2. Также «Библиография Варшавы. Издания за 1921–1939 гг.» не упоминает ни одной статьи на тему В. Мессинга.
3. В книге Юзефа Свитковского «Оккультизм и магия в свете парапсихологии» (Краков, 1990. Перепечатка книги, изданной редакцией ежемесячного журнала «Лотос» во Львове в 1939 г.) также не появляется фамилия В. Мессинга. Автор описывает гороскоп маршала Юзефа Пилсудского, но просчитанный и нарисованный другим ясновидцем — Ю. Старжэ-Дзежбицким. Юзеф Свитковский был выдающимся польским парапсихологом, проводил собственные исследования во Львовском университете, собрал и описал деятельность многих медиумов, телепатов, польских и иностранных ясновидцев.
4. Из содержания вышеперечисленных работ можно сделать вывод, что В. Мессинг не был в Польше широко известным и признанным медиумом. В междувоенный период было очень много «чародеев», магов, прорицателей, выступающих на многочисленных встречах и в цирках, но они всерьез не воспринимались в среде парапсихологов, поэтому их деятельность не была описана».
Похоже, в данном случае ближе к истине Игнатий Шенфельд, чья версия, как обычно, резко отличается от изложенной самим Мессингом. В его повести телепат признается: «Выдающимся артистом я не сделался, мыкался по балаганам и луна-паркам. Жил неважно, но не возвращаться же в Гору, копаться в отцовских гнилых яблоках? Я начал подумывать о чем-то более подходящем. В это время из Германии и Чехословакии пришла к нам мода на публичные выступления разных ясновидцев и телепатов. В тяжелое время инфляции, кризиса и безработицы людям хотелось какого-то чуда, хотелось узнать, что принесет будущее. Когда подводил здравый шехель (рассудок. — В.Э.), искали необычайного. Я понятия не имел об этих вещах и меня эти бубы майсес, бабушкины сказки, не волновали. Другое дело знать те трюки, при помощи которых все это проделывалось. И я решил постараться узнать, что нового в мире иллюзионистов.
Жил я тогда скромно, снимал угол у одной вдовы в еврейской части Варшавы. И как-то решил в первый раз пойти в модное варьете на улице Новый Свят. Шик и блеск этого заведения меня ошеломили. В полуподвальном, отделанном со вкусом помещении, освещенном неярким светом вращающихся цветных люстр, за богато накрытыми столиками в ложах сидели господа в смокингах и дамы в декольтированных нарядах. Бесшумно сновали официанты во фраках. Боже мой, куда тут мне в моем потрепанном «лучшем» костюме? Я забился в темный угол возле стойки бара и оттуда наслаждался новой для меня атмосферой. На небольших подмостках с задником в виде раковины выступали поочередно шансонье, танцевальные дуэты и комики. Потом вышел артист в безукоризненном фраке, четко выделявшемся на красном плюшевом фоне. Этот напудренный и напомаженный хлыщ игриво кокетничал с публикой и в такт нежной музыке демонстрировал иллюзионистские номера с игральными картами, зажженными сигаретками, платочками и шариками. Сами по себе номера были простенькие — но надо было видеть, как этот хлыщ их подавал! Он шаркал ножкой, грациозно изгибался, посылал в публику воздушные поцелуи. Я смотрел, как зачарованный, и думал: ну куда мне, горемыке, до него! Нет, никогда бы я не сумел так выпячивать тухес (зад. — В.Э.) и так им вилять! Да и рылом я не вышел.
Но вот конферансье объявил, что теперь выступит известный телепат и ясновидец Арно Леони, который читает человеческие мысли как открытую книгу. Вышел солидный дядька с хорошенькой ассистенткой и начал проделывать захватывающий номер. Этот с публикой не кокетничал, голос его был внушителен, а тон повелителен. Он держал зал в напряжении, работал в темпе, подгоняя свою ассистентку и публику, заставляя их действовать по своему внушению. Он угадывал, где запрятаны предметы, объявлял, что находится в карманах господ и сумочках дам, прочитывал цифры сквозь запечатанные конверты. Это были фокусы самого высокого класса.
