В обоих упомянутых интервью Михалков-Конча-ловский говорит: «Вообще, часто Чехова ставят, будто он помер и можно делать с его пьесой все, что захочешь. И вообще, ставят не Чехова, а занимаются эксгумацией… прямо на останках, которые лежат во гробе». Очень самокритично, хотя и не очень понятно.
Можно заниматься эксгумацией останков (то есть выкапывать их), но нельзя заниматься эксгумацией на останках. Если в этом медицинском случае обойтись без латыни, то: жарить картошку можно, а жарить на картошке – нет; или это, извините, какая-то похабщина из жизни сотрудниц овощной базы.
Про кого говорит Михалков, если не про себя? Чьи спектакли он видел и счел эксгумацией (выкапыванием трупа из земли)? На вопрос интервьюера о чужих спектаклях он ответил: «Я принципиально уходил с постановок».
Мы не беремся никого учить. Но если человек сообщает публике свои принципы, то допускает, что их будут обсуждать.
Уходить со спектакля? Да, если не можешь преодолеть отвращение. Или заболел, или… Но «уходить принципиально» – это что-то странное. Это демонстрация высокомерия, что ли?
Если речь о художественном принципе, то лучше бы совсем не ходить. А зайти и уйти… Зачем приходил?
…Но спектакль очень красивый, актеры стараются (декорации, костюмы и музыку мы уже хвалили); публика ходить будет, и букеты будут – все будет как настоящее.
2004
P.S. Готовя тексты к печати, обнаружил изумляющее сходство двух кинорежиссерских постановок «Чайки»: Соловьева и Михалкова (Кончаловско-го) – живая вода, мертвый спектакль. И фантастически одинаковые – высокомерные и глуповатые интервью.
Золотая маска не налезла на питерского Лира
В трагедиях Шекспира есть благородные герои. Они могут ошибаться, совершать преступления, даже убийства (Гамлет убил пятерых, троих – собственноручно). Но они – не подонки, на подлость не способны, мерзость внушает им отвращение.
И на остальных персонажей мы (публика) глядим глазами благородных. Вместе с ними испытываем отвращение к подлости, предательству, мерзости.
Но если героя превратить в подонка – нам будет трудно ему сочувствовать. Люди не хотят быть на стороне негодяя. Кроме того, если благородных героев превратить в подонков, тогда на сцене останутся одни подонки.
… В Москву на «Золотую маску» знаменитый Малый драматический театр (Петербург) привез знаменитого «Короля Лира» в постановке знаменитого Додина. Множество рецензий, восторженные интервью и гордое «три года работы!» (сам факт, что над спектаклем работали три года, должен внушить публике почтение – как вдумчиво, как глубоко постигали Шекспира! как самоотверженно оставили мирскую суету ради искусства!).
… В самом начале герцог Глостер (у Шекспира – благородный, верный, жертвующий собой ради преследуемого Лира) знакомит придворных со своим взрослым сыном:
ГЛОСТЕР. Этот ублюдок появился на свет без приглашения. Мать его была шлюхой.
Это новый, очень смелый перевод. У Шекспира в реплике Глостера ни «ублюдка», ни «шлюхи» нет.[24]
Глостер говорит мерзости, а голос его – пьяная гнусавая хамоватая растяжка.
Человек называет собственного (пусть незаконного) сына ублюдком… да еще громко, да еще в присутствии этого самого сына… И ладно – если бы в ярости. Но это – спокойная беседа. Светский разговор.
У Шекспира, выходит, Глостер – благородный, а у Додина – негодяй. Зачем?
Потом на сцене появляется Эдгар – законный сын Глостера и (по Шекспиру) очень благородный, честный. Появляется и сразу, до всяких разговоров, проявляется: занюхивает жуткую дозу кокаина.
Неважно, что во времена Шекспира, и тем более во времена Лира, кокаина не было. Неважно, что поведение Эдгара в пьесе невозможно объяснить наркоманией, даже если не три, а тридцать три года углубляться в текст.
Важно другое. Наркотики – это современно, это модная тема. И очень наглядно: если персонаж наркоман – значит, он нехороший мальчик.
Тут же выясняется, что он еще и идиот. Эдгар надувает презерватив, приставляет получившийся полуметровый кабачок к ширинке и помахивает.
Для кого? Девушек на сцене нет – соблазнять некого. (Можно ли таким образом соблазнить – другой вопрос.) Друзей нет – смешить (даже таким способом) некого. Оглядываешься: а в театре только Эдгар с надутым кондомом и полный зал зрителей.
Значит – это для нас. Но ни единого смешка. Мертвая тишина, недоумение, отвращение и скука. Разве нам мало придурков? – о них ежедневно пишут газеты, их ежедневно показывает ТВ. И зачем (ради какой цели) героя превратили в наркомана и кретина?
…А потом Лир рассердился и громогласно послал верного Кента «в жопу!». (Публика не дрогнула, мертвая тишина продолжалась.)
А потом кто-то кого-то громогласно назвал «мудаком». (Мертвая тишина.)
Беда не в ругательствах и презервативах (мы привыкли). Беда в том, что это – самые запоминающиеся эпизоды. Остальное – бесцветно и бессмысленно. А это значит, Шекспир полностью уничтожен. Ибо для того, чтобы показывать со сцены похабщину, он не нужен.
