь, но само тесто замешено на обычной муке:
...
«Неожиданно Тёма сел в постели. В животе у него вспыхнул фейерверк, и он даже рот открыл, чтобы выдохнуть нестерпимый жар. Он захотел сейчас же, сию секунду позвонить Марине и рассказать ей, какое он ничтожество».
«Не успела она распаковать купленное по дороге мороженое, как в дверь позвонили. Хрустя оберткой, Марина поспешила открывать. Кореянка Хо, подумала она, йогурт, сосиски, салат и, возможно, круассанчики. Один из юных поклонников Кореянки Хо работал во французской булочной неподалеку.
– Когда ты научишься ключами пользоваться наконец? – спросила она, распахивая дверь.
На пороге стоял Харин с букетом белых лилий, упакованных в целлофан, перевязанный по углам игривыми розовыми ленточками. <… >
– Так не бывает, – жалобно сказала Марина, оглядываясь по сторонам…»
Ну и где тут Набоков? Это, простите, стилистика «Юности» шестидесятых годов.
...
«Накануне у него благополучно родился сын.
Весь вечер Тёма старался чувствовать себя отцом. Он старался чувствовать себя отцом – сначала в больнице, потом у Антона, потом в ночном клубе, куда отправился вместе с Антоном, и потом, под утро, на грязном замусоренном пляже Васильевского острова, куда Антон привез Тёму вместе с двумя абсолютно безымянными студентками допить бутылку коньяка», —
это уже Хемингуэй в аксеновском варианте.
Перед нами попытка изображать отработанными к нашему времени средствами психологической прозы ту реальность, те новые типы, которых на самом-то деле и не существует. Автор изображает не людей, а какие-то очень произвольно слепленные схемки. Марина после знакомства с киллером Лёхой (Михой) делится пережитым с подругой:
...
«– А дальше он вынимает из-за пазухи во такого размера пистолет, – рыбацким жестом показала Марина, – и убивает всех, кто был в видеопрокате. Кроме меня.
– Как убивает?! – не поверила Кореянка Хо. – Почему всех? Он что, маньяк?
– Нет, он не маньяк, – сказала Марина, – он киллер. Профессионал. Леон-киллер, представь себе. Чоу-юнь-Фат.
– Красивый? – спросила Кореянка Хо.
– Не очень, – подумав, с сожалением сказала Марина, – какой-то все-таки немножко деревенский. Ты сама подумай: может быть красивым человек, которого Михой зовут? <… >
– А откуда тогда ты знаешь, что его Михой зовут? – безнадежно спросила Кореняка Хо. Почему, подумала она, нет, правда, почему всегда самое интересное происходит не с нами, а с нашими знакомыми? Почему я не пошла вместе с Маринкой кассету сдавать?»
Вот такой характерный для болматовского изображения чистоты и непосредственности юных девушек диалог. Чуть не написал «двух идиоток», но осекся – не оттого, что заподозрят в мужском шовинизме, а потому, что диалоги такого же градуса дебильности ведут и Тёма с приятелем Антоном.
Ознакомительная версия.
