Но в самом деле, воспрещает ли современное знание, на которое ссылается исследовательница, залетать научно-фантастическому воображению в далекие галактики? Вспомним не так уж давно, в 30-х годах выход человека в космическое пространство вообще считали химерой и сказкой, и не литературоведы, а инженеры с мировым именем. Художественная литература не приблизила бы эту сказку, если бы апеллировала к безосновательному скептицизму, если бы не ставила целей, опережающих самые смелые проекты.
Точно так же современная фантастика ориентирует общественную мысль на дальние цели космонавтики. Т.е. если сегодня художественнее воображение по-прежнему действует с опережением, то вовсе не по «мифологической условности», а по собственным законам научной фантастики — современного типа художественного мышления, соединяющего рациональное гипотезирование по координатам научного знания с древним принципом эстетики целесообразного. Это значит, что практическую поверку своих «сдвоенных» проекций научная фантастика оставляет — по законам жанра — на завтра. Её реализм вовсе не в том, чтобы не оторваться от возможного сегодня, а в том, чтобы предугадать грядущие устремления человечества — как целеуказание научной теории и общественной мысли, из которых она же исходит, и, разумеется, как задание практическому сознанию, которому Т.Чернышёва оставляет в удел одни мифологические иллюзии.
Если так называемую космическую оперу устраивает безразлично какое правдоподобие, то в серьезных научно-фантастических романах преодоление безмерных расстояний — решающего препятствия в звездных рейсах — мотивируется неклассической Эйнштейновой физикой, с которой знаком современный школьник, нелинейной геометрией Лобачевского, о которой размышлял еще Раскольников у Достоевского. Когда в трилогии Снегова звездолеты пожирают расстояния, преобразуя кривизну пространства в вещество, — это не только «писательская» условность, это и оригинальная гипотеза автора — физика по профессии. Разве что только безнадежно отставший от нашего века читатель не различает сегодня сказочно-мифологических чудес и научно-фантастических.
Напрасно было бы искать у Т.Чернышёвой ответ на вопрос, на каком все-таки уровне осваивает космос придуманная ею, так сказать, обиходно-научно-мифологическая фантастика. Когда она уверяет, что «коллективное сознание человечества, следуя каким-то нам пока во многом непонятным принципам, безошибочно отбирает из всей суммы современных научных знаний только те, что совершенно необходимы для построения своего рода современной „мифологической картины мира”, которая и соответствует и одновременно не соответствует научным представлениям»[313], то и дело даже не в том, как можно выбирать из науки, да ещё безошибочно, то, что науке не соответствует. Дело прежде всего в том, что, по мнению Т.Чернышёвой, «наука в своем движении создает новую почву для рождения мифов»[314]. «Как это ни странно и парадоксально», -добавляет она. Странновато. Наука получается для того и возникла в процессе разложения мифологии, чтобы заново мифологию воссоздать…
В самом деле, странно слышать на исходе XX века, будто внутри науки существует некое «рабочее мифотворчество» (?!)…[315] Примером может служить, говорит Т.Чернышёва, «все, что связано с поисками разумной жизни во Вселенной»[316], — А могут ли служить примером мифотворчества, скажем, те пробы грунтов на биологическую активность, что взяты были на Луне и на Марсе? Или, чтобы избегнуть обвинений в мифотворчестве, и вовсе не следовало вести поиск разумной жизни?
Т.Чернышёва утверждает, что «за последнее время основы, условно говоря (?), мифологических моделей мира создаются самими учеными»[317]. Однако у специалистов-мифологов на этот счет иная точка зрения. Во введении в коллективную монографию «Мифология древнего мира» наш крупный востоковед И.Дьяконов писал, например что, наоборот, «мифотворчество проникает и в саму науку, способствуя созданию непроверенных или не поддающихся проверке лженаучных теорий»[318]. И почему же только «за последнее время»? Так было всегда: всегда борьба с лженаукой играла определенную роль в утверждении истины.
