Это не предисловие, а скорее, как говорят музыканты, затакт…
В феврале 1919 года в Советскую Россию приехал известный американский писатель Джозеф Линкольн Стеффенс. Он посетил Москву, встречался с Лениным. Суммируя свои впечатления о посещении первого в мире социалистического государства, Стеффенс заявил репортерам в Париже: «Я совершил путешествие в будущее, и оно прокладывает себе дорогу». Эту фразу он воспроизвел несколько видоизмененно и в своей «Автобиографии» (1931 год) — «Я видел будущее, и оно действует». Стеффенс обладал прозрением. Ведь он был в стране, пораженной разрухой и голодом, исполосованной глубокими ранами мировой и гражданской войн, задыхавшейся в кольце империалистической блокады. И тем не менее Стеффенс разглядел главное.
В середине двадцатых годов в Соединенные Штаты приехал Владимир Маяковский. Америка переживала бум. Депрессией еще не пахло. И тем не менее поэт разглядел главное. В стихотворении «Небоскреб в разрезе» этот гигант, влюбленный во все гигантское, написал о «разбольшущем» нью-йоркском доме, что он «совсем дооктябрьский Елец аль Конотоп». А в заключение подвел итог, овеянный легкой грустью и глубоким разочарованием человека, бывшего когда-то футуристом:
Я стремился
за 7000 верст вперед,
а приехал
на 7 лет назад.
Мне пришлось работать в Соединенных Штатах почти пять лет в качестве собственного корреспондента «Известий». Изъездил, излетал и исходил я за эти годы сотни тысяч миль. Побывал почти везде, куда пускают иностранца с советским паспортом. Недавно вернулся на Родину. Люди, естественно, спрашивают: «Ну, как?» Пытаясь вывести предельно сжатую формулу из бесчисленных уравнений-воспоминаний-впечатлений, я все чаще склоняюсь к одной, перефразирующей слова Стеффенса: «Я видел будущее, и оно не действует».
Сейчас небоскребы в Нью-Йорке много выше, чем во времена Маяковского. Техника — без юмора — на грани фантастики. Дороги — мечта. Вряд ли какое-либо капиталистическое государство, включая изобретательную Японию и трудолюбивую Западную Германию, догонит Соединенные Штаты по крайней мере в этом столетии. Многое из того, что изобретено в Америке и уже успело войти в быт, — будущее для Азии, Африки и даже старушки Европы. И все-таки это будущее не действует. Действуют лифты и холодильники, действуют бесшумные унитазы и регуляторы цветочного аромата в квартирах. Но лифты вздымают вас во все тот же дооктябрьский Елец, и вы вдыхаете аромат все того же дооктябрьского Конотопа.
Да, время — понятие относительное не только в естественных, но и в социальных науках, в жизни общества. Об этом и пойдет речь ниже, о материальном богатстве и духовной нищете в числе прочего…
Конечно, не вся Америка — мертвый дом, не все американцы — обыватели, умеющие пользоваться компьютерами, или, наоборот, компьютеры, запрограммированные на обывательщину. К тому же, как говорил поэт, американцы бывают разные — которые пролетарские, а которые буржуазные. Я — о последних.
Говорят, что глаза — зеркало души. Не знаю, не заглядывал. Этим делом, по-моему, занимаются лишь гипнотизеры и попрошайки. Да еще зеленые следователи, постигающие тайны психоанализа. И подхалимы. А вот окна — зеркала дома. Это уж точно. Сам знаю. Не раз заглядывал…
Окна дома № 800 по Пятой авеню похожи на крепостные амбразуры. На грязные закоптелые стекла натянуты стальные кольчуги. Поверх сетчатых решеток наложены тяжелые чугунные квадраты-прутья толщиной в ножку кабинетного рояля. И, наконец, массивные железные ставни на могучих петлях, сорвать которые не под силу даже библейскому Самсону, еще не подвергшемуся стрижке в салоне обольстительной Далилы.
Со стороны Пятой авеню дом обнесен выкрашенным в коричневый цвет высоким забором, на верхотуре которого буйно растет кустарник колючей проволоки. Со стороны 61-й стрит забор утыкан железными кольями и припудрен битым стеклом. Мраморная арка обрамляет литые двери главного подъезда, напоминающие не то сейф-патриарх «Чейз Манхэттэн бэнка» в Даун-тауне[1], не то вход в фамильные склепы Монтекки и Капулетти. Такие двери невозможно открыть. (Они, по существу, противоречат самому понятию «дверь», отрицают его.) Их можно только взорвать динамитом или разбить прямой наводкой из крупнокалиберного артиллерийского орудия.
