Евгений Марков - Религия в народной школе

При вступленіи своемъ въ университетъ, я былъ юношею съ религіознымъ направленіемъ, и помню, какое до оскорбительности тягостное впечатлѣніе производила на меня эта напрасная профанація священныхъ для меня предметовъ, эта усвоенная преподавателемъ недостойная роль ухаживатели за студентами, въ отвѣтъ на ихъ презрительное отношеніе къ его преподаванію. Понятно, что подобное насильственное навязываніе закона Божія, подобное обращеніе его въ орудіе пріобрѣтенія дипломовъ, не только не разовьетъ ни въ комъ религіознаго чувства, но, пожалуй, убьетъ во многихъ и послѣднее расположеніе къ нему. Объ университетѣ и богословіи я заговорилъ для примѣра. Но, конечно, результаты того же характера достигаются и всѣмъ вообще нашимъ казеннымъ преподаваніемъ закона Божія, съ выставленіемъ балловъ, троекъ съ минусомъ, пятерокъ съ крестомъ, съ наказаніями за единицы и проч. Я помню одного своего преподавателя, почтеннаго, впрочемъ, старичка, который требовалъ отъ хорошихъ учениковъ гимназіи, чтобы они, выходя къ каѳедрѣ законоучителя, проговаривали весь свой урокъ изъ православнаго катихизиса Филарета безъ малѣйшей запинки, съ вопросами и отвѣтами.

Бывало, ждешь не дождешься торжественной минуты, когда тебя вызовутъ; молодая, какъ воскъ впечатлительная память отразила на себѣ цѣликомъ, будто въ зеркалѣ, каждую запятую, и дѣтское тщеславіе трепещетъ отъ нетерпѣнія похвастаться передъ цѣлымъ классомъ товарищей своимъ безошибочнымъ отвѣтомъ…. Въ торжествѣ своемъ не сомнѣваешься, въ силы свои вѣришь.

И вотъ раздается долго жданный призывъ. Бросаешься къ каѳедрѣ и, смѣло смотря въ суровые глаза старца, неподвижно устремленные на тебя съ безмолвнымъ требованіемъ, начинаешь бойко отчеканивать, будто по книжкѣ читаешь: «вопросъ: достаточно ли одной молитвы внутренней безъ внѣшней? отвѣтъ: поелику человѣкъ состоитъ изъ души и тѣла, то о семъ безполезно и спрашивать», и т. д, разгорячаясь все больше и больше плавностью своего безостановочнаго отвѣта, пока, наконецъ, постепенно умягчающійся ликъ старца не просіяетъ окончательно торжествующею улыбкою, и сквозь жесткіе усы не вылетитъ обычное лаконическое слово, сопровождаемое гордымъ сверканіемъ выпученныхъ на меня глазъ: «вамъ пять, господинъ!»…

Съ такою же, бывало, самоувѣренностью ждешь и экзамена, гдѣ, кромѣ товарищей, бываетъ и директоръ, и совѣтъ, а часто самъ архіерей или архимандритъ вмѣсто него.

Суровое лицо старца-учителя, съ умасленными по праздничному волосами, заранѣе ликуетъ и осклабляется, когда къ экзаменаторскому столу подходитъ хорошій ученикъ, на котораго онъ надѣется, какъ на каменную гору.

Берешь билетъ изъ церковной исторіи, подаешь его, даже не разглядывая номера, чувствуя, что эта, страшная другимъ, церковная исторія, вся цѣликомъ сидитъ у тебя въ головѣ, и что ты не выронишь изъ нея ни одного слова… «Вамъ шестнадцатый, господинъ!» провозглашаетъ учитель, устремляя прямо въ твои глаза свои неподвижные старческіе бѣлки.

— Ну-съ, начинайте: «послѣ бури гоненій»….

— «Наступилъ мирный вѣкъ для христіанской церкви,» — мгновенно подхватываешь оборвавшееся слово, словно пономарь приходской церкви, давно поджидающій съ веревкою въ рукахъ, подхватываетъ первый звукъ благовѣста соборнаго колокола. — «Константинъ, побѣжденный силою креста, и самъ оною побѣдившій»… и пошелъ, и пошелъ, безъ удержу и запинки, пока не прерветъ тебя какая нибудь торжественная похвала.

Конечно, при подобныхъ системахъ преподаванія, дѣти будутъ твердо знать наизусть и книжку православнаго катихизиса, и книжку православнаго богословія, и книжку священной исторіи.

Болѣе 30 лѣтъ прошло, какъ я разстался съ ученіемъ катихизиса, а до сихъ поръ помню большую часть его текстовъ.

Но спрашивается, что общаго между религіознымъ настроеніемъ человѣка и этими знаніями попугая? Система обученія дѣлала то, что законъ Божій, религія, большею частью, представлялась дѣтямъ, какъ «урокъ батюшки», который нужно знать и отвѣчать въ извѣстные часы, но который не имѣлъ ничего общаго со всѣмъ складомъ ихъ жизни, точно также, какъ не имѣла какая нибудь «нѣмецкая метода» Зейденштюкера или «славянская граматика».

— Голубчикъ, дай законца позубриться! приставалъ ко мнѣ часто господинъ изъ лѣнтяевъ-товарищей, считавшій излишнею роскошью имѣть собственные учебники.

Это было самое характерное отношеніе къ религіи почти всѣхъ насъ, учениковъ гимназіи.

Къ «законцу» относились именно какъ къ переплетенной въ корешокъ книжкѣ, съ извѣстнымъ числомъ страницъ, которыя нужно было зубрить и за незнаніе которыхъ приходилось сидѣть безъ обѣда и даже подвергнуть свое тѣло сквернымъ суботнимъ экзекуціямъ.