О научно-фантастической литературе уж и говорить не приходится: у Чернышёвой это непостижимая мифоложь — и тем не менее ложь, получается, будто бы «помогает современному человеку как-то (все-таки как же? — А.Б.) ориентироваться» ни много ни мало «в усложняющихся представлениях об окружающем мире…»[319]
Среди таких вот «парадоксов» пропадает интересное соображение автора о преодолении формального понимания правила Оккама. Согласно этому правилу, изучаемые «сущности не следует умножать без необходимости». Корректное исследование отсеивает избыточные для данного случая «сущности» («бритва Оккама»). Однако отделить первые от вторых способна уже не логика, а диалектика с интуицией. Научная фантастика в значительной мере исходит из интуиции, развивая заложенную ещё мифами догадку о будущем космическом бытии человека, подхватывает современную «безумную» идею об участии сверхцивилизаций в «переконструировании» мироздания и т.д., т.е. выдвигает на обсуждение «сущности», казавшиеся излишними и пока что не поддающиеся опытной проверке.
Но при чем здесь мифология, да ещё и современная? Когда Т.Чернышева вводит оговорку о том, что «употребляет термины „мифология”, „мифотворчество” применительно к современному мышлению в известной мере (в какой же?) условно, не ставя знак равенства между „современной мифологией” и древними мифами»[320], то это не только не спасает, а, наоборот, усугубляет ошибочность её позиции.
Сошлемся ещё раз на коллективную монографию «Мифология древнего мира». Во введении И.Дьяконов предостерегает от опрометчивого отождествления совершенно различных явлений, одинаково обозначаемых этим словом. На смену, или точнее сказать, в дополнение к пережиткам первоначальной, ещё дорелигиозной мифологии религия, — говорит Дьяконов, — создавала свою, «вторичную», которая вступила в непримиримый конфликт с научным знанием. Новое время породило «третичную» мифологию — она уже может являться, по словам Дьяконова, результатом «невежества непростительного», т.е. «принятия на веру того, на что уже имеются средства проверки — или, хуже того, результатом сознательного введения в заблуждение»[321].
Одно дело издержки древнего мифомышления в исторически присущем ему способе освоения мира и совсем другое — сегодняшнее игнорирование науки и практики. Дистанция больше, чем между сказкой в значении народнопоэтической фантазии и небывальщиной как досужей выдумкой.
Кроме того что псевдомифы (так по справедливости следовало бы разграничить новую мифологию с древней) противостоят истине и часто используются, если не сочиняются, откровенной реакцией, они не находят поддержки и в серьезной фантастике. На международном симпозиуме по внеземным цивилизациям в Таллинне научную фантастику упрекали за облегченное изображение контактов с инопланетянами[322], но вовсе не за мифологичность самой темы. К тому же недовольство ученых поспешными гипотезами насчет палеоконтакта и сенсационными слухами об НЛО как якобы космических кораблях касается не столько научно-фантастических произведений, сколько журналистских публикаций.
Одно дело, когда писатель-фантаст А.Казанцев в рассказе-гипотезе (по обозначению автора) «Взрыв» (1946) предположил, не был ли Тунгусский метеорит чужим космическим кораблем. Экспедиционные исследования этого, правда, пока что не подтвердили, и тем не менее рассказ сыграл свою роль в изучении «тунгусского дива», не все загадки которого прояснены и по сей день. Даже более рискованное предложение математика М.Агресста[323] пересмотреть некоторые эпизоды Библии под углом зрения посещения Земли звездными пришельцами заслуживало внимания на первоначальном этапе обсуждения возможной встречи с внеземными цивилизациями.
Но совсем другое дело, когда некоторые авторы гипотезы о палеоконтакте продолжают стоять на своем, невзирая ни на какие вполне земные объяснения «звездных» загадок. Особенно много заведомых натяжек от незнакомства с фактами оказалось в очерках А.Казанцева, о чем мы уже писали[324]. Публикации В.Зайцева (филолога)[325], хотя и более профессиональны, исторически и мировоззренчески не менее тенденциозны. Доказывая, например, что Иисус Христос был врачом инопланетной экспедиции, В.Зайцев не посчитался с тем, что библейское предание рисует этот персонаж, прежде всего, вероучителем вполне земного христианства, религиозным идеологом и моралистом. Когда легенду улучшают таким предвзятым образом, «новое» прочтение мифа оборачивается ещё одним мифом…
