ГЛАВА 42
Происшествия на постоялом дворе продолжаются. Как только капитан закончил свой рассказ, к воротам подъехала карета. «В это время из кареты вышел человек, по одежде коего можно было тотчас определить чин его и звание, ибо длинная его мантия со сборчатыми рукавами свидетельствовала о том, что слуга не солгал и что это и точно судья. Он вел за руку девушку лет шестнадцати в дорожном одеянии, столь привлекательную, хорошенькую и изящную, что все ею залюбовались, так что, не окажись на постоялом дворе Доротеи, Лусинды и Зораиды, можно было бы подумать, что такой красивой девушки скоро не сыщешь».
Какой приятный сюрприз! Это брат солдата со своей дочерью. Судья получил назначение не куда-нибудь, а в Мексику. Сервантес дерзко нагромождает события и, усадив всю компанию за стол, совсем забывает о том, что постояльцы только что поужинали. Третий из трех братьев живет в Перу, где приобрел огромные богатства. Посмотрите, какую огромную площадь покрывают последние главы: Бельгию, Францию, Италию, Малую Азию, Африку, Центральную и Южную Америку. Два брата обнимаются. «Речи обоих братьев, а равно и сердечное их волнение вряд ли, думается мне, можно себе представить, а не только что передать». Здесь автор падает очень низко. Однако он предпринимает попытку подняться до уровня Дон Кихота: «И вот уже Дон Кихот, молча и с неослабным вниманием следивший за всеми этими необыкновенными событиями, истолковал их во вкусе небылиц о странствующем рыцарстве». Позже, когда все отправились спать, «Дон Кихот вызвался охранять замок, дабы предотвратить нападение какого-нибудь великана или же какого-нибудь недоброго человека, который позарится на бесценные сокровища красоты, в этом замке хранящиеся».
Пока Дон Кихот стоит на страже за воротами постоялого двора, главу прелестно завершает звучащая в темноте песня.
«Порою казалось, что поют во дворе, порой — что в конюшне, и они, все еще находясь в полном недоумении, внимательно слушали, когда к дверям приблизился Карденьо и сказал:
— Если вы не спите, то послушайте: это поет погонщик мулов, и голос у него поистине дивный.
— Мы слушаем, сеньор, — отозвалась Доротея. Карденьо в ту же минуту удалился <…>».
На постоялом дворе становится тесновато. Отметим, что Сервантес прибегает здесь к испытанному приему «острова», когда персонажи собираются вместе в некоем замкнутом пространстве — на острове, в отеле, на корабле, в самолете, загородном доме, железнодорожном вагоне. В сущности, тот же прием использует Достоевский в своих совершенно безответственных и несколько старомодных романах, где десяток людей устраивают грандиозный скандал в купе спального вагона — который никуда не едет. А если пойти еще дальше, тот же трюк — собрать несколько человек в одном месте — проделывают сочинители современных детективов, помещая потенциальных преступников в заваленный снегом отель или одинокий загородный дом и т. п., чтобы искусно ограничить число возможных разгадок в умишке читателя.
Лусинда, Доротея, Зораида уже рассчитались с читателем, но тут появляется дочь судьи Клара. И разумеется, погонщик, распевающий под окнами, ее возлюбленный{47}. Ах, он не погонщик, а сын знатного сеньора. Клара рассказывает свою историю на ушко Доротее.
Служанка Мариторнес и дочь хозяина постоялого двора решают подшутить над Дон Кихотом. Сцена великолепна с художественной точки зрения, но омерзительна по своей жестокости. Дон Кихот встает на спину Росинанта, чтобы дотянуться до зарешеченного окна, за которым, по его представлению, должна находиться раненная любовью дева.
«— Вот вам, сеньора, моя рука или, лучше сказать, этот бич всех злодеев на свете. Вот вам моя рука, говорю я, к коей не прикасалась еще ни одна женщина, даже рука той, которая безраздельно владеет всем моим существом. Я вам ее протягиваю не для того, чтобы вы целовали ее, но для того, чтобы вы рассмотрели сплетение ее сухожилий, сцепление мускулов, протяжение и ширину ее жил, на основании чего вы можете судить о том, какая же сильная должна быть эта рука, если у нее такая кисть.
— Сейчас посмотрим, — сказала Мариторнес и, сделав на недоуздке петлю, накинула ее Дон Кихоту на запястье и затянула, а затем подбежала к воротам сарая и другой конец недоуздка крепко-накрепко привязала к засову».
Затем к постоялому двору подъезжают несколько всадников, Росинант делает шаг в сторону, и Дон Кихот повисает в воздухе — а нам мерещится тень креста.
