Александр Шлёнский - Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе

У Тэффи есть один прелестный рассказ о том, какую роль в нашей жизни играют вещи. Героиня этого рассказа купила себе весьма смелое и легкомысленное платье. Купила не со значением, а просто так, по случаю. Но надев его и взглянув на себя в зеркало, она неожиданно почувствовала нечто новое в себе, чего никогда раньше не замечала. Вскорости, фривольный предмет туалета направил стопы своей хозяйки по неверному пути. Руководствуясь его коварными советами, она неожиданно для себя зафлиртовала с другим героем рассказа, нечаянно изменила мужу, а муж с ней незамедлительно развелся… Жизнь бедной женщины оказалась разбитой вдребезги из-за случайной, пустяковой покупки.

В моем случае другая вещь подвигла меня на то, чтобы начать писать воспоминания о своей жизни. Эта вещь называется Шевроле Тахо 1999 года выпуска. Огромный, роскошный автомобиль класса «sports utility vehicle», сокращенно SUV. После того как пал смертью храбрых мой Додж Караван, на котором я проездил три года, я остановил свой выбор именно на этом автомобиле. Я давно хотел купить что-то большое и железное. Вообще-то, я сперва раскатывал губы на GMC Yukon, не соображая, сколько он, собственно говоря, стоит денег. Выяснилось однако, что на Юкон я ещё пока не заработал. Впрочем, и того что я в результате приобрёл, мне хватило с головой.

Когда я пересел за руль купленного мною железного монстра, я обнаружил в своей жизни некоторые существенные перемены. Теперь, когда я, запарковавшись, выхожу из своего дворца на колёсах, окружающие здороваются со мной и улыбаются мне как минимум раза в три чаще, чем когда я выходил из своего верного, потёртого временем и милями Доджа. Раньше, еще в Техасе, когда я гулял вокруг озера с видеокамерой, снимая роскошных белых цапель на воде и колоритных бородатых байкеров на дороге, мне точно так же старательно улыбались аборигены. А вот когда я шёл без камеры, никто мне не улыбался, да и вообще меня не замечал. Почему такая разница? Да всё очень просто: человек с дорогой камерой в руках — это человек состоятельный, а значит достойный. Достойному человеку не грех и улыбнуться. А без камеры я по внешнему виду сразу перекочёвываю в класс бедняков, потому что в целях экономии одеваюсь из Кэй-марта. Когда я покупаю одежду, надо мной властвует её величество Жаба. Она не позволяет мне платить впятеро дороже за почти точно такие же тряпки, только потому что они куплены в Гэпе, а не в Уолмарте. Платить за лэйблы я не привык. При попытке преодолеть эту привычку и купить в Таргете рубашку дороже двадцати долларов, Жаба хватает меня за горло жабьими лапами и начинает душить с такой силой, что впору звонить найн-уан-уан. Камеру Жаба мне простила — и на том ей большое человеческое спасибо. Но одеваться достойно Жаба мне не даёт, и по её милости без камеры в руках я могу легко сойти за бомжа. Кстати, американские бомжи раньше, во времена Доджа, меня за человека не считали, зато теперь они подходят ко мне через всю стоянку и безапелляционно требуют еды и денег. Приходится давать. Своего рода местный налог на роскошь.

Раньше, когда я водил потёртый Додж, я утверждал себя тем, что подрезал и обгонял роскошные лимузины, дорогие спортивные машины и прочих лоснящихся буржуинов на колёсах, да и вообще носился по дорогам как смерч, сорвавшийся с цепи. В результате заработал кучу тикетов. Теперь, сидя за рулём пульмановского вагона на громадных дутых шинах, глядя на прочий трафик как со второго этажа, в салоне, сплошь обтянутом кожей и напичканном всевозможной автоматикой, мне уже ничего никому не надо доказывать. Я еду медленно и вальяжно, и летать по дорогам мне уже не в масть. Купив новую машину, я вместе с ней купил новое самоощущение и новый стиль поведения на дороге. И этот стиль очень быстро стал частью меня. Если раньше я и другие дела делал в головокружительном темпе, очертя голову и со свистом в ушах, то теперь я всё чаще предпочитаю многие из этих же вещей делать неторопливо и солидно.

