Да, конечно, особенно прежде чем я взялся за перевод, во время переговоров о том, нужно ли вообще печатать оригинал. Потом, в ходе работы, привыкаешь к мысли, что ломовой извозчик, которому новый хозяин дал ключи от родовой усадьбы и поручил вывезти на подводе несколько предметов мебели, — не грабитель, что бы ни думали любопытные соседи, которым отчего-то есть дело до чужих имений.
За неделю до выпуска русской «Лауры» издатели неожиданно попросили меня как можно скорее прислать им что-то вроде адреса к торжественному собранию, имевшему состояться через два дня в музее Набокова в Петербурге, на котором выход книги предполагалось праздновать раутом. Я написал его в ту же ночь и тотчас отослал, но его там отчего-то читать не стали, а пожелали прочесть на следующей неделе в Москве, на открытии как бы ярмарки книг — но это тоже не удалось: мне передавали свидетели, что после вступительных речей публика ринулась в буфет.
Вот это краткое приветственное обращение, едва ли не буквально повисшее в воздухе:
«Дамы и господа!
Предложение написать что-нибудь для вашего собранія по случаю выхода „Лауры“ застало меня въ Гельсингфорсѣ, куда я какъ разъ пріѣхалъ сдѣлать объ этой книгѣ два доклада. Въ здѣшнемъ университетѣ вслѣдствіе свирѣпой эпидеміи гриппа отмѣнены рукопожатья, о чемъ кругомъ вывѣшены предупрежденья. Запретъ другого рода — непреодолимое для меня разстоянье временныхъ зонъ — не позволяетъ мнѣ протянуть вамъ руку не на письмѣ, а на самомъ дѣлѣ, съ особенной сердечностью тѣмъ, кто имѣлъ прямое отношеніе къ столь изящному (сколько могу судить еще не видѣвъ) изданію моего перевода этой необычайной прозы. Переведенная изъ камеры смертниковъ не въ пожизненное заключеніе, и даже не просто выпущенная на волю, но именно въ свѣтъ — въ обоихъ значеніяхъ этого слова, — она станетъ жить, уже теперь живетъ, шумной свѣтской жизнью, независимой не только отъ издателя и переводчика, но и отъ автора, въ круженьи торжествъ, въ окруженьи полумасокъ, въ чехардѣ загадокъ и отгадокъ, и въ повѣтріяхъ вздорныхъ слуховъ подъ копирку.
Съ другой стороны, мнѣ кажется, что всѣмъ теперь извѣстная исторія этого приговореннаго черновика, какъ бы ни относиться къ ея развязкѣ, не предполагаетъ громкихъ тостовъ и рукоплесканій — лучше можетъ быть просто поздравить „другъ друга съ берегомъ“, и если и сказать „ура“, то вполголоса. Посылаю вамъ этотъ тихій привѣтъ — и фигурально, и буквально „съ другого берега“.
Я хотѣлъ бы воспользоваться этимъ любезно предоставленнымъ мнѣ случаемъ, чтобы выразить душевную признательность сотрудникамъ издательства, въ частности Е. А. В., Т. Ф. Ж., и О. В. Ч., за ихъ неизмѣнно исполнительное вниманіе къ моимъ просьбамъ техническаго и профессіональнаго свойства.
Я благодаренъ также И. Н. Т. за кропотливый корректурный трудъ и особенно за ея терпѣливое отношеніе къ такъ называемымъ „особенностямъ моей орѳографіи и слога“. Здѣсь нѣтъ нужды объяснять эти особенности — желающіе найдутъ объясненіе въ 8-й главкѣ моего послѣсловія, и быть можетъ поймутъ, отчего тутъ не блажь и не чудачество. Впрочемъ, упомянутая разница часовыхъ поясовъ — мои отстаютъ на девяносто лѣтъ — можетъ этому пониманію воспрепятствовать.
Кстати здѣсь объ этомъ послѣсловіи. Брайанъ Бойдъ, извѣстный біографъ Набокова, прочитавъ его въ рукописи, сказалъ, что по его мнѣнію истолкованіе любой книги излишне при первомъ ея изданіи — замѣчаніе, обнаруживающее тонкость сужденія. Но, какъ иные изъ присутствующихъ знаютъ, до самого сентября [2009 года] не было и рѣчи о помѣщеніи перевода предисловія Дмитрія Набокова, и мое эссе предполагалось въ видѣ предувѣдомительныхъ замѣтокъ, безъ которыхъ выпускать на люди эти необработанные фрагменты было бы совсѣмъ странно.