На дверях, на окнах, на заборе красуются овальные нашлепки, предупреждающие, что «Эта территория оберегается от взломщиков и грабителей системой замков и оповещения «Холмс электрик протектор». С нашлепок, воспроизводящих эмблему электрического Шерлока Холмса, на вас смотрит юное розовощекое создание неопределенного пола в боевом шлеме римских легионеров, в белой тунике, со щитом и мечом. Меч зигзагообразный, символизирующий молнию, электрический разряд. За спиной юного создания, видимо, дама его сердца, которую он защищает от похитителей. Дама сердца имеет контуры стандартного конторского сейфа.
Дом шестиэтажный, кирпичной кладки и с черепичной крышей, на которой, словно сталагмиты, торчат трубы. Даже в окружении других домов — архитектурных ублюдков, этот — с потугами на георгианский стиль— выглядит урод уродом. (В средние века бароны-эстеты и князья церкви, не утратившие чувства прекрасного, сажали создателей подобных кирпичных чучел на цепь, на кол или же отсекали им правую руку и выкалывали глаза.) Со стороны Пятой авеню дом обрамляет сад, заброшенный и запущенный, как на декорациях к балету «Спящая красавица» до появления сказочного принца. Деревья свешиваются через коричневый забор, через буйный кустарник колючей проволоки и патетически протягивают свои ветви-руки в сторону Центрального парка, раскинувшегося по ту сторону улицы, взывая о помощи к своим зеленым братьям и сестрам, тщетно пытаясь воссоединиться с ними. Со стороны 61-й стрит перед домом обширный двор. Здесь флигель для прислуги, гараж, конюшня, оранжерея, парник и другие подсобные пристройки. Но во флигеле не снует челядь, не пыхтят автомобили в гараже, из конюшни не доносится ржание, а из псарни — лай. Оранжерею и парник захватили сорняки. Они раскрошили и цементный настил двора, растрескавшийся, как ладони грузинского крестьянина, даже во сне не выпускающего из рук мотыгу-кормилицу.
В доме № 800 по Пятой авеню тридцать шесть жилых комнат, но в них никто не живет. Он занимает территорию в двадцать восемь тысяч квадратных футов, но по ней никто не ходит. Дом № 800 по Пятой авеню — мертвый дом…
Он расположен в самой сердцевине фешенебельного Нью-Йорка, в единственном и неповторимом скрещении власти, денег, роскоши, где спят те, кто бодрствует на Уолл-стрите. К северу от него в здании № 812 с изумрудным козырьком и со старинными фонарями живет экс-губернатор штата Нью-Йорк и вице-президент Соединенных Штатов миллиардер Нельсон Рокфеллер. В обычные дни под изумрудным козырьком дежурит швейцар в серой ливрее. В дни беспокойные — полицейские с походными рациями, в «противобунтных» шлемах и на мотоциклах. С некоторых пор полицейские маячат под изумрудным козырьком чаще, чем швейцары. Визави мертвого дома — апартамент-хауз № 810. Здесь жил, до того как стать президентом Соединенных Штатов, адвокат одной из уолл-стритовских контор Ричард Милхауз Никсон. Его квартира оценивалась в сто тысяч долларов, а сейчас продается за двести тысяч, отягченная ростом ренты на недвижимость и ипотеками историзма, как старинные шотландские замки, где табель о рангах населяющих их привидений самым серьезным образом влияет на меновую стоимость стреловидных башен и заплесневелых подземелий. Несколько поодаль — резиденция Жаклин Онассис, дочери миллионера, падчерицы миллионера, дважды вдовы — мультимиллионера и миллиардера.
К югу от мертвого дома торчит небоскреб отеля «Пьер», принадлежащего нефтяному магнату и тоже миллиардеру Полю Гетти. В нем обычно останавливаются короли угля, железа и прочих полезных ископаемых, звезды экрана и покорители звезд, восточные владыки и западные дипломаты. На самой верхотуре — на тридцать первом этаже — специальный люкс для владельца отеля, в котором он еще ни разу не жил. Иногда этот люкс предоставлялся президенту Никсону, когда дела государственные, политические или семейные требовали его присутствия в Нью-Йорке. Тротуар перед отелем покрыт войлоком и обтянут зеленым синтетическим ковром, чтобы ногам великих мира сего, под тяжестью которых он изнемогает, было мягко ступать. За небоскребом отеля «Пьер» — небоскреб автомобильной компании «Дженерал моторс» — шестьдесят этажей стали, стекла и бетона, вонзившиеся в небо, навечно замутненное смогом, семьдесят процентов которого поставляет продукция этого концерна. «Что хорошо для «Дженерал моторс» — хорошо для Соединенных Штатов», — невольно вспоминается, когда закидываешь голову, пытаясь охватить единым взором пирамиду корпоративных фараонов Америки.
