VII
Возвращаюсь туда, где родился я… Рядом —
Тёплый ропот воды, и, как в детстве, знобит
Молодой холодок. Эй, скорей по дощатым
Тротуарам, сползающим прямо к Оби,
На прибрежный песок! Ноги вязнут — с усильем
Вырываешь…
А дети навстречу несут
Чайку… Мёртвую… Окостеневшие крылья
Пуще клея схватил, перемазав, мазут…
Он, поди, не дремал, так подкрался, убийца,
Безобидная с виду, холодная слизь,
Что, когда, всполошённая, вскинулась птица,
Тёмной тяжестью на обречённой повис.
Он держал её мёртвою хваткою, немо,
И, покуда, взбулгачив ночь криками, страх
Маял жалкую птицу, тоскливая немочь
Всё страшней и страшней цепенела в крылах,
Растекаясь по жилам… Не ваше наследство,
«Покорители» севера?!. Издалека,
Перекличкою вёсел окликнув, из детства
Мягко торкнулась в сердце, вздохнул я, река.
Оттого и вздохнул я, что вышло свиданье
Невесёлым…
Но зорней рекой, далеки-и-и,
Потянулись из памяти в сытом сиянье
Наливные, грудастые неводники.
И я ровно увидел, как вровень с бортами,
Сокрушить их тяжёлые плахи грозя,
Шевелясь, засыпает студёное пламя
Рыбы-нельмы, протяжной сороги, язя.
Густо, с посвистом сыплются мокрые чалки
На прибрежный песок. Отлагаясь во мне,
Над водою мигают дотошные чайки,
Словно белые паузы в голубизне,
И следишь ты за ними рассеянным взором…
Лишь потом, через годы, с газетных страниц
В нашу, грустно писать, повседневность с укором
Заглянули глаза погибающих птиц,
Может быть, потому выползавших на сушу,
Что спасенья искали у нас… Глубока,
Бьёт мазутной волной в потрясённую душу,
Намывая раскаянье, эта река,
Благо, если б одна…
Я знавал очеркистку —
Торопясь в прогрессистках себя утвердить,
Она нефти весь пыл отдала свой, без риска
Конъюнктурщицей в эту вот пору прослыть:
Всё плотней обступали в поспешных писаньях
Буры, трубы, фонтаны — ну, весь антураж,
И, понуро сквозя, растворялась тайга в них —
Не живой организм, а — дежурный пейзаж…
Умудрённости ей не хватало, чтоб здраво
Оценить себя? Где ж тут природу беречь,
Если спрос — на писанья? А у леса есть право
В лучшем случае гатью под технику лечь?
Этот жар да упорство — на доброе б дело!
Ну, так что же рукой торопливой вело? —
То ли, по простоте, ранней славы хотела
Иль иного ждала, в нефть макая перо?
И хоть нет в обличительном пафосе прока,
Всё ж, поверьте, так хочется крикнуть порой:
Не её ли герой сжёг урман?! И протоку
Задушил в химикатах — не её ли герой?!
Их бы не славословить, зарвавшихся, — можно
Всю тайгу потерять, от вершин до корней…
Бессловесна природа, тем чаще тревожно,
Что всё меньше её — в душах наших детей…
Мы-то в детские годы к ней были поближе —
И в цветении помню тайгу, и в снегу,
Но, когда в январе зори кличут: «На лыжи!», —
Почему сына вытащить в лес не могу?
…Всё активнее солнце — я смежил ресницы…
Только не унимается мысль: может быть,
Не по птице — по дряблому чучелу птицы
Внуки будут о времени нашем судить?
Вот когда бы тебе мой безрадостный опыт —
О потравах писать да по ранней весне
Браконьеров шерстить, вот тогда-то, должно быть,
Ты меня поняла бы, сестра по вине, —
Все мы общей виною больны… Но едва ли
Осознали, что вот, подошли к рубежу.
Не спасали природу, а больше болтали
О болячках своих…
Что ж я детям скажу?!
Ведь не крикнешь, как встарь, им: «Здорово, ребята!»
Птица дрябло обвисла в детских руках,
И молчишь на дощатых мостках виновато,
Угли в сердце и стыдные слёзы в глазах…
«Метеор» оперён бурунами… За мною
Истекает слепыми огнями простор.
Гомонит, засыпающей брезжит струною,
Дизелями проворно стучит «Метеор».
То ударит в буфете перебранка посуды,
А то вскинется резко нежданный гудок
Над рекой… Но внезапно, пробившись из гуда,
По соседству со мною всплеснул тенорок:
«…Ну, а дальше-то что?..»
«Он — каюр, понимаешь?! —
Низкий бас. — Спец, каких поискать, и к тому ж
В тундре сызмальства… Кто он, теперь-то смекаешь?
А как держит упряжку, хотя и не дюж…»
…Вижу, не отстаёт… Ишь, забрало оленей —
Прямо за вездеходом пластаются, ну,
Словно кто привязал… Кто ж кого одолеет?!
Неужели каюр? Эх, как я газану!
В ноздри дым, смех глядеть! Они в сторону взяли
Да по кочкам обратно… Смешнее всего,
Что каюра-то с нарты смело. Изваляли
Бедолагу в снегу… Ну, да он ничего,
Улыбается: всё, мол, в порядке… Упряжку
Завернули, догнав за протокой, вот так.
Вижу, парня знобит, и сую ему фляжку
С водкой — выпей, мол, но отказался, чудак.
Ну, а мы не святые… Покуда он грелся
У завхоза чайком, я решил подкузьмить:
Отпластнул от буханки ломоть, загорелся
И — с буханкой на улицу, мол, покормить…
Сдобрил водкой ломоть — сам бы съел! — и к упряжке,
Вот, мол, ешьте… Куда там! Отпрянули — знать,
Угощенье-то им не по нраву. Дура-ашки…
«Ну, а если, — Осадчий басит, — поднажать?»
