Ознакомительная версия.
Валентин Фалин
Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски
Жизнь — это долг, даже если она продолжается мгновение.
Гете
Глава I. НЕ БЫВАЕТ КАТАСТРОФ НЕОБЪЯСНИМЫХ, ЕСТЬ НЕОБЪЯСНЕННЫЕ
Пожалуй, не сыщется крупного политического события, вслед которому, словно к комете, не пристроился бы хвост критиков, комментаторов, толкователей. В общем и целом это правомерно. Особенно когда содрогаются и рушатся столпы привычного мироздания, а само их крушение выглядит подчас загадочнее, чем исчезновение динозавров.
Не суди по началу о конце — поучает народная мудрость. Столь же уместна, однако, и другая констатация — не суди по финалу о начале. Это верно почти без исключений и десятикратно верно применительно к Советскому Союзу, ко всей проблематике его возвышения и ухода с мировой арены.
Каковы бы ни были стартовые умыслы зачинщиков перестройки, итог налицо: нет больше «третьего Рима», которому посулили придать человеческое лицо. Выправляли быку рога, да свернули ему шею, могли бы ухмыльнуться японцы. Еще бы! Громадный континент с многоликим, без малого трехсотмиллионным населением пущен в передел. Подлинные последствия этого тектонического по масштабам и глубине сдвига проступят через годы и десятилетия. Пока очевидно одно: в региональном и глобальном измерении они, со всеми поправками на историческую своеобычность, разительней в сопоставлении с переменами, вызванными распадом Рима как первого, так и второго в совокупности.
Как и во что выльются поражение многоукладное и планетарное внедрение идеологической монокультуры? Никогда ни одна отдельно взятая держава не стояла ближе к мировой гегемонии. Амплуа верховного жреца земных дел и вселенского поводыря манит Вашингтон. И требуется уже насилие над собой, чтобы соблазн воспользоваться шансом порулить не взял верх над здравым смыслом.
По опыту монокультура или, если без витийств, обскурантизм не открывали райских ворот. А вот приговором многим системам и режимам, тщившимся мерить все своим аршином, они становились, и не однажды. Отрицание отрицания есть непременное условие любого развития. Прогресс, коль суждено ему быть, не терпит истин в последней инстанции и еще меньше вечных истин, на кои падко растленное потребительством и изленившееся в иждивенчестве сознание. О видениях и химерах, выдававшихся и выдаваемых за откровение, не стоит и говорить. Их на стыках эпох — что на небе светил, и все ворожат.
Издавна Москву объявляли, кому как взбредет, источником дурных веяний и напастей. В «холодную войну» ее почтили титулом «империя зла».
Допустим, русофобы были правы. Так отчего же горизонты не просветлели вслед за тем, как сей источник иссяк? Что теперь-то мешает мировому сообществу обрести искомые со времен Ветхого Завета гармонию и любовь к ближнему? С чего бы это под видом нового на смену отвергнутому чаще крадется подзабытое старое? И камень за пазухой как держали, так и продолжают держать.
Куда ни кинь, вопросов легион. Проблемы накатываются что волны в прибой. Старые и новые вперемежку. Они не просто будоражат умы. От иных оторопь берет.
Социал-дарвинизм в его различных видах и подвидах чувствует себя на коне: естественный отбор вроде бы отдал предпочтение сильному и покарал слабых. А вдруг впечатление это ошибочное и действует феномен противоестественного отбора с его моралью — богатство к богатству, права по арсеналу? Разве справедливо и терпимо, обретя относительную автономию от стихий, еще пуще завязнуть в кабале у себе подобных? Не хочется думать, что идеи великих просветителей так и затеряются на библиотечных полках, став в глазах политических церберов конца XX века более порочными, чем они представлялись в конце XIX столетия набиравшему тогда мощь империализму.
Прозрение должно наступить. Общественный протест не исчерпает себя в отторжении так называемого реального социализма, сносного в прокламациях и никудышного на практике. Конечно, правители Советского Союза и их преемники умудрились не только все смешать в собственных домах. Они замарали передаваемую из века в век заветную мечту о справедливости и человечности. Ту самую мечту, что оплодотворила христианство и вызвала к жизни философские и политические учения, вознамерившиеся гуманизировать бытие на земле в дополнение к мольбам о благоденствии на небесах.
