Елена Иваницкая
"О, этот город..."
Виталий Науменко. Бедность, или Две девушки из богемы. – Киев: «ФОП Ретiвов Тетяна», 2018. «…мы живем в таком месте, где до нас не было настоящей литературы. Мы первые. Мы можем и должны создать миф этого места. Этот захолустный город в наших руках превратится в экспонат, в Питер, понимаешь?» (с. 17)
Горько думать, что роман Виталия Науменко вышел посмертно. «Когда человек умирает, Изменяются его портреты». Наверное, его сочинения тоже изменяются.
Удалось ли Виталию создать «миф» Иркутска?
«В те времена, когда я еще был фотогеничен, город был огромен (потом он стал сворачиваться в свиток с именами покойных)» (с. 63)
«О, этот город, подаренный нам с любовью за наши грехи!» (с. 62)
«В мире есть только два цвета: зеленый и голубой. Цвет травы и цвет неба. Человек между ними — случайность « (с. 54).
«Ночи в Иркутске холодные. Даже в июле. Уснешь в такую ночь на скамейке и не проснешься» (с.19)
«А после зима, хотя до этого действие происходило летом, Дом литераторов на Почтамтской, подвальный этаж. Немощные старики, занявшие все места в зале, полушепотом переговариваются между собою, все, как один, уродливы и безумны. Невозможно представить, что это недавние молодые люди, мечтавшие покорить весь мир…» (с. 99)
«Он сел на лед и уставился в пространство — совершенно белое, до рези в глазах, и пустое. Он сидел и думал — даже не о том, сон это или не сон, разум или нет, а о том, когда лед начнет таять» (с. 103)
«Он предложил девочке жувачку, и она с воплем убежала. Сережа механически проводил ее взглядом. А поскольку обзор был хорошим, она бежала очень долго, пока не скрылась за горизонтом» (с.
.
Простор, Ангара, одиночество, любовь, алкоголь, Рафаэль, Шанхайка (криминальный рынок в центре Иркутска), ирония автора и отчаяние его героя – «Я клянусь, что это не литературный трюк (литературщину я презираю), а попытка объясниться с миром на знакомом ему языке — языке, где всё можно пришить ко всему. Не то чтобы я это любил…» (с.6).
А что любил автор (и его герой Сережа)? Гармонию. В дисгармоничном мире, безобразном до фантастического.
«Мы остановились на том, что Сережа с постельным бельем в охапку и Женя, уже в халатике, поднялись на верхний этаж педагогического общежития. И тут неожиданно раздались странные звуки. Их легко было принять за простую игру шумов, но Сережа четко расслышал слова пионерлагерной песни "Ветер с моря дул".
— Там кто-то есть? — спросил он. Женя махнула рукой.
— Да ничего страшного, пацаны бухают. Или колются, может, я не знаю. Их тут никто не гоняет. Это по жизни здесь так.
— А что, они нам не будут мешать?
— Мне-то по барабану. А ты сам смотри. А то вдруг застремаешься и не встанет… Вот Наташка недавно привела… Ну и ничего! Веришь? А я сначала ей позавидовала. Пиздец — красивый парень!
В другой раз Сережу покоробила бы эта фраза, но сейчас ему показалось, что вместо Жени говорил кто-то другой. В этом странном месте за нее мог разговаривать кто угодно. Голые лампочки раскачивались сами по себе, в окна с бешеной силой лупил дождь» (с.33).
«Бедность, или Две девушки из богемы» – это романтизм не в расхожем, а в исходном смысле слова. Романтическая ирония автора направлена и на действительность и на собственное произведение. Любовь, Свобода, Творчество, Гармония, Мечта – все это у автора (и его героя) совершенно всерьез и вместе с тем насмешливо, как еще Шлегель завещал в незапамятные времена. Великая тоска о Прекрасном – да, конечно. И насмешка над ней? Заключительные слова романа – то и другое разом: «И они, взявшись за руки, медленно пошли по дорожке, иногда останавливаясь и целуясь» (с.105).
***
Дмитрий Кузьмин
Повесть иркутского поэта Виталия Науменко (1977-2018) писалась в 2002-2012 гг, и описанием сильно люмпенизированной и алкоголизированной провинциальной богемы отсалает еще раньше, 1990-е, которые, впрочем, в сибирском далеке могли и подзадержаться. Бытововой абсурд по ходу книги постепенно съезжает в откровенную фантасмагорию, что не мешает книге сохранять не только психологическую, но и фактологическую достоверность (скажем, когда главному герою в ходе его поездки из Иркутска в Братск сообщают, что «у нас один чувак поставил себе задачу: скупить все поэтические книги мира», - это не только пьяный гон проходного персонажа, но и отсылка к действительной Библиотеке русской поэзии в 50 тысяч книг, собранной в Братске Виктором Сербским). Любовная история и вообще трепетное отношение героя (явного авторского alter ego) к девушкам, излагаемые в стремительно ветшающей бессознательно сексистской системе координат, оказываются лишь поводом для меланхолических медитаций по поводу безысходности и бесперспективности жизни художника в условиях как материальной, так и духовной нищеты. Густота метафор и раскованность синтаксиса вполне отвечают предмету описания и в целом убедительны, хотя редакторский призор тексту местами не помешал бы. Однако из тени Виктора Іваніва «Бедности» вряд ли суждено.
«Он думал о том, почему невинные девушки так похожи на ангелов. Ангельскую природу они с возрастом теряют, общаясь с мужчинами. Но что было бы, не будь мужчин? Цивилизация ангелов. Сережа попытался представить себе цивилизацию ангелов и задумчиво перешел в другой зал. Легче представить амазонок, перерезающих мужчинам горло, чем голубятню, где ангелы в перьях, как голуби, непрерывно сидят и вертят головами - так резко, будто не желают смотреть только в одну сторону».
***
Ольга Брагина
«О, этот город, подаренный нам с любовью за наши грехи»
Виталий Науменко. Бедность, или Две девушки из богемы. – Киев: «Каяла», 2018.
«В мире есть только два цвета: зеленый и голубой. Цвет травы и цвет неба. Человек между ними — случайность».
Изданный посмертно роман Виталия Науменко – сюрреалистическая мозаика, коллаж истории Иркутска конца 90-х годов, незаметно перекочевавших в нулевые, закольцованный сюжет смерти и любви, который знаком всем читателям любовных романов и прозы Борхеса. Бедный студент филологического факультета влюблен в девушку из общежития педагогического института, которая кажется ему прекрасной при всех ее зримых недостатках, и, в итоге, предпочтет богатого «нового русского» - здесь сразу на ум приходит как необоснованная, с точки зрения рассказчика, любовь Свана, так и «Жизнь богемы» Мюрже, а кроме того – расхожие коллизии тиражируемых телевидением сериалов новых времен, но, без скидки на посмертное бытование текста, теперь выходящее за рамки замысла автора, следует сказать, что
