Александр Андрианов - Жизнь на Мурмане

В печати, в обществе и среди путешественников, лично посетивших Мурман, особенно в неблагоприятную погоду, — все чаще и чаще встречаются сетования на мурманские рыбные и звериные промыслы. С одной стороны — трактуют о неисчислимых богатствах моря–океана, с другой — называют Мурман мертвечиной и не находят, например, той самой трески, про которую говорят, что она сама выскакивает на берег…

На моих глазах, за 13 лет пребывания на Мурмане, многие предприимчивые и с большою энергией люди с жадностью набрасывались на край; раскидываясь, тратили кучи денег и — в конце концов разорялись; с другой стороны — немало лиц, здравствующих и поныне, которые, придя сюда бедняками, сумели в короткое время зашибить крупную деньгу. Следовательно, только обладателю золотой средины удач и неудач на Мурмане возможно выйти победителем, а золотая средина, как известно, дается или личным опытом, или же высоким умом, сумевшим быстро и верно схватить все то, что необходимо в полярном неизученном крае. Чрез это Мурман представляется пугалом в буквальном смысле слова; почему осмелившийся заглянуть сюда, заботится запастись пулей для белого медведя, шубой от полярных льдов (в июле–то и т. п. несообразностями).

Мы хотим говорить о прошлом Мурмана, но защищать качества Мурмана со стороны техники промыслов — это цель науки, — но мы всем обязаны подтвердить: да, мы видели действительно на морских отливах и селедку, и китов, и тюленей, а с берега не раз любовались, насколько охватывал глаз, кипеньем сайды и селедки и плавными движениями, белыми, как сливки, юрами белухи тысячами черных головок тюленя; не раз находили на берегу выброшенную в порядочном количестве песчанку, мойву.

Однако такие случаи редки и потому не составят промысла, — следовательно, и вывод отсюда может быть один, что рыбы бывает достаточно и у самого берега, но взять ее из моря голыми руками нельзя, а без опыта и изучения самых берегов, а главное — рельефа дна и браться почти бесполезно; опять — если не надеяться на случайные удачи.

Нам удалось лично изведать все виды местных промыслов, а более того и видеть самую промысловую жизнь и заключить, что труд промышленника, — во всяком случае, — не тяжелее труда землепашца, и что промысел, по результатам затраченных трудов, всегда богаче урожайности хлебов и что единственно непосильным бичом в море является только буря, все же остальное победимо и с наградою за труд.

Многие не поверят, что треску поддевают со дна моря и голым крючком, облитым свинцом в виде рыбки. Правда, крючок впивается в разные места трески, когда таковой масса; но все же треска клюет и на такой крючок, т. е. хватает искусственную рыбку; спрашивается, почему же не ловить и ярусами при отсутствии наживки на искусственные рыбки? Мы испробовали этот способ (конечно, в малых размерах) и находим его также окупающим труд.

Разумеется, яруса с искусственными рыбками — наживками должны быть установлены не как донные, а как плавные, т. е. крючки с рыбками не доходят 1–2 саж. до дна; стоянки с кубасами выводятся чаще, с расчетом — что чем больше волны, тем более искусственные рыбки будут колебаться, а раз они будут в движении, — то и треска на них набрасывается жаднее.

Стоимость такой наживки настолько безобидна, что и сравнить нельзя с песчанкою или мойвою; значение же этой чуть не вечной наживки — жестянки удваивается именно тем, что дается возможность по обилию кубасов и стоянок сохранять ярус и в штормы.

Заглядывая в становища, и колонии Мурмана с русским населением, путешественник не может позавидовать промышленнику. Бедные лачуги, неряшливые костюмы, широкие неуклюжие шняки — отдают чем–то грубым, допотопным, идя совершенно вразрез с теми богатствами океана, которые будто бы едва дают право на существование; только колонии выходцев из Норвегии и Финляндии, по своей опрятности на живописных лугах, говорят за край, наводя на мысль о нашей некультурности, о бесшабашной лени русских колонистов, промышляющих в году один месяц.

Да, как ни странно, но если подсчитать дни выезда колониста к морю, то действительно добрая часть времени у него пропадает, улавливая моменты возможного для него выезда, сумма одного месяца будет непреувеличенной.

Сначала — далекое от берега пребывание рыбы, затем, — отсутствие наживки, штормы и вообще неспокойная поверхность моря, к тому же сырость и холод при имеемых допотопных средствах колониста — с утлым беспалубным суденышком во главе, — прямо–таки обездоливают промышленника и, таким образом, в ожидании удачи приходится сидеть сложа руки,

Следовательно, промышленник, не предугадывая будущего, благодаря своему неразвитию, должен выжидать случая, т. е. действовать на авось.