Продолжается роман Клары и Луиса, и любовную историю юноши сопровождает драка хозяина с двумя постояльцами, но Дон Кихот усмиряет их словами убеждения и разумными доводами. Луис рассказывает о своей любви к Кларе ее отцу; тот, хоть и озадачен, благосклонно принимает сватовство Луиса. Напоминая о прошлом, появляется встреченный ранее на дороге цирюльник и обвиняет Дон Кихота в краже таза, а Санчо Пансу в краже седла.
Друзья Дон Кихота, цирюльник и священник, вместе с другими постояльцами решают потехи ради встать на сторону Дон Кихота и заявляют второму цирюльнику, что таз — это шлем. Далее следует великолепная сцена.
«— А кто утверждает противное, — подхватил Дон Кихот, — то, коли он рыцарь, я докажу ему, что он лжет, если ж оруженосец — то что он тысячу раз лжет.
Наш цирюльник, который при сем присутствовал и коему хорошо известен был нрав Дон Кихота, решился, дабы позабавить народ, устроить из этого потеху и поддакнуть ему и, обратясь к другому цирюльнику, заговорил:
— Сеньор — если не ошибаюсь — цирюльник! Было бы вам известно, что я ваш собрат по ремеслу, вот уже двадцать с лишним лет, как я получил диплом, и все принадлежности для бритья знаю как свои пять пальцев, в молодости же мне, с вашего дозволения, довелось быть солдатом, и я смекаю также, что такое шлем, что такое шишак, что такое забрало и прочие предметы, к военному делу относящиеся, иначе говоря, все виды оружия мне знакомы. И вот я осмеливаюсь утверждать — а коли что не так, так вы меня поправите, — что предмет, который находится в руках у доброго этого сеньора, совсем не таз для бритья и так же от него отличается, как белый цвет от черного, а правда от лжи. Полагаю, впрочем, не лишним заметить, что хотя это и шлем, однако же не цельный».
Вся компания присоединяется к мнению цирюльника, что это действительно шлем.
«— С нами крестная сила! — воскликнул одураченный цирюльник. — Статочное ли это дело, чтобы столько почтенных людей уверяло, будто это не таз для бритья, а шлем? Да ведь тут целый университет при всей своей учености, пожалуй, ахнул бы от удивления. Что там толковать: коли этот таз — шлем, стало быть, и седло — попона, на чем настаивает этот сеньор.
— По-моему, это седло, — заметил Дон Кихот. — Впрочем, я уже сказал, что в это я не вмешиваюсь».
Дону Фернандо поручают провести тайное голосование. «Кто знал о причудах Дон Кихота, те хохотали до упаду, прочим же все это представлялось несусветной чушью, в том числе четырем слугам дона Луиса и самому дону Луису, а также трем проезжающим, в это самое время прибывшим на постоялый двор и походившим на стражников, каковыми они, кстати сказать, и являлись. Но всех более возмущался цирюльник, у коего на глазах его собственный таз превратился в Мамбринов шлем, а вьючное седло, вне всякого сомнения, собиралось превратиться в роскошную попону».
Дон Фернандо объявляет результаты голосования: это не ослиное седло, а попона с породистого коня, но ему возражает один из слуг дона Луиса, а один из новоприбывших стражников сердито восклицает:
«— Это такое же точно седло, как я — родной сын моего отца, а кто говорит или же скажет другое, тот, верно, хватил лишнее.
— Вы лжете, как последний мерзавец, — объявил Дон Кихот.
Тут он поднял копьецо, которое никогда не выпускал из рук, и с такой силой вознамерился опустить его на голову стражника, что если б тот не увернулся, то рухнул бы неминуемо». Завязывается драка, которую вдруг прекращает Дон Кихот, заявив, что никто не знает, за что он бьется. После того как мир провозглашен, ревностный стражник Святого братства едва не арестовывает Дон Кихота как разбойника с большой дороги, освободившего каторжников. Дон Кихот высмеивает полученное стражником предписание: «<…> кто этот невежда, который подписал указ о задержании такого рыцаря, каков я? Кто он, не ведающий, что странствующие рыцари ничьей юрисдикции не подлежат, что их закон — меч, их юрисдикция — отвага, их уложения — собственная добрая воля? Кто этот олух, говорю я, который не подозревает, что ни одна дворянская грамота не дает столько льгот и преимуществ, сколько получает странствующий рыцарь в тот день, когда вступает в рыцарский орден и посвящает себя нелегкому делу рыцарства? Кто из странствующих рыцарей платит «алькавалу», "туфлю королевы", аренду, ввозную, дорожную или речную пошлину? Разве портной берет с него за пошивку платья? Разве владелец замка принимает его у себя не бесплатно? Кто из королей не сажает его за свой стол? Какая девица не питала к нему склонности и всецело не подчинялась воле его и хотению? И наконец, был ли, есть или будет такой странствующий рыцарь, у коего не хватило бы смелости собственными руками влепить четыреста палочных ударов четырем сотням стражников, которые станут ему поперек дороги?»
