Ознакомительная версия.
На каждой ступени перестройки давались варианты, имелся выбор. Право решающего вердикта принадлежало, однако, единолично М.С. Горбачеву. Он не делился этим правом ни с кем — ни с парламентом, ни с правительством, ни с коллегами в Политбюро ЦК партии, ни с партией как институтом. Приняв сан президента, М.С. Горбачев и вовсе вознесся над Конституцией и народной волей, выраженной в ходе общесоюзного референдума. Если не застревать на форме — она могла быть и бархатной, — но брать суть, последний советский правитель ни на йоту не отступил от авторитаризма. Напротив, при нем авторитаризм расцвел самым махровым цветом.
«Новое политическое мышление» — это звучало многообещающе. Как снимала настороженность и скованность инсценировка бурных дискуссий по обширному своду проблем различной пробы и достоинства! И что же совершалось в действительности? Фантасмагория или мистификация? Или перед нами казус, отраженный в лермонтовском «Маскараде»?
...Мир для меня — колода карт,
Жизнь — банк:
Рок мечет,
Я играю,
И правила игры я к людям применяю.
Нет, краски ничуть не сгущены. Дадим слово главному герою перестройки. В интервью Марион Дёнхофф, издательнице еженедельника «Ди Цайт», М. Горбачев поведал, что он «использовал пост генерального секретаря для реформирования партии». Из коммунистической она, по его словам, должна была стать социал-демократической, а в ноябре 1991 года быть раздробленной на «две, три, возможно, даже на пять» партий. Это был, заявил М. Горбачев, «действительно тщательно продуманный расчет». Или, вернее, мина, на которой подорвался Советский Союз? Воистину, тот, кто знает нас, не похож на того, кого знаем мы. Тут исток большинства разочарований и причал многих несбывшихся надежд.
За годы тесного общения с М. Горбачевым я направил ему около пятидесяти записок (меморандумов). Они охватывали широкий круг вопросов, не обязательно напрямую связанных с моими непосредственными служебными обязанностями. Соображения, докладывавшиеся генеральному секретарю и позднее президенту устно, не в счет, так же как и выполненные по его заданиям проекты.
Отдавая дань иллюзии, будто бы пора единоличного правления миновала, записки размечались поначалу также А.Н. Яковлеву, В.А. Медведеву, иногда — А.Ф. Добрынину. Так было, например, с предложениями в связи с приближавшейся сорок пятой годовщиной нападения Германии на СССР или с моими сомнениями насчет целесообразности принятия XXVII съездом КПСС новой редакции программы партии. Сочиненная в угоду Н.С. Хрущеву, программа нуждалась, на мой взгляд, не в подчистке, а в замене на солидный документ, в основу которого были бы положены не желания и несбыточные обещания, а упрямые факты и трезвые выкладки.
В августе—сентябре 1986 года я нашел необходимым привлечь внимание генсекретаря и ряда его коллег к грозовым тучам, что надвигались на ] ГДР, Чехословакию и другие союзные нам страны. Очистительные грозы не помешали бы никому. Речь, однако, шла о нечто другом. Чтобы предостережение получилось весомей, к короткой записке была приложена экспертная оценка состояния дел, выполненная профессором Р.А. Белоусовым, с поразительно верным, как оказалось, прогнозом: к концу 1989 года страны СЭВа вступят в полосу экономических катаклизмов с необозримыми социальными, политическими и иными последствиями. СССР, подчеркивал профессор Белоусов, по причине трудностей, с которыми в этот период столкнется он сам, не сможет прийти на помощь своим партнерам.
Другая записка анализировала положение в Прибалтике. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Будучи с женой на отдыхе в Риге летом 1986 года, я воочию убедился, что пятидесятилетие возвращения Литвы, Латвии и Эстонии в состав России не пожнет среди прибалтов ликования. Записка напоминала, что советская сторона так и не набралась мужества и ума сказать правду, в частности о секретных протоколах к договорам 1939 года с Германией, и тем лишь подливала масло в огонь. Предлагалось не плыть по течению, а, не теряя времени, проставить точки над «и», чтобы, насколько еще возможно, овладеть инициативой.
