считать этого крайнего случая, исключительно самостоятельная охрана своего права, как учит тому карикатура дуэли, – вещь трудная. Помощь других здесь, по большей части, желательна и упрощает дело.
Но надо остерегаться искать в этой помощи чего-либо большего, чем, в самом благоприятном случае, участия других к делу, по-видимому, обиженного человека. Вступятся ли здесь за правое или за неправое дело, этого из коллективности заступничества нимало не вытекает. Толпа или то, что органически заступает её место, в лучшем случае может только представлять собой общие интересы, и эти общие интересы могут иногда, но отнюдь не в каждом отдельном случае, включать в себя защиту права. Таким образом, в коллективности только обобщается индивидуальная самопомощь, но без всякой гарантии за то, что такая организованная или неорганизованная помощь сколько-нибудь хороша, т. е. осуществляет действительное право.
Наоборот, грубые качества сверхзверя, родящегося в виде человека, исторически были причиной того, что именно наиболее выдающиеся человеческие индивидуумы страдали от этого проклятия зверства. Никакой значительный прогресс не совершался никогда через коллективность. Как в знании, так и в практической жизни, если они действительно идут вперед, решают дело отдельные могучие личности. Волокита коллективных учреждений в самом благоприятном случае может сохранить существующее состояние; но творчество должно исходить от высокоодаренных индивидуумов. Революции, где они не оказываются простыми кризисами испорченности, руководятся направлениями, которые вовсе не исходят от самой толпы, а скорее просто навязываются ей и всяким вообще коллективностям. Это было так и в случае с французским переворотом. Произведенный главным образом в Париже, он тотчас же превратился в контрреволюцию и реакцию, как только пожелали провозглашенные им свободы обобщить так, чтобы они преобразовались в формальную свободу, создавшую для существовавшего народного невежества и общественной испорченности представительство путем выборов.
И английская революция XVII века также поучительна для понимания указанной выше сущности дела. Кромвель, обезглавивший короля, довел ее до конца. Он создал парламентское войско и выиграл сражения, которые было необходимо дать, чтобы разрушить дворянский режим. От его личности зависело так много, что с его смертью главное его завоевание, республика с протектором во главе, снова было утрачено; и до сих пор после того ничего не последовало и не осталось, кроме призрака династии и жалкого конституционализма. Кромвель не обладал никакой военной должностью или властью, но создал себе нечто подобное только в интересах революции, т. е. для противодействия королевским притязаниям.
Если английское царство эпигонов придает так много цены второй, так называемой, славной революций 1688 года, то этим оно доказывает только, что не умеет или не желает ценить дел, случившихся поколением раньше и получивших свои характерные черты от личности Кромвеля. Английский строй остался на полдороге, так как дело Кромвеля продолжалось недостаточно долго и очевидно не могло найти себе продолжателя. В этом-то и заключается недостаток всех коллективных режимов, что в них только при особых обстоятельствах отдельные индивидуумы могут достигать благотворно реформирующего влияния. Одной способности недостаточно; должны открыться и обстоятельства, которые обнаружили бы способность и через отовсюду видные заслуги положили основание её власти. Последняя же необходимость опять-таки служит доказательством вредности коллективных режимов; ибо именно благодаря им в политических делах вожди могут быть, так сказать, узаконены лишь путем насильственных действий. Насилие со стороны героя не приходится отделять здесь от обыденного насилия. Отсюда же объясняется и трудность, даже большей частью, невозможность для натур, способных к благотворной деятельности, достигнуть верхов. Коллективность, как бы она ни называлась, всегда готова идти, как стадо, за передовым бараном, но лишь в исключительных случаях она увлекается чем-либо действительно высшим.
2. Могучие личности, овладевающие коллективностью, обыкновенно не действуют согласно с правом. Скорее, обратное было историческим правилом, а исключения не всегда и не везде приобретали значение. Это происходит прежде всего от преобладающего хищнического характера всякой политики, который мы не только разъяснили в особом отделе, но с которым мы боролись и во всех наших прочих исследованиях. Именно необузданное себялюбие способных и сильных индивидуумов служит причиной того, что эти лица прежде всего добиваются личной власти, а право отодвигают на второй план. Новейший случай, где право не принималось в расчет, был случай первого Бонапарта, в дурных целях использовавшего революцию. Он отчасти вернулся к апсиеп гёдише’у и приспособился к нему путем конкордата с поповской коллективной властью. Хоть он и разрушил вне Франции многое пошатнувшееся и падал, подобно грому и молнии, среди старых династов, тем не менее эти наполеоновские грозы были скоропреходящи и вели к росту реакции, которая своей тяжестью давила все XIX столетие и держится до сих пор.
Презирающие право индивидуумы стремятся только к тому дурному, что в них самих содержится, и для этой цели охотно приспособляются к традиционной и господствующей испорченности существующих коллективностей. Таким путем они еще усиливают общее зло и в самом благоприятном случае разве лишь невольно и косвенно приносят немного добра тем, что в ходе своих операций и своими дурными средствами принуждены бывают уничтожать и кое-что действительно дурное. Действительное добро и власть крайне редко идут рука об руку, да и тогда – не вполне. Именно коллективность и была причиной того, что качества отдельных личностей были весьма смешанного характера. Поэтому если мы ожидаем, в конце концов, от личной инициативы чего-то решающего в смысле добра, то наше предположение имеет в виду ту возможность, что в сменяющихся образованиях когда-нибудь все-таки сочетается стремление к добру с обладанием орудиями власти. И если твердо установлена идея, что от формы коллективного устройства, – будет оно социалистическим или нет, все равно, – не надо ожидать никакой защиты добра, но скорее лишь усиления традиционного порабощения и испорченности, то стремление отдельной личности должно наперед уже намечать новые пути; в вопросе о потребных для неё новых направлениях личность должна заботиться более о том, что будет, нежели о второстепенном вопросе, как будет. Тогда только научатся судить о делах по всему тому, что они устраняют из мира дурного и что хорошего они в него вносят или в нем обосновывают.
Так называемые герои истории в политике отнюдь не были героями добра. Поэтому мы далеки от того, чтобы с нашими персоналистическими принципами в чем-нибудь оказать поддержку мнимому культу героев. Герои, которых исторически или теперь наиболее прославляет коллективность, – такого именно сорта. Против этих кумиров толпы мы всегда выступали; мы могли указать на случаи благотворной личной инициативы в духовной области, но не в области политической и социальной. Тем не менее частичные, второстепенные явления, обнаружившиеся в пестрой смеси личностей, указывают на то, что когда-нибудь и более полное соединение полновластия с правом осуществится всесторонне и продолжительно в одной и той же личности.
