Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков

Предисловие

После издания моей первой книги «Заметки конструктора» от многих прочитавших ее я услышал пожелание в дальнейшем написать побольше о людях, с которыми мне довелось работать и встречаться. Долго думал, как откликнуться на эту просьбу, и остановился на форме дневниковых записей, в которых я бы мог это сделать наряду с размышлениями обо всем остальном, что может привлечь мое внимание по ходу начавшейся новой жизни. Я приурочил начало записей ко дню своего выхода на пенсию и замыслил их в виде цикла воспоминаний, которые, я полагал, непременно будут возникать у меня по ассоциации с событиями и разными обстоятельствами дней текущих.

Итак, я приступаю к осуществлению задуманного без конкретного плана и представления о том, во что оно выльется.

1997 год

28.08

Отдав учебе в институте и работе 54 года своей жизни, сегодня вышел на пенсию. Как у нас водится, по каким-то узаконенным соображениям, дабы чего-то не терять в материальном плане (это мне подсказали сердобольные люди), уволен по идиотскому приказу «в связи с сокращением штата работников». Иначе у нас не получается: любую кашу надо обязательно испортить ложкой прогорклого масла. Один из примеров на тему мелких недостатков соцсистемы, когда приходилось поступать вопреки здравому смыслу, но зато в полном соответствии с формальными инструкциями или правилами.

Так и тут. 70 лет, самоотверженная работа, добрая сотня сведений о разных наградах и поощрениях в трудовой книжке и… последняя в ней строчка с упомянутой записью. А перед тем – помпезные проводы с хвалебными речами, по поводу которых вынужден был в заключительном слове обратить внимание присутствующих на неадекватность их тому, что было сделано. «Да, был труд, порой напряженный, были сомнения, переживания, но это воспринималось как чуть не сплошное каждодневное удовольствие и праздник. Сомнения, переживания? Так они постоянно гасились тем, что таковые предыдущего периода оказывались неоправданными или явно завышенными».

Мне, можно сказать, в жизни еще и везло. Все получалось согласно задуманному, практически не было бросовых объектов, ни дня не сидел без дела. Не работа – театр. Я и ходил на нее как в театр. В полной мере, исключая разве последние перестроечные годы, относил себя всегда к самым счастливым людям своего поколения. Была, конечно, масса возмущений, но и тут я умудрялся вписывать их в творческую струю не совсем обычной, а потому опять же для меня занимательной с ними борьбы.

К моменту выхода на пенсию я позволил себе допустить некоторое послабление по работе, благо ее стало меньше и она пошла производиться на пресловутую полку. Усиленно занялся подготовкой первой книжки («Заметки конструктора», 1997 г.), закончил и уговорил издателя срочно ее напечатать к названной дате. Так что при прощании я подарил добрую сотню экземпляров ближайшим начальникам, друзьям и товарищам по работе.

От издания книжки получил еще одно удовольствие, напечатав ее, в отличие от старых советских времен, полностью в задуманном варианте, без купюр и прочей издательской отсебятины, на условиях правки лишь орфографических и синтаксических ошибок. Она стала первой печатной работой публицистического характера, которую считаю истинно своей от первого до последнего слова (исключая разве отдельные статьи в заводской газете во времена, когда там был редактором Б. Шигайкин, не позволявший себе без ведома автора исправлять чуть ли не запятую).

30.08

Вечером, после официальных проводов, устроил прощальный ужин дома для ближайших коллег, прежде всего, из отдела крупносортных прокатных станов, где я начинал свою трудовую биографию и где фактически ее заканчивал.

Люблю домашние застолья: меньше официоза, больше душевности, нет ограничений. Если собирались интересные собеседники, то, особенно в молодости, засиживались до утра. Оставались в конце концов самые «упорные». Ресторанно-банкетная обстановка такого не позволяла и потому часто, по ее завершении, кто-нибудь из компании тащил упорных к себе в дом. Вот тогда и начиналось настоящее пьянящее общение.

Способностью к ночному к себе завлечению у нас отличался В. М. Нисковских. Любил подобные экспромты А. В. Третьяков. У обоих это получалось очень естественно, к месту и встречалось с должным воодушевлением, причем всегда в упомянутом составе. Не брезговал этим и я. Жена моя была тут на высоте: всю жизнь любила подобные сборища, принимала любых гостей с величайшим гостеприимством и в добром настроении в любой час. Эту ее черту отлично знали и потому без возражений откликались на мою просьбу. В последние годы, когда она тяжело заболела, я приглашал уже постаревших и несколько отяжелевших на подъем приятелей под предлогом доставить приятность больному человеку, «одиноко ждущему, – говорил я, – сейчас именно вас и никого другого». Не помню, чтобы такие собрания были для нас с ней обременительны и вызывали хотя бы малую неудовлетворенность.

1 7.09

Сегодня послал свою книжку М. Б. Цалюку. С ним у меня завелась переписка после его отъезда в Израиль и последовавшего затем весьма приятного (и, может, несколько неожиданного для Матуса) моего поздравления его с 70-летием. Поскольку поздравление я переслал тогда совместно с приветствием от коллектива его бывшей лаборатории, то оно получилось у меня несколько высокопарным, но верным и от души.

Примерно через полгода я получил от него книгу воспоминаний под названием «Автопортрет» с не меньшими, видимо под впечатлением моих ему, дифирамбами в мой адрес, чем поставил меня в неловкое положение в сравнении с остальными, им упомянутыми.

С великим вниманием прочитал тогда его ностальгический труд. Прочитал дважды. Первый – запойно в рукописи (она была напечатана в нашей заводской типографии и потому попала мне в руки), второй – с расстановками и размышлениями, в книжных корочках и с авторской надписью. Эффект соучастия, даже некоторого порой предзнания описываемого делает подобные повествования всегда много интереснее и завлекательнее: что-то забыл, что-то запомнил с меньшими подробностями, чего-то не знал, но представляешь его именно так, как тебе сейчас, через полста лет, рассказывается. В данном случае я усматривал, кроме того, и определенную экспромтную талантливость автора.

Только про меня он действительно хватанул слишком. Боялся даже, как бы кто не «помер» от белой зависти. Про живых, известно, надо писать осторожно. Он – мало написал, еще и привел в книге полный список фамилий. Мне представлялось, как тогда, по первым прочтениям, им поименованные только и делали, что листали свои страницы и сравнивали их с другими, где их грешных имен нет. Естественно, все по известному толстовскому правилу. А тот, кто не сумел того проделать сам, но