Беру жизнь двух колонистов: русского и финляндцев, за которыми давно наблюдаю и которые живут более чем достаточно, а живут они хорошо только потому, что развиты умственно, умеют пользоваться дарами Мурмана круглый год и могут отчасти предугадывать погоду, подход. рыбы и т. п.; т. е. развивают свою наблюдательность за природой и, хотя грубо, но не без пользы наслаждаются ее гармонией, подчас записывая интересные привалы рыбы, приливы и отливы, тучи и ветры….

Оба они семейные, но у русского дети малолетки, у финна же уже все три сына работники, а три дочери живут с мужьями своим хозяйством. Финны выписывают газеты; пользуются отдыхом в праздники в кругу своей же семьи, а в остальное время промышляют. Русский — не имеет ни коров, ни овец, ни оленей, как бы за отсутствием призвания к скотоводству; финн же обратно — точно не может жить без молока и держит 2–4 коровы, десяток овец и с 10 оленей.

Постройки у финнов порядочные, светлые, чистые и в комнатах чувствуется некоторый избыток в украшениях в сравнении с неудачниками, которые при посещении относятся не только с уважением к хозяевам, но и к жилью их.

Теперь посмотрим, как колонисты промышляют, начав для порядка с января месяца. После крещенских праздников, когда уже долгая полярная тьма рассеется и самая жизнь на Мурмане просыпается, Хотя не ежегодно, но случается, что и в январе треска держится берегов и если условия погоды позволяют — финн и русский удят треску для сушки ее. В это же время бывает и акула; но промысел этот настолько не развит еще, что его даже и не вспоминают. Чаще же всего январь уходит у них в трудах «около дома» и в приготовлении сетей для ловли тюленя. Февраль месяц я не припомню, чтобы давал треску вблизи берега, и уходит более всего на окончательную заготовку снастей для тюленя и в конце концов на сборы и отъезд из Кольской губы на Кильдин или Шельпино, смотря по ходу зверя. Скажу попутно, что нынче один русский добыл около 300 пуд. тюленьего сала и сдал по 2 руб. за пуд. Когда же акула заметно стала «вредить промыслу», он тут же попробовал и удить ее, получив в результате на 20 руб. и акульей печени. К сожалению, наше незнание объявилось и здесь. В то время, как по словам энергичного начальника мурманской экспедиции В. Ф. Држевецкого, в Германии акулья шкура, отделанная кожевником, представляет солидный заработок, — у нас ни во что не считается и бросается в море… Март обычно составляет разгар звериного промысла сетями на Мурмане и только в последних числах, заметно ослабев, отпускает промышленника, что бы поспешить к 20 числам апреля подготовить сети на семгу, построить или подновить землянку на тони и засесть там до конца июня. Надобно сказать, что в это время, если не считать исключений, поблизости к Кольскому заливу трески не бывает и если таковая подходит на западном Мурмане в районе Вардэ — Вайда губа, а затем Цып — Наволок, Кильдинская банка, то еще является маловыгодным промыслом для беспалубного судна, кроме того, за отсутствием самой постановки наживочного дела на Мурмане весенний промысел не может еще вытянуть колониста из отдаленных колоний и сподручен только для близко живущих на линии Ворьема — Цып Наволок. Если же июнь окажется обильным по наживке, то финн и русский стремятся за треской, так как в половине июня цены на семгу значительно падают, семга идет менее крупная (межень), а сети уже требуют, за нагревом верхних слоев воды, более тщательного ухода. Семга или вернее семужьи тони, составляют самое больное место по разделу промысловых угодий среди мурманцев. Здесь резко выделяются три народности: лопари, финны–колонисты и русские–колонисты. Первые ловят первобытным способом и отличаются навыком определять движение семги хотя бы на водяной ряби, чтобы во время затянуть невод. Русаки частью учатся у лопарей ловить неводом, а больше того ставят гарвы (крюки), которые могут оставаться без просмотра и сутки. Финны прибегают к кильнотам, как к последнему выпуску орудия лова на западе. Несмотря на разные орудия лова, результаты промысла мало разнятся. Со временем мы дадим на страницах «Известий» весьма интересную картину хода семги, подмеченного нами на практике, пока же скажем, что промышляет на деле тот счастливо, который много трудится; вернее, — более наблюдателен и все время изучает и отмечает движения семги при разных условиях погоды, очертания бухт, глубины и проч.