Книги советских «фантастоведов» хорошо приняты отечественной и зарубежной печатью. Некоторые частично, либо полностью переведены на иностранные языки, удостоены специальных международных премий, которые учреждены для литературных исследований в этой области. Получила признание в зарубежном литературоведении, например, трактовка научно-фантастических романов Ж.Верна, как своеобразных утопий.
Одновременность многочисленных работ различного плана, — конечно, результат использования богатейшего опыта литературоведения. Но, вместе с тем, возникшая разносторонность подхода к научной фантастике была обусловлена и пересмотром прежних взглядов. Теоретические положения, выдвигавшиеся в период формирования этого жанра, зачастую умозрительно, устарели применительно к фантастике 50-60-х годов, которая интенсивно развивалась в это время в новых условиях.
О самоопределении отечественного «фантастоведения» в науке может свидетельствовать также появление диссертационных работ. Вот некоторые темы докторских и кандидатских диссертаций, защищенных -впервые по научно-фантастической литературе — в 1968-1979 годах; творчество Г.Уэллса[491] и И.Ефремова[492], природа фантастической образности[493], социально-философский жанр современной фантастики[494], художественные концепции будущего[495]. Концепция будущего, кстати сказать, весьма интересует зарубежных русистов. Примечательна тема докторской диссертации американского исследователя П.Мак-Гвайро: «Социальные модели будущего в советской научной фантастике» (1976).
Признак созревания научного направления — формирование в его составе вспомогательных дисциплин. В критико-библиографической книге Б.Ляпунова «В мире мечты» (М., 1970)[496] и в статье А.Палея «Книги о фантастике»[497] можно найти подробные сведения о справочных изданиях и других отечественных источниках изучения научно-фантастической литературы. Напомним, что в нашей стране были составлены ценные указатели русских изданий Жюля Верна и Герберта Уэллса, а также литературы о них[498], впервые опубликованы выборочные[499] и полные[500] библиографии советской и зарубежной фантастики на русском языке.
К «фантастоведению» примыкает серия так называемых исследований. Это не столь уж новое направление отечественной литературной науки (если вспомнить опыты социологического обследования читательских интересов в 20-30-е годы) имеет немаловажное значение для уточнения критериев анализа научно-фантастического жанра. Анкетированиием было, например, установлено, что большинство читателей различных категорий воспринимает современную фантастику, прежде всего, как «литературу о будущем»[501], а не просто условную литературную форму отражения современности, как склонны ограничивать её задачи некоторые писатели и критики. При этом интерес любителей жанра, подготовленных читателей, особенно ученых, к оригинальным фантастическим идеям преобладает над эстетическими требованиями к «образам»[502]. Правда, эстетические критерии формулируются в анкетах в чересчур общей форме, без достаточного учета «особого» случая научной фантастики.
Тем не менее, оба вывода интересны в том плане, что подтверждают небезосновательность давнего спора между писателями, литературоведами, критиками, читателями, по сути дела, о самом главном. Крайние мнения хорошо обозначились в одной полемической статье историка и теоретика научно-фантастической литературы Ю.Кагарлицкого: «Либо мы рассматриваем научную фантастику как традиционную часть литературы, и тогда мы вправе применять к ней те (общелитературные, — А.Б.) критерии, на которых настаивает Ю.Смелков[503], либо она — „беспрецедентное явление” (по характеристике Ю.Смелкова, — А.Б.), и тогда мы, напротив, должны заботливо пестовать её в колыбели и оберегать от критических сквозняков. Нельзя сразу и делать фантастику подвластной „критике вообще”, и отгораживать, хотя бы и довольно, широким забором от „литературы вообще”[504].
Ни одно по-настоящему художественное явление не укладывается в жесткое «либо либо». Любой развивающийся жанр, и научно-фантастический не составляет исключения, подчиняется своим внутренним закономерностям и, вместе с тем, всеобщим законам искусства, вносит в художественный прогресс нечто свое, новое — и, вместе с тем, всегда связан традицией. Ю.Кагарлицкий это продемонстрировал на примере «лунной дилогии» Жюля Верна, где строго научная фантазия противоречиво переплетается со свободной литературной условностью (несколько ниже мы обратимся к такой диалектике).