Не личность творит историю, утверждала причесанная под Сталина теория, а народ. На звание «народ» не тянули ни пресловутая «номенклатура», ни правительство, ни даже внешне всемогущее Политбюро. Все снизу доверху было покроено, пригнано, извращено на потребу «главному», восседавшему на одном или нескольких креслах кряду. Нашим богам по табели о рангах было тесно в разумных пределах. Они не довольствовались положением верховных властителей, ниспосланных провидением. Будучи зачастую не способными извлечь из зсуммы фактов элементарный смысл, они претендовали на всезнание, всепонимание и всевидение, на непогрешимость в предсказаниях и деяниях, жаждали жертвоприношений.
По всякому поводу советская пропаганда трезвонила: человек может ровно столько, сколько он знает. Но кто больше других старался приделать к стенам уши и возвести перед всеми ушами стену, непроницаемую для вражеских «голосов»? Лучше пусть наши граждане не могут, ибо не знают, чем усомнятся в официально «в основном построенном» счастье.
Самое закрытое общество было открыто всем семи эфирным ветрам и поветриям. Оно не могло адаптироваться к сложившемуся глобальному информационному пространству. Вложи Советский Союз средства, потраченные на противодействие «идеологическим диверсиям», в модернизацию своего информационного аппарата, отдача наверняка была бы куда заметней. Для этого, однако, надо было сохранить веру в самое себя, в правоту своих идей и проповедуемых ценностей. Оценки экспертов в расчет не принимались. Разве что мнение знатоков, про которых Г. Киссинджер заметил: «Эксперт есть тот, кто правильно синтезирует и выражает идеи тех, кто его нанял».
Искусство не требует признания его произведений за действительность. Политика, напротив, должна быть адекватна реальности и непрерывно выдавать свидетельства своей действенности, умения управлять событиями вместо того, чтобы ограничиваться их регистрацией. И тут неумение найти и сказать правду — порок, который никаким умением вещать неправду не покрыть.
Сталин — жестокое предупреждение против обожествления личностей, против того, чтобы безотчетно вверять им свое будущее. Он не заслужил того, чтобы посмертно вмешиваться в процесс отделения семян от плевел. Кого-то, возможно, опечалило бы, если бы сталинизм канул в Лету. Пугало поныне сходит за аргумент, особенно когда нет охоты вникать в существо или представляется повод побередить оставленные тираном раны.
Увы, эти раны — неизбывная часть сталинского наследия. Но особенно живучими и заразительными оказались гиперболизированное до абсурда повелевание как самоцель, превращающая причуды и вывихи, мании и предрассудки в стратегию и тактику «усовершенствований» и экспериментов над подданными. Самодержцы, не ведавшие и не ведающие запретов и стеснений, тешат таким способом неуемное тщеславие, своего беса, принародно высеченного еще Ф.М. Достоевским.
Истина о надругательстве над социализмом в СССР, о выхолащивании того, что в идеале должно было наполнять понятия народовластия, гражданских свобод и достоинства человека, рано или поздно пробьется сквозь напластования ханжества и клеветы. Это обязательно случится, и не в порядке исторической очередности, не дожидаясь, пока откроются тайники инквизиции и подноготная неисчислимых бесчинств, учиненных под сенью креста. Никак не затянуть в исповедальню колониализм и его собратьев, изведших под корень дюжину-другую цивилизаций: им не с руки своим покаянием ссорить уходящее второе тысячелетие с грядущим третьим.
Живая жизнь все расставит на положенные места. Сойдет на нет идолопоклонство, подобострастно сопрягающее даже нечто само собой разумеющееся с земными светилами различной яркости и величины. Мастерам чинопочитания и дифирамбов заглядывать бы время от времени в святцы. Тогда скорее прекратили бы они есть начальство глазами и думать ушами, не забывали бы совета бояться подлого, коему ты выказываешь уважение. Тем более, что про людей никогда не известно, когда в них кончается ангел и начинается дьявол.
Справедливость — социальная, межнациональная, экологическая, сколько бы ее ни третировали, являет собой сердцевину «общечеловеческих ценностей», тот совместный знаменатель, что призван и способен уберечь от заката не отдельные режимы и престолы, но человечество, как таковое. Существует ли сей знаменатель? Не мираж ли это, лишь кажущийся объективной категорией, совокупностью неоспоримых аксиом и критериев? Вычислить общее, соединяющее судьбы наций, удастся, возможно, легче, если вникнуть в мысль Нильса Бора: противоположности не исключают одна другую, а дополняют.
Ознакомительная версия.