Сотрудники на работе долго и горячо поздравляли меня с покупкой — здесь такие вещи очень замечают и ценят — и смотрели на моё приобретение чрезвычайно уважительно. Некоторую часть этого уважения, в конце концов, перенесли и на меня. Если раньше меня уважали исключительно за мою квалификацию, то теперь вектор уважения со стороны сотрудников несколько изменился: меня стали уважать не только как продвинутого специалиста, но и просто как солидного человека, безотносительно к профессии. И я тоже в результате стал чувствовать себя по-другому. Если раньше, во времена потёртого верного Доджа, я чувствовал себя среди американцев на сто процентов эмигрантом, то со вступлением в эпоху Шевроле Тахо, я неожиданно стал ощутимо легче изъясняться на американском языке, избавился от значительной части акцента, научился непринуждённо шутить по-английски и всем своим видом показывать, что у меня всё окэй. Возросшая уверенность в себе и чувство собственного достоинства меняют много в человеке. Теперь я уже не чувствую себя эмигрантом на сто процентов. Ну максимум, наполовину. То есть, уже не эмигрантом, а всего лишь полуэмигрантом. И это ощущение пришло ко мне не в результате недавного получения гринкарты, без которой конечно, никак нельзя, а именно от сияющих полированных боков и кожаного салона моего авточуда. Именно оно приобщило меня к этой стране, заставив окружающих глядеть на меня иначе чем раньше, после чего я сам тоже быстро поменял некоторую часть своих взглядов на мир. Сознавать всё это очень смешно, но если я захочу над этим посмеяться в кругу своих здешних приятелей, то смеяться я буду в единственном числе, а остальные будут с удивлением смотреть на странного русского. Смеяться никто не станет, но вероятно предложат мне продать эту машину и купить лучшую, если эта машина доставляет мне какое-то беспокойство, пусть даже чисто морального плана.

Разумеется, я всю жизнь считал и продолжаю считать, что самое ценное в человеке — это его духовный мир, знания, опыт, его неповторимость, уникальность, филигранные движения его ума и тела… Выражаясь языком Вероники Живолуб, те самые «бесценные фламенковые повороты запястий», которые ничего не стоят и которых не купить за все деньги на свете. Но… однажды покинув общество нищих мечтателей и книгочеев, завсегдатаев кухонных диспутов, возивших бесценные сокровища своих воспетых Окуджавой коммунальных душ на метро и троллейбусах, однажды оказавшись в обществе чванливого и ненасытного потребления, я понял, что привезённые мной интеллектуальные и духовные накопления здесь не конвертируются и не ценятся, то есть, не являются ликвидными. Во-первых, я не могу перевести самую интересную и значительную часть себя на английский язык. Но если бы даже и перевёл, всё равно никто бы не оценил здесь мой заграничный бисер, сколько усердно его не мечи. В этой стране ценятся в первую очередь те вещи, которые можно потрогать руками, и которые стоят кучу денег. Человека здесь оценивают в денежном выражении. Сперва всё моё существо яростно протестовало против подобного подхода к человеку, но как говорит пословица, «с кем поведёшься, от того и заберемеенешь». Тихо, незаметно, в моём сознании поселилась маленькая американская беременность в виде понимания необходимости выглядеть более респектабельно не на свой, привезённый из России манер, а по местному образцу, и в один прекрасный день родилась мысль о том, что необходимо расстаться со значительной частью сбережений и купить… Купил. Жаба не протестовала. Жаба от боли и скорби расставания со златом, над коим она чахла, едва не придушила себя, но меня и пальцем не тронула. Итак, первая беременность разрешилась новым пониманием роли вещей и особливо денег в новом обществе. Остаётся надеяться, что повторная беременность не перерастёт в раковую опухоль безудержного стремления к обогащению.

Таким образом, моя покупка не только принесла с собой уважение окружающих, не только поменяла мой жизненный стиль, но и в конечном итоге дала название моим мемуарам: «Записки полуэмигранта». Вот так порой вещи влияют на жизнь человека. Кроме того, покупка роскошного автомобиля несколько испугала меня, показав, что я могу легко переродиться в новом обществе, измениться непоправимо, как чеховский Ионыч, утратить всю внутреннюю роскошь, которую в здешнем обществе никто не ценит, и незаметно поменять её на роскошь внешнюю, полностью истеряв свои внутренние достоинства. И от испуга мне неожиданно пришла в голову мысль, что писание мемуаров — это неплохой повод взглянуть внутрь себя, разложить по полочкам свой внутренний инвентарь, привести его в порядок, подновить где надо. Таким образом, появляется несколько дополнительных шансов сохранить внутри себя то, что собиралось по крохам всю жизнь и стоило мне гораздо дороже, чем все американские автомобили вместе взятые.