Ужасны не ж… и м…, ужасно то, что они – самое интересное. Если подросток не имеет ни мастерства, ни таланта – чем ему пленить современную Бэк-ки Тэтчер? Конечно, похабщиной.
Смешно и грустно, но, похоже, почтенный До-дин погнался за модой. Он видит, как востребована тема наркотиков, видит каков рейтинг похабщины, видит успех ксюш, малаховых, лолит и, просидев три года над великой пьесой, обнаруживает, что иного пути к успеху сегодня нет.
Это ошибка. Люди заплатили полторы тысячи рублей за билет именно потому, что им хочется иного. А иначе могли бы остаться дома у телевизора.
Похабщины кругом так много, что хотелось бы чего-то вроде нежной интеллигентности (чье это выражение, вы скоро узнаете). Но, быть может, Додин не способен на нежную интеллигентность.
Кокаин = современность? Нет. Наркотики были всегда, а наркоманы не представляли большого художественного интереса (разве что для самих себя).
Шекспир не нуждается в осовременивании такими способами. Шекспир современен, потому что у него Любовь, Зависть… или – словами Киплинга:
Великие вещи все как одна: Женщины, лошади, власть и война.
…Мертвых спектаклей много. Они появляются в разных театрах, в разных странах. Мы о них не знаем ничего.
Но бывает, мертвый спектакль становится знаменит, его возят на фестивали, награждают.
Это такой «Леонид Ильич» – с погасшим взглядом, нечленораздельной речью, однако любящий целоваться с политиками и страстно любящий ордена.
Вот этот Лир из МДТ явно любит ордена. Приехал туда, где так много живых (хороших, блестящих, странных, ужасных, но – живых; «Золотая маска» собрала великолепную программу!). Сам факт приезда знаменитого театра со знаменитой пьесой в постановке знаменитого режиссера – уже претензия на высший орден.
Хорошо, что не дали. А могли бы дать «из уважения», из «целесообразности», как давали Леониду
Ильичу Звезды Героя и Ленинские премии по литературе.
…Большинство пожилых театральных гардеробщиц по-своему разбирается в искусстве, нагляделись всякого. Подавая пальто, она спрашивает: «Уходите? Понятно. Но, знаете, – в конце покажут голого мужчину».
Она знает, чем сегодня можно порадовать почтенную публику. В баню мало кто ходит. Где ж теперь, как не на сцене, голого мужика увидеть, да еще питерского.
Это очень интересно, что знаменитый театр после трех лет поисков прибег к тому же способу, что Король и Герцог из «Приключений Гекльберри Финна». Те тоже ради кассового успеха показали зрителям голого мужика, за что были вымазаны дегтем и вываляны в перьях. Сегодня зрители не проявляют такую горячность, скучают вежливо.
2007
P.S. В следующий раз Додин привез такой же бездарный, безнадежно мертвый спектакль – по другому великому произведению – «Жизнь и судьба» Гроссмана. Фальшь, скука. Но опять гордые интервью с пафосом: «Ездили на Колыму, осмотрели ГУЛАГ, прониклись…» Не помню, может, и в Освенцим ездили проникаться.
«Золотую Маску» Додин получил. Второй раз подряд прокатить не посмели.
…Вот текст, рекордный по проникновенности. Художественный руководитель Малого драматического театра Лев Додин в газете «Коммерсантъ» (25.11.2006) поздравляет депутата и демократа, ловкача и проныру – президента Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП) Александра Шохина:
«Многоуважаемый Александр Николаевич! Мы знакомы с вами вроде бы не так уж давно, но на самом деле я уже немало лет знаю вас и слежу за вашей деятельностью. Даже среди таких интеллигентных завлабов великого, что, как я уверен, поймут через много-много лет, гайдаровского правительства вы выделялись своей особой тихостью и нежной интеллигентностью. Многих это шокировало, у меня с самого начала вызвало доверие. Самым важным было – вы не похожи на тех министров, которых мы знали до этого. Потом вы тихо и спокойно, как мне кажется, покинули правительство – началась деятельность в Государственной думе. Я слушал иногда ваши выступления. Речь вашу отличало от большинства отсутствие того, что сегодня называют ужасающим словом „пиар“, отсутствие того, что сегодня называется еще более ужасающим словом „харизма“; в этой речи были ум, знание, понимание, обаяние и такое редкое для нашей Родины качество, как разумность. Потом мы с вами встретились в театре, я узнал и понял – вы любите искусство, вам трудно, если не невозможно, жить без него. Я понял – вы один из тех, в ком, несмотря на долгие советские годы, каким-то образом продолжается то, что мы называем немодными сейчас словами „русская интеллигентность“. Вы и сегодня занимаете, как я понимаю, достаточно значительное положение – я плохо разбираюсь в иерархии, – но с вами не произошло за эти уже немалые годы тех чудовищных изменений, которые случились со многими, кто был рядом с вами и кто приходил после вас. Дай бог не меняться и дальше. Поздравляю вас с днем рождения. Для своих 55 лет вы чертовски много успели. Думаю, если страна наша вам позволит, вы еще многое можете успеть. Нежные поклоны вашей прелестной жене, берегите себя. С Богом. Искренне ваш, Лев Додин».
