Горькая, трудная минута!..
Но только минуту и горевало семейство. Вскоре внимание его главы, Михаила Ивановича Сиволапова, привлек теленок, который забрался на низкое и широкое крыльцо клуба. Михаил Иванович усмехнулся. Человек наблюдательный, он любил делать выводы из самых незначительных явлений. Ни с кем особенно он этими выводами не делился, предпочитал себе, так сказать, на ус наматывать и часто, бывало, поднимал голову и щурился вдаль: размышлял, а потом производил движение бровями вверх, расширяя при этом глаза и подводя таким образом черту под какой-нибудь своей мыслью. На сей раз он ограничился тонкой улыбкой.
По другую сторону улицы, заложив руки за спину, согбенно ковылял старик-казах. Остановившись, он долго смотрел из-под ладони на приезжих, раскрыв беззубый рот. Михаил Иванович, подмигнув ему, вскинул вопрошающе голову: чего, мол, тебе, бабай? Старик обрадованно покивал клинышком сквозной бороденки, бормоча что-то блеющим голоском, и отправился по своим неспешным делам.
Вот печаль и рассеялась. Теперь можно посвободнее осмотреться, слегка подшутить над собой в «наказание» за минутку растерянности. И Михаил Иванович, кладя голову то так, то эдак, снисходительно окинул взглядом неказистое свое богатство, схороненное в узлах, и вдруг, потянувшись шеей, издал губами тонкий волнообразный звук и разом вытаращил глаза. Мальчишки, глядя на отца, облегченно засмеялись. Спустив косынку на плечи, совсем по-домашнему стала причесываться и мать. И семейка эта удивительно быстро восстановила основную свою черту: веселую безалаберность с оттенком какой-то бесшабашности: э, где наша не пропадала!
На солидной, вдумчиво-рассудительной внешности Михаила Ивановича эта черта приоткрывалась неожиданно и на короткое время: то он мигнет игриво, заговорщицки, то молодцевато ударит оземь сапогом, то изобразит, передразнивая, какую-нибудь всем известную фигуру. Мелькнут эти превращения и опять водворяются на место выражение задумчивости на округлом, почти безбровом лице, умненькое помигивание припухших глаз, неторопливость в движениях.
Другое дело сыновья. Таиться они еще не умели: что было в душе, то и выплеснулось наружу. Один пустился терзать резиновый сапог, другой, точно такой же, как и брат, белобрысый, стриженый, сопливый, краснея от натуги и корежа рот, принялся доламывать рейку в штакетном заборчике, частично еще окружавшем клуб.
Какую-то минуту Михаил Иванович наблюдал за ребятней. Что ж, они себе дело нашли. Пора было и ему приниматься за труды. Вздохнув во всю грудь, ссадив блинообразную кепчонку с макушки на самые глаза, вольным шагом пошел он по улице.
IIНе только знакомиться с селом шел Михаил Иванович. Задача ставилась шире: посмотреть, чем живет, чем дышит местное хозяйство. По внешним чертам его был он не прочь определить, кто стоит у руля его и что он, самое главное, из себя представляет. И только после молчаливых бесед с улицей, фермами, производственными постройками, окраишком полей, видимым за последним двором, можно приступить к самому важному делу — разговору об авансе.
Новизной особой село не отличалось. Избы, в основном старинного казачьего фасона, с остатками ставень, резных наличников, даже парадных крылец и дверей, как-то ужимались под плосковатые, из вычерневшей теперь жести, крыши. Попадались казахские мазанки с крохотными подслеповатыми окошками, округло обмазанные для тепла глиной, с разгороженными подворьями, с самоварами возле порога, телегой на низких железных колесах, добродушно разбросавшей оглобли под ноги людям. И на улице, и дальше, в картофельниках, виднелись степняцкие заборы из белого, словно кость, плитняка.
Как и везде, на выгоне — длинные фермы с многолетними отвалами навоза по торцам, с утоптанными кардами вдоль стен, огороженные горбылевым жидким частоколом, с жердяными воротами на проволочных помочах.
Неподалеку от скотного двора по серебряному полынному косогору привольно расставлены сеялки, огромные сцепы борон с весенней, теперь уже закаменевшей грязью, плуги, культиваторы… Много кругом валялось железа. Какое еще годилось в дело, а какому ржаветь, врастать в землю, — определить было трудно. Разве что колючий татарник выдавал: коль цветут алые ядра его возле какой-нибудь рамы с колесами — значит давно покоится она здесь.