Аж взопрели, покуда буханку скормили,
И, поверишь, быки-то глядят веселей.
А Осадчий — с хореем уже: «Покатили?!» —
И кричит, фалалей, багровея: «Скорей!»…
Чёрт нас дёрнул! Я — в свист! Эх, рванули, род-ны-я!
Я ещё наподдал — только комья в лицо.
Мне в диковинку — я на упряжке впервые…
Обернулся назад: глянь, каюр на крыльцо.
Да куда там, ищи ветра в поле!
Вот речка,
Там я крупных язей брал… Олени — в намёт!
Не спина у Осадчего — чистая печка,
Ну, а высунься — ветер сбивает и жжёт.
Распахнул полушубок, скаженный, и жарит
По оленьим хребтам, обалдуй! А меж тем
Солнце уж притонуло, и с севера, паря,
Наползает — я так и встопорщился — темь,
И мороз-то как будто крепчает…
(И тут же
Вспомнил я, как тоска подступает, когда
Каждый шовчик возьмётся прощупывать стужа,
По стежкам пробегая зубами… Беда!
Да ещё в голой тундре…)
…Струхнул я, и вроде
Липким жаром всего окатило… Кричу:
«Стой, Осадчий!» —
а водка-то в нём колобродит,
Водка гонит оленей. Я: «Стой!» — колочу
В неподвижную спину. Хотя б оглянулся,
Только рыкнул, чудовище: «А ни черта!» —
Как навстречу нам прыгнул бугор…
Захлебнулся
Я горячею болью, и всё… Пустота…
Прихожу в себя — ночь… Где Осадчий?! Ни звука…
Где олени? — следы от полозьев текут
Из-под пальцев, снежком притемнённые… Вьюга
Зачинается, значит? И тут
То ли шелест какой, то ли шёпот… Осадчий?!
Точно, он выползает из мрака. «Нога…» —
Прохрипел. Ну, а тут пуще крутит, и, значит,
То не вьюга лютует в ночи, а пурга.
Плохо дело! В ногах — ледяные занозы,
Голо в тундре, хотя бы ложбинка иль куст,
И Осадчий хоть мал, да увесист — сквозь слёзы
И кляну фалалея, а всё ж волоку.
А мороз сатанеет. И крикнуть бы! — ровно
Вымерз голос, и холод под сердцем…
«Дошли?»
Э-э-э, куда там, валялись с Осадчим, как брёвна,
Пока нас за Медвежьей протокой нашли.
Нас-то, вишь ты, сперва на востоке искали,
Следопы-ыты!
(И сразу мурашки — так зло
Прозвучал низкий голос…)
Ах, если б мы знали!..
Вот Осадчему, язви ты, не повезло:
Почернела стопа… Я и брякни: «Гангрена!»
Мастер: «Ох!» — и скорей вызывать вертолёт…
Отмахнули стопу, ладно не по колено,
Ну так радуйся! Нет, он замкнулся и пьёт,
И всё в толк не возьмёт, что могло быть и хуже…
Тут качнуло нас, и, надвигаясь, в упор —
Серый бок дебаркадера… Пристань. И тут же
Дружно свистнули чалки, и наш «Метеор»
Замер, и, заливая прибрежную глину,
Побежала волна до приплёска, боднув
Чахлый выводок лодок, и, мутно отхлынув,
Потащила их с мусором вместе по дну,
Будоража ленивую гальку… По скулы
Притонул «Метеор» в заскучавшей воде,
Протянулся на выход народ, и мелькнуло
Притемнённое болью лицо в толчее.
Это он! — уплывающий к выходу медленно…
Я узнал его, вбок толчеёй оттеснён,
По набрякшим рубцам, как по свежим отметинам
Ледяной, стервенеющей тундры… И он
Кепку приопустил, словно бы укрываясь…
Меня ровно толкнуло к нему, но тут взбух
Грузный гомон у трапа и, в дверь выжимаясь,
На причале опал. Он пропал…
Уж потух
Тенорок его спутника. Медленно тлея,
Чья-то песня рекою сплывала… Я дрог
На осеннем ветру, то ль поверить не смея,
То ли всё, что услышал, осмыслить не мог…
А в душе занималось ознобное чувство —
Гнев, я понял, — не жалость, не стыд:
Верно, что не прощает природа кощунства,
Горько, что невиновным она отомстит.
Путь земной мной не пройден и до половины,
А пустынь-то, потрав — за спиной!
Но былое корим мы: мол, отчие вины
Высекают из неба то ливни, то зной.
Ну, а сами-то мы — доброхоты природы?
Это счастье, что разум одёрнул, не дал
Задушить в Каракумах сибирские воды,
Обескровить, страну обирая, Байкал!
Сами дали рвачам и прохвостам свободу…
Не гордыню ли теша свою,
Словно этих оленей, взнуздали природу,
Гоним, слепо нахлёстывая, к небытию.
Ну так хватит проектов и толков,
Если в небытие упирается путь!
Время,
время настало — глазами потомков
На свои же деянья взглянуть.
Никогда не ответят им наши прогнозы,
С чем мы их оставляем одних,
Но зато высекаем из атома грозы,
Что, сознанье слепя, замахнулись на них.
Нет исхода в неловкой усмешке ухода
От чужого несчастья… Ты только представь
Вёрсты очередей за глотком кислорода,
А потом, если сможешь, проблему оставь.
Из проблемы не выскочишь — дело последнее!
Давят беды свои, ну а пуще всего —
Дефицит понимания и милосердия
Ну а кто же ты, если не донор его?..