Научная фантастика Ж.Верна соприкасается с такими неканоническими жанрами, как роман приключений, литературная утопия, научно-популярный очерк и т.д., а, с другой стороны, она пронизана мотивами романтизма, которые прослеживаются во всех европейских литературах того времени. Тесное родство современной психологической фантастики с нефантастической литературой послужило даже поводом объяснять своеобразие этого жанра лишь введением фантастического приема, когда рациональный (содержательный) смысл художественного вымысла не существен, как в условной природе литературной сказки. А между тем, научное мышление детерминантно, хотя и в различной степени, для всей современной фантастики любых разновидностей.
«Роман будущего», формировавшийся несколько в стороне от основного течения литературы, тем не менее, призван был решать назревавшие общелитературные задачи, и не помимо своей специфики, а как раз через неё и при её посредстве. Непростой вопрос о критериях научно-фантастического жанра имеет в отечественной литературе свою историю. В 20-30-е годы природа научной фантастики мыслилась неопределенно: то как нечто родственное авантюрно-приключенческому жанру, то чуть ли не тождественное научно-популярному. М.Горький, например, связывал появление «Аэлиты», с которой начиналась советская научная фантастика, с интересом Л.Толстого к «фабульному» роману, «сенсационному сюжету» («Сейчас в Европах очень увлекаются этим делом»)[505].
Немногие писатели и ученые сознавали ценность самоопределения научной фантастики как особого литературного явления. Но и они не усматривали в ней художественного мышления нового типа. В суждениях акад. В.Обручева (автора «Плутонии» и «Земли Санникова»): «Хороший научно-фантастический роман дает большее или меньшее количество знаний в увлекательной форме»[506] и Александра Беляева: «толкнуть… на самостоятельную научную работу — это лучшее и большее, что может сделать научно-фантастическое произведение[507]; на передний план не случайно выдвигалась просветительская задача. В годы первых пятилеток девиз жюль-верновской фантастики: „учить и воспитывать, развлекая” — был созвучен провозглашенным методам переустройства страны.
Однако в литературной критике это одно из функциональных назначений жанра превращалось чуть ли не в единственное. Мера реализма поднималась как тождественность фантазии уже достигнутому уровню науки и техники. В.Шкловский, например, писал в рецензии на популярную книгу А.Беляева: «„Странная амфибия” — чисто фантастический роман, к которому пришили жабры научного опровержения»[508]. В самом деле, «опровергающий» комментарий, вроде предисловия проф. А.Немилова, которое имел в виду В.Шкловский, сделался чуть ли не составной частью изданий научной фантастики.
Небуквальность фантастического изобретения или открытия, многозначительность заключенного в фантастической идее задания науке (эту функцию жанра отметит впоследствии К.Федин) долго не укладывались в литературно-критических представлениях. Подобным образом и «нефантастическая» литературная критика иногда ошибочно противопоставляет художественному обобщению «сырую» жизненную правду. Метафоричность научно-художественного прогноза сознавали лишь дальновидные писатели и наделенные воображением ученые.
Естественно, специфичность научной фантастики, как художественного явления не могла быть сразу освоена литературно-критической мыслью. Но и сама научно-фантастическая литература в 20-40-е годы, несмотря на классические произведения А.Толстого, А.Беляева, В.Обручева, не вполне еще определилась как особый тип мышления, пограничный художественному и научному познанию. Это зависело не только от внутреннего развития молодого жанра, но и от внелитературных факторов. Например, от преодоления прагматически-бытовых представлений о научно-индустриальном прогрессе и социальных последствиях технической революции. В неоконченном романе Е.Петрова «Путешествие в страну коммунизма»[509] прогресс мыслился как простое усовершенствование прежних открытий, как превращение уже сделанных изобретений в общедоступные.
