Вылилъ въ слова бы я всю глубину,
Даже Христосъ, на крестѣ пригвожденный
Можетъ, слезу бы сронилъ не одну!
Гусь мой! Я много скормилъ тебѣ хлѣба….
Дай же мнѣ перышко, милый ты мой!..
Я бы съ перомъ твоимъ взвился до неба,
Я человѣкъ неученый, простой!
Разумѣется, дѣло идетъ не о простомъ только, матеріальномъ перѣ, гусиномъ или желѣзномъ, которое вовсе не составляетъ панацеи для облегченія всѣхъ золъ народной жизни и, если и необходимо для народа, то, отнюдь, разумѣется не для того, чтобы онъ выражалъ имъ свою народную скорбь или радость. Дѣло, разумѣется, не въ перѣ и даже не въ грамотности, а въ возможности выхода изъ того положенія, въ которомъ всякая скорбь остается нѣмою скорбію, всякая мысль остается однимъ только душевнымъ состояніемъ, всякая духовная работа, вся суть нравственной жизни остается невыражающеюся внутреннею работою. Скажутъ, можетъ быть, что нравственную жизнь народа нельзя назвать безмолвной, ссылаясь на широкій міръ пѣсенъ, въ которомъ выразилъ онъ творческія свои силы, высказалъ кручину свою и скорби. Но, во первыхъ, пѣсня слагается и вырабатывается столѣтіями, предоставляя творчеству отдѣльныхъ индивидуумовъ чуть ли не микроскопически малые доли, а во вторыхъ, именно вслѣдствіе этого характера своего происхожденія, она и не удовлетворяетъ творческимъ порывамъ личности индивидуальной. Индивидуальная скорбь и радость не скоро получаютъ отголосокъ въ сознаніи и чувствѣ народномъ; они идутъ впереди его, и стихотвореніе Сырокомли глубоко вѣрно и чутко воспроизводитъ нравственное состояніе массы людей. Какъ ни вѣруй въ существованіе нравственныхъ идеаловъ въ душѣ народной, но мы только по характерности и задушевной оригинальности нѣкоторыхъ мѣткихъ и глубокихъ сужденій заключаемъ о существованіи такихъ идеаловъ, потому что самый идеалъ не имѣетъ силъ выразиться и высказаться, можетъ быть, даже не въ силахъ еще закончиться, закруглиться во всей своей полнотѣ. Стихотвореніе «Неученый» представляетъ собою душевную исповѣдь бродячихъ силъ и бродячихъ чувствъ, необходимо присущихъ всякому народу, пока онъ не затратилъ еще жизненности своей и значенія. И какую богатую и, къ сожалѣнію, тщательно избѣгаемую сокровищницу представляетъ собою очагъ бродящихъ силъ этихъ для творческой дѣятельности поэта. Только весьма рѣдко, мимоходомъ, заглядываютъ въ эту сокровищницу русскіе и иностранные поэты, и вдохновеніе ихъ, послѣ каждаго такого взгляда, становится искреннѣе и живѣе, подобно тому, какъ Антей получалъ новую силу всякій разъ, какъ прикасался къ землѣ своей матери. Ближе, чѣмъ кто либо, стоялъ Сырокомля къ этому чистому источнику вдохновенія; онъ болѣе вѣрно, чѣмъ кто либо, выполнялъ истинное назначеніе поэта:
Народовъ мысли образъ дать,
Ихъ чувству слово громовое,
Вселенной душу обнимать
И говорить за все живое.
Не я пою, не я пою, говоритъ онъ въ одномъ изъ своихъ стихотвореній, но жизнь самой природы вздымаетъ грудь мою, какъ волны Нѣмана; моя пѣснь только отголосокъ шума литовскихъ лѣсовъ, прибрежнаго вѣтра и шелеста колосистыхъ нивъ. Не я пою, не я пою, говоритъ онъ, но Духъ Божій рождаетъ во мнѣ пѣснь, вливая въ грудь мою животворную струю любви своей
Не я пою! не я пою!
Людъ Божій пѣснь во мнѣ рождаетъ;
Онъ въ братски дружную семью,
Катъ цѣпь, мечты мои скрѣпляетъ.
Тогда я весь отдаться радъ
Порывамъ дружескихъ объятій,
И электрически разятъ
Меня печаль и радость братій;
Кровь разгарается оживъ;
Грудь вѣщимъ эхомъ отдается;
Въ объятья брата заключивъ,
Я слышу самъ, какъ сердце бьется.
Звучатъ въ немъ сладостной игрой
Надежда и любовь святая,
И звонкихъ пѣсенъ цѣлый строй
Польется, трели разсыпая [1] .
(Пер. Л. Пальмина).
Какъ поэтъ, Сырокомля жилъ одною жизнью съ тѣмъ самымъ народомъ, который представлядся ему непосредственнымъ источникомъ вдохновенія, хранителемъ чувствъ и преданій, долженствующихъ сдѣлаться достояніемъ пѣсни. Сырокомлю, можетъ быть, больше, чѣмъ кого бы то мы было, можно назвать поистинѣ народнымъ поэтомъ, народнымъ гусляромъ, какъ онъ называлъ себя, не потому, конечно, чтобы онъ влагалъ въ свои пѣснопѣнія внѣшнія черты народной жизни, копировалъ, передразнивалъ народъ съ наблюдательностью этнографа, а потому, что онъ жилъ его чувствомъ, глубоко заглядывалъ въ его душу. Все постижимое душѣ этой, входящее въ содержаніе народнаго сознанія становилось и содержаніемъ его творчества, которое справедливо можно назвать отзвукомъ народной души. Содержаніе поэзіи Сырокомли всецѣло вытекаетъ, такимъ образомъ, изъ его воззрѣній на цѣль поэтическаго творчества, его значеніе и источники, и, потому-то, мы и посвятили такъ много времени разсмотрѣнію этой стороны его характера. Дитя народа, его поэзія должна была возвращаться въ народъ. Въ своемъ стихотвореніи къ Викентію Коротынскому, автору поэтическаго сборника «Чѣмъ хата богата», Сырокомля такъ характеризуетъ представляющійся художественному творчеству горизонтъ.