Ведавшие, по крайней мере лучше меня, тайные канцелярские течения и кремлевские поветрия Н.Е. Кручина и В.И. Болдин дали мне аккуратно понять: то, что предназначено генеральному секретарю, не обязательно должно становиться достоянием других. Первый сам определит, как, кого и с чем знакомить. Опять вы попадаете в идиотское положение: «для пользы дела» надобно рядиться в царедворцы. Уж эта не знающая осечек «польза делу»!
Пользуясь свободным часом, кладу на бумагу несколько формулировок, которые могли выпукло передать, как мне представлялось, квинтэссенцию политики перестройки. Это было в октябре или ноябре 1986 года в Дели. Печатать некому, вывожу от руки максимально читабельно буквы. Н.Е. Кручина вручает записку М.С. Горбачеву. «Больше социализма, больше демократии» прочно укрепляются в его лексиконе как реакция на попытки консерваторов слева и ниспровергателей справа противопоставить одно другому.
После визита в Индию генеральный, измотанный предельно насыщенным календарным годом, собрался в отпуск. Перед отлетом на юг он выдал мне телефонный звонок: было бы неплохо получить письменные соображения по десталинизации. Ага, отмечаю про себя, значит, мое выступление в июне на встрече М.С. Горбачева, Е.К. Лигачева, А.Н. Яковлева и других с представителями средств массовой информации, учеными-обществоведами, писателями и публицистами отложилось в его цепкой памяти. Кто знает, возможно, его даже обеспокоило карканье: не рассчитаемся со сталинизмом — лишим перестройку будущего.
Если обойтись без перехлестов, можно закрепить и развить интерес М.С. Горбачева к ключевому направлению реформирования партии и системы. Упор лучше спроецировать на устранение разрыва между словом и делом, на уважение достоинства человека и демократизацию. Так я и поступил. От А.Н. Яковлева слышал, что генеральный секретарь с одобрением цитировал обширные . пассажи из моего послания на юг в кругу сопровождавших его советников. ,
Записка по десталинизации с тезисами к возможному публичному выступлению М.С. Горбачева на данную тему не самая впечатляющая, но хронологически первая из имеющихся ныне в моем распоряжении[1]. Примерно четверть меморандумов, адресовавшихся генеральному секретарю, окольными путями вернулась летом 1995 года к автору. Хотя издание «полного собрания сочинений» не входит в мои планы, кое-что, наверное, удастся дособрать по архивным и прочим сусекам. В отсутствие иных документов само название предмета, по которому я обращался к М.С. Горбачеву, скажет что-то без долгих комментариев. Там, однако, где одно-другое пояснительное слово облегчит читателю проникновение в плотные слои советской атмосферы, оно будет вноситься без ущерба документальному жанру.
В 1986—1988 годах генеральный секретарь получил от меня четыре или пять записок по переустройству советской экономики. Они готовились совместно с коллегой по агентству печати «Новости» Г.В. Писаревским. Каждая, объемом до полусотни страниц, пронизывалась лейтмотивом: не следует полагать, что умнее СССР никого на свете нет и что все нашенское, советское, особенно в экономической сфере, непременно лучшее. Стало быть, не грех вдуматься, как удается развитым промышленным странам, отвергающим государственное планирование, налаживать высококачественное производство с оптимальными на нынешнем этапе развития научно-технических знаний затратами труда, энергии и сырья. И рефреном звучало: цивилизация не создала пока более эффективного механизма расширенного экономического воспроизводства и саморегулирования, чем }рынок. Планирование или государственное регулирование может быть рынку подспорьем, но никак не заменой.
Смею предположить, что интенсивная работа с генеральным секретарем в пользу освобождения советской экономики от мелочной бюрократической опеки и надзора семи нянек, от пут бесконечных инструкций и запретов, исключавших инициативу и часто ставивших вне закона здравый смысл, способствовала вызреванию первого в серии важнейших реформ акта, а именно принятию летом 1987 года принципиального решения «о развитии в СССР товарно-денежных отношений», то есть признания рынка в качестве целесообразного добавления, если не альтернативы, к центральному планированию. Государственный план просуществовал без малого семьдесят лет, выручил Советский Союз во Вторую мировую войну и в годы послевоенного восстановления, но задышал на ладан При первых же, в сущности робких, корректировках в пользу гражданских отраслей и стимулирования самодеятельности.
Ознакомительная версия.