Благія намѣренія составителей програмъ, включающихъ законъ Божій всюду и всегда, не привеля, какъ мы всѣ знаемъ, ни къ чему доброму. Религіозность нашего образованнаго класса, «зубрившаго законецъ» во всѣхъ его видахъ и на всѣхъ ступеняхъ своего ученія, до такой степени ничтожна, что въ этомъ отношеніи мы стоимъ несравненно ниже всѣхъ народовъ Европы и образованной Америки. Кажется, опытъ былъ достаточно полонъ и достаточно поучителенъ.

Кажется, есть слишкомъ серьезныя основанія усумниться въ пользѣ «зубренія законца» младенцами и юношами, мальчиками и дѣвочками, и сознать, что наша установившаяся система преподаванія закона Божія страдаетъ глубокими внутренными недостатками.

Если столяры и сапожники нерѣдко дѣлаютъ изъ своихъ учениковъ дѣльныхъ мастеровъ, помощью колотушекъ и дранья волосъ, никогда не совѣтуясь съ ихъ собственною волею и вкусами, ломая ихъ поперекъ, въ случаѣ сопротивленія, то не нужно забывать, что тутъ дѣло идетъ не о внутреннемъ развитіи духа, а o механической сноровкѣ рукъ, которая пріобрѣтается однимъ частымъ упражненіемъ, будетъ ли оно добровольное или насильственное, — все равно. Но религіозное настроеніе человѣка, но нравственныя стремленія его можно вызвать только единственнымъ путемъ воздѣйствія на свободную душу человѣка, возбудивъ искреннюю жизнь его сердца.

Отвѣты уроковъ, баллы, наказанія, переводы изъ класса въ классъ, выдача дипломовъ и признаніе служебныхъ правъ, — все это средства внѣшняго принужденія и насилія, совершенно чуждыя цѣлямъ и интересамъ религіозной нравственности, препятствующія, но не способствующія ей, искажающія ея характеръ и убивающія ея будущность.

Если ученіе закону Божію должно происходить путемъ устрашенія и взысканія, то въ такомъ случаѣ вообще слѣдовало бы всѣхъ вѣрующихъ сгонять въ церкви по приказамъ власти, подвергать отвѣтственности отсутствующихъ и предписать каждому молящемуся обязательное число крестныхъ знаменій, вздоховъ и колѣнопреклоненій. Во многихъ учебныхъ заведеніяхъ почти уже достигли этой механизація религіозныхъ упражненій, и посѣщеніе воспитанниками церкви, какъ по пріемамъ, такъ и по связаннымъ съ нимъ требованіямъ, весьма мало отличается отъ упражненій въ маршировкѣ и военныхъ артикулахъ всякаго рода. По нашему мнѣнію, это низведеніе религіи до степени какой нибудь географіи или французскаго языка и примѣненіе къ ея изученію всѣхъ мѣръ, употребляемыхъ при обязательномъ изученіи наукъ, искуствъ и ремеслъ, эта замѣна свободныхъ влеченій души человѣческой къ Божеству принудительными церковными парадами, — убиваетъ религію въ самомъ корнѣ, и притомъ гораздо вѣрнѣе, чѣмъ всякій атеизмъ, всякое свободомысліе философовъ. Можно ли удивляться, что наше общество совершенно лишено религіознаго чувства, когда все воспитаніе нашего дѣтства и юношества, съ какихъ уже поръ основано на системѣ лицемѣрія и насильственности въ самыхъ глубокихъ вопросахъ сердца и духа.

Казенный характеръ религіи въ воспитаніи дѣтей невольно отражается и на позднѣйшихъ отношеніяхъ къ ней взрослыхъ людей. И тамъ религія продолжаетъ только стѣснять человѣка извѣстными формальными требованіями, какъ своего рода административное вѣдомство, необходимое при рожденіяхъ, женитьбахъ и даже смерти.

Послѣ вопроса: «какъ васъ зовутъ?» судъ обязанъ предложить вопросъ: «бываешь ли у исповѣди и причастія?»

Безъ исповѣди и причастія, человѣкъ можетъ быть устраненъ отъ свидѣтельскихъ показаній. Безъ исповѣди и причастія человѣка не станутъ вѣнчать. Безъ исповѣди и причастія человѣка не станутъ терпѣть на службѣ.

Я понимаю, что безъ исповѣди и причастія человѣкъ можетъ быть исключенъ изъ союза вѣрующихъ, изъ своей церкви. Но допустить вмѣшательство въ этотъ вопросъ сердечныхъ вѣрованій гражданскаго судью или административнаго начальника, это значитъ, религію обратить въ казенную службу, Бога замѣнить чиновникомъ.

Наше духовенство, пріученное держаться въ преподаваніи и въ своихъ отношеніяхъ къ юношеству на почвѣ формальныхъ требованій, остается такимъ и относительно взрослаго общества.

У насъ священникъ немыслимъ какъ наставникъ, совѣтникъ и утѣшитель семьи въ ея затрудненіяхъ и горѣ, и вообще во всѣхъ случаяхъ ея внутренней духовной жизни, какимъ несомнѣнно являются священники многихъ другихъ европейскихъ обществъ. Это понятно потому, что само духовенство наше лишено религіозно-нравственнаго воспитанія, а получаетъ такое же формальное знакомство съ истинами вѣры и всѣмъ вообще міромъ религіи, Какое получаетъ въ болѣе слабой степени наше свѣтское юношество.