Я надѣюсь, что читатели, которые захотятъ этимъ послѣсловіемъ воспользоваться по назначенію, не пройдутъ мимо одной сквозной темы: прямыя и косвенныя, подводныя и явныя цитаты изъ Пушкина и стрѣлки, указывающія направленіе къ нему, попадаются тамъ и сямъ, и наконецъ въ послѣднемъ пассажѣ все это сходится, чтобы вывести и подчеркнуть нѣкое важное несходство Пушкина и Набокова въ отношеніи къ смерти, главной темѣ „Лауры“ (таковъ былъ мой замыселъ).
И вотъ въ связи съ этой пушкинской темой и темой конца — конца жизни въ вымыслѣ или въ дѣйствительности — позвольте подъ конецъ этого затянувшагося привѣтствія занять ваше вниманіе „онѣгинским“ сонетомъ, сочиненнымъ на случай. Въ немъ сдѣлана попытка совмѣстить формально и тематически не только послѣднія строки „Онѣгина“ и „Дара“, но и англійскіе стихи Набокова о своемъ переводѣ „Онѣгина“ на русскій, имитирующіе строфу Пушкина.
Что переводъ? Переложенье
Взаимозамѣнимыхъ словъ —
Перекладныхъ клячъ просвѣщенья —
Иль клевета на мертвецовъ?
И какъ, не морща переносья,
Постичь, что мигомъ перенесся
Изъ трюма корабля на балъ
Нашъ арестантъ-оригиналъ?
И танцовщи́цу-мать, и дочку
Встрѣчаетъ шумная толпа…
И чтобы избѣжать faux pas,
Здѣсь лучше бы поставить точку —
Но корректурѣ вопреки,
Тире стоить въ концѣ строки.
Геннадій Барабтарло
Гельсингфорсъ,
12 (25) ноября 2009»
Ты пропустишь свой поезд >>>
Платформа станции Монтрё; ждут поезда на Женеву.
В ожидании поезда >>>
«Чем бы любовь к колесу ни объяснялась, мы с тобой будем вечно держать и защищать… те мосты, на которых мы проводили часы с двухлетним, трехлетним, четырехлетним сыном в ожидании поезда» («Другие берега»).
Этот железнодорожный мост ведет на Несторштрассе, 22, последний адрес Набоковых в Берлине, где они прожили до самого отъезда из Германии; где написаны, среди прочего, «Приглашение на казнь» и большая часть «Дара», и где в 1934 году родился их сын Дмитрий.
Мы диву давались >>>; >>>
«С безграничным оптимизмом он надеялся, что щелкнет семафор, и вырастет локомотив из точки вдали, где столько сливалось рельс между черными спинами домов» («Другие берега»).
Тот же вид — с точки зрения четырехлетнего ребенка. Невидимые родители справа и слева держат его за руки.
Радиусы любви >>>
Итака, дом на Каюгских высотах недалеко от Корнельского университета. Здесь в сентябре 1951 года у Набокова был солнечный удар («жар, боль в висках, безсонница, блестящее по безплодное мельтешение мысли и воображения…»), и здесь он написал свой последний разсказ «Ланс», трехслойный этюд о любви к пространству, времени и к сыну.
Полупрозрачное стекло >>>
Гостиная в доме № 880 на Вышней улице в Итаке, где Набоковы жили в середине 1950-х годов. Это мизансцена первых строк поэмы Шейда о «Бледном огне».
Рукописи превосходно горят >>>
Двор дома 802 по ул. Сенеки, в Итаке, куда Набоковы переехали в 1948 году. Летом 1950 года, разочаровавшись в начатом новом романе о Хуаните Дарк, В. Н. понес сюда стопки карточек с двенадцатью главами будущей «Лолиты», чтобы сжечь их в печке для садового мусора. Жена остановила его, посоветовав еще подумать. Подумав, он передумал: «Привидение уничтоженной книги поселилось бы среди моих бумаг и преследовало бы меня до конца жизни».
Дом с мезонином >>>
Дом 19 на ул. Апльби в Вельзлее, штат Массачусетс; там Набоковы нанимали квартиру в мансарде. В двух шагах — известный колледж для девиц, где с 1941 года Набоков преподавал русскую словесность. Здесь он задумал и начал свой первый американский роман «Под знаком незаконнорожденных».
Занятия таксономией >>>
Кабинет Набокова в Гарвардском музее сравнительной зоологии, где он курировал отдел чешуекрылых в 1940-е годы. Совсем недавно нынешний куратор, д-р Наоми Пирс, опубликовала сенсационную статью, в которой она показывает, что новые методы научных изследований в области энтомологии подтверждают казавшуюся фантазией гипотезу Набокова 1940-х годов о миграции одного из видов бабочек-голубянок из Сибири в Америку, — причем именно пятью волнами, как он и предсказывал.
Вопрос стиля >>>