Кресты на могилахъ, румяныя груши,
Да башни костеловъ, да добрыя души —
Какія все краски для кисти Литвина!
На холстъ такъ и просится эта картина.
Скорѣе, художникъ, слезу только вытри, —
За кисть принимайся, дай дѣло палитрѣ!
О, добрые люди Литвы моей чудной!
Примите-жъ съ любовью поэта даръ скудный…
Какъ онъ къ вамъ, и самъ я стучался когда-то,
Безъ всякихъ заслугъ, только съ чувствами брата,
И вамъ благодаренъ долженъ за это:
Съ улыбкой пожали вы руку поэта.
……
Примите же братскія пѣсни отъ брата!
Для нихъ пусть откроется каждая хата. (Пер. Д. Минаева).
Если можно пріурочить всю дѣятельность поэта къ одному какому-нибудь предмету, вокругъ котораго, какъ бы вокругъ общаго центра, витаютъ и вьются всѣ образы, думы его и мечтанія, въ которомъ, какъ бы въ фокусѣ, сосредоточиваются всѣ отголоски, и отъ котораго всѣ любовныя струны его получаютъ особенный отзвукъ и колоритъ, – то такимъ предметомъ, безспорно, является для Сырокомли – Литва. Куда-бы ни: направлялся свободный полетъ его вдохновенія, въ какой бы сферѣ ни витала мысль его, какихъ бы струнъ души своей ни касался онъ, всегда произвольно или непроизвольно для него, ярко или туманно для слушателя и читателя, выступаетъ изъ массы образовъ все одинъ и тотъ же художественный и любовно рисуемый образъ отчизны. Въ полномъ смыслѣ слова, можетъ быть названъ Сырокомля пѣвцомъ Литвы для Литвы. Литва – источникъ для вдохновенія, хранительница прообразовъ его творчества и Литва же – тотъ вѣчный и неизмѣнный другъ, которому открыто сообщаетъ онъ пѣсни свои и думы.
Сердца Литвы крѣпки, на нихъ опираясь,
Пой смѣло, но зорко кругомъ озираясь,
И по вѣтру пѣсни роднаго поэта
Нашъ край облетятъ словно ласточки въ лѣто.
Надъ каждымъ окошкомъ, подъ кровлею хаты
Гнѣздо и жилище найдешь для себя ты.
Въ поляхъ твоихъ пѣснямъ есть гдѣ разгуляться,
И чуткому эху есть гдѣ отозваться. (Пер. Д. Минаева).
Но не внѣшняя красота, не внѣшняя только сила производятъ такое чарующее, магическое впечатлѣніе на душу поэта; причина могучаго вліянія этого коренится въ чувствѣ самого поэта. Къ голосу могущественной, дикой природы физической должно приложиться еще нравственное убѣжденіе, нравственное чувство самого поэта для того, чтобы сдѣлалось понятнымъ это тѣсное сближеніе съ непосредственно окружающей жизнью и природой. Отриньте, уничтожьте это чувство, эту особенность внутренняго міра, и голосъ внѣшняго міра сдѣлается совершенно непонятенъ, и вы очутитесь передъ неразрѣшимой загадкой. Любовь къ родинѣ, патріотизмъ, въ благороднѣйшемъ, чистѣйшемъ значеніи этого слова, никогда не можетъ быть построенъ внѣшнею аргументаціей, сдѣлаться осязательнымъ, явнымъ, посредствомъ внѣшняго анализа, внѣшней критики. Скажемъ болѣе, не можетъ даже существовать безъ цѣлаго ряда другихъ особенностей нравственнаго міра, которыя являются, такимъ образомъ, необходимыми условіями самаго его существованія. Патріотизмъ является однимъ только изъ звѣньевъ нравственной системы, однимъ изъ условй нравственнаго духа, стоящимъ въ необходимой, непосредственной связи со всѣми остальными, со всею жизнью духа. Нелѣпо и безсмысленно утвержденіе: я не виноватъ, что не имѣю ни къ отечеству моему, ни къ народу достаточно пылкой любви, ибо ни природа моей страны, ни народъ мой не производитъ на меня достаточно сильнаго впечатлѣнія. Патріотизмъ зиждется или, вѣрнѣе, долженъ созидаться вовсе не на внѣшней силѣ впечатлѣнія и составляетъ, отнюдь, не послѣдствіе магическаго вліянія внѣшнихъ силъ, а произведеніе нравственныхъ, зиждущихъ потребностей духа, послѣдствіе самой нравственной жизни. Въ числѣ горестей и скорбей, сопутствующихъ жизни его, какъ поэта, Кондратовичъ ударяетъ съ особенною силою и на то, что непостигаемою, непонимаемою остается самая любовь его къ родной странѣ и народу.