Неторопливо шагая, Михаил Иванович поглядывал по сторонам. Далеко, в глухие, кондовые степи занесла его судьба, а будто никуда и не уезжал — столько знакомого, привычного попадалось на глаза. Разве что горизонт казался здесь новым: тонкий обод, прочерченный словно бы под огромное лекало, был безукоризненно ровен. Лишь на севере его стеклянный обрез волновали синие увалы какой-то оплывшей, но все еще могучей возвышенности.
Что это за горы? Уж не Сырт ли? Да, пожалуй, это Сырт. И взглядом Михаил Иванович послал ему привет. Когда-то он обитал в этих краях, в емких долинах, до краев налитых прозрачным раствором нагорного воздуха и дыхания низинных тучных полей. Жил он тогда в совхозе, знаменитом тем в свое время, что возглавлял его отставной генерал. Нигде больше такого директора не было, во всем районе, а может, и в трех вместе взятых. «Откуда вы, чьи?» — спрашивали, бывало, в райцентре, где-нибудь у чайной. «А вы что, не знаете? Генерала Савельева мы!» — отвечали совхозные.
А как он командовал! Действуй, говорил, чтоб к двенадцати ноль-ноль или, например, к шестнадцати двадцати трем мне доложить! Да при одном только взгляде на него так и подмывало пройтись строевым шагом. Не раз, помнится, ловил себя Михаил Иванович на этом желании — вот что значит генерал, хоть и в отставке!..
С улыбкой, вызванной этими приятными воспоминаниями, Сиволапов наткнулся на большую лужу и подмигнул ей, как старой знакомой. Серая вода была в зеленых лишаях, кое-где пузырилась. В центре виднелся горб резинового ската. У крутого обмыленного бережка плескались гуси. Когда Михаил Иванович проходил мимо, гусак, вытянув шею, с визгом заскрежетал, растопырил крылья: не подходи, мое! И гусыни подтвердили тихой воркотней: его, его.
Вдруг из какого-то переулка круто вывернул колченогий тракторишко и, зверски фырча в трубу, оглашенно побежал куда-то. Пустая тележка моталась за ним и подпрыгивала, точно плясала, неуклюже выставляя то одно, то другое острое свое плечо.
«Не натворит ли чего-нибудь лихая эта голова?» — задумался Михаил Иванович. Скорее всего, предположил он, ничего не случится. На худой конец долбанет тележкой о столб и разворотит борт. Ну, да это ничего! Досок ему дадут, выпрямит в кузнице железо, болтов и гаек угол целый насыпан в мастерских, а руки свои, не наемные!
Вскоре Михаил Иванович обратил внимание на один существенный факт. Почти в каждом дворе возвышались солидные кучи навоза. Для понимающего человека штрих примечательный, красноречивый, вызывающий совершенно определенные умозаключения. Если навоза много, значит, скотины держат люди прилично, а раз так, следовательно и с кормами и выпасами затруднений колхозники не испытывают.
Дальше последовали азартные уже предположения: либо правление в этом колхозе крепкое, мудрое, с неизжитым пониманием мужицкой нужды в кормах для его скотины, выпасах, сенокосах, во всем том, что веками крепило и тешило крестьянскую душу, либо… предоставлена колхозничкам возможность сенцом, так сказать, безнадзорно запастись, негласно привезти соломки, прихватить при случае ведерко-другое дробленки или привозных, заводского изготовления, концентратов.
Так-так-так… Михаил Иванович даже глазками заморгал, до того интересной получалась задачка.
IIIПричем решал он ее совершенно бескорыстно, из одной любви к наблюдениям. Дело в том (тут Сиволапов поджимал губы, круглил в невинной печали глаза), что частые переезды с одного места жительства на другое: из совхоза в колхоз, из колхоза на элеватор, оттуда в какую-нибудь шарашкину контору. — не позволяли ему обзаводиться самостоятельным, серьезным хозяйством.
Но о кормах, о скотине, о погоде и видах на урожай потолковать Михаил Иванович любил, искренне сочувствовал чужим бедствиям с выпасами, дороговизне хорошего сена. Да и где оно нынче хорошее? Суданке, просяному рады, а житнячком разживутся — надолго счастливы.
Иной раз Михаилу Ивановичу и не удавалось вставить слово в общий разговор: слишком серьезные подбирались собеседники — из начальства небольшого кто-нибудь, учителя, из сельсовета, — но, воздерживаясь от высказываний, он с удовольствием присутствовал при обсуждении хозяйственных дел, событий местной жизни. Почмыхивая, помигивая, он с вниманием поворачивался то к одному, то к другому, кивал головой, если согласен был с чужой точкой зрения, либо поднимал брови и тонко усмехался, когда, по его мнению, заезжали «не в ту степь».