Я понимал, что это держится на трюках, но на каких точно, — не соображал. Однако я сделал два важных вывода: что главная роль тут принадлежит ассистентке и что такие штуки мог бы не без успеха проделывать и я. И, вдобавок, что это не так уж сложно: публика любит, чтобы ее обманывали. Словом, я загорелся новым амплуа.
Я начал донимать пана Кобака: где можно обучиться этим телепатическим хитростям и доходное ли это дело, дает оно парнусе (доход. — В.Э.) или нет? Пан Кобак об этом не имел никакого понятия и направил меня к некому пану Циглеру, антрепренеру артистов варьете. Тот со мной, лапсердаком, сперва и говорить не захотел. Куда ты, мол, Мессинг, прешь? Телепатия, мол, не твоего ума дело, тут требуется солидное образование и изучение психологии. Но я не сдавался и твердо решил освоить все эти тонкости. Оказалось, что эстрадных телепатов уже не так мало, но котировались они по-разному. Но вообще-то это новое искусство прочного места себе еще не завоевало.
Я перестал морочить голову Циглеру, но мысль овладеть новой специальностью засела прочно — надоели дешевые ярмарочные балаганы и дурацкие факирские штучки. Не буду же я всю жизнь жечь себе огнем глотку и тыкать в нее шпагу!
Я долго искал и, наконец, мне удалось познакомиться с неким паном Залесским. Это был телепат не крупного разряда, но ремесло знал хорошо. К сожалению, он был горький шикер (пьяница. — В.Э.) и иногда напивался до потери сознания. Он долго ломался, но наконец взял меня, с условием, что не только ничего мне не будет платить, а что я должен внести за учебу ребегельд. Я отдал ему почти все мои более чем скромные сбережения и снова стал жить впроголодь, словно факир в стеклянном гробу.
Старый пропойца не торопился посвящать меня в тайны телепатии, но ведь и я не лыком шит. Я начал копаться в букинистических лавках на улице Свентокшижской и разыскивать книги о телепатических экспериментах. Читать я, как вы уже знаете, был не очень горазд, к тому же плохо понимал терминологию, и мне пришлось пробиваться как сквозь китайскую грамоту. Но я все же одолел книги Охоровича, Манчарского и Рише в переводе с французского. Через некоторое время я уже мог с грехом пополам ассистировать маэстро Залесскому.
Он стоял на сцене с плотно завязанными глазами, и любой из публики мог убедиться, что повязка непрозрачна и плотно облегает голову. Вдобавок он еще демонстративно поворачивался спиной к залу, где я в это время шнырял между рядами. Я обращался к одному из зрителей и просил его вручить мне какой-нибудь предмет. Ну, что может быть в карманах у человека в такой обстановке? Чаще всего мне подавали часы. И тогда я показывал их зрителям, а затем таинственно, как бы стараясь направить телепатический ток на маэстро, спрашивал:
— Что у меня в правой руке?
Маэстро корчился, как пораженный электрическим током, а затем глухо выдавливал:
— Ча-сы.
После того как гром аплодисментов стихал, я спрашивал:
— А что у меня в левой руке?
Это означало — очки.
— А что у меня теперь в левой руке?
Здесь речь шла о расческе.
Существовала подробно разработанная система обозначений для всех предметов, которые люди носят при себе. Надо было только очень остерегаться детей, — и я их потом всегда страшно боялся: у них в кармане могла оказаться стреляная гильза, ракушка или живой воробей.
Еще проще был номер со словами или цифрами в запечатанном конверте: в шляпу или коробку, куда собирали записки из публики, надо было только незаметно подбросить свой собственный листок, а затем его ловко оттуда извлечь.
Через полгода я решил выступить самостоятельно. С Музой, бывшей ассистенткой моего маэстро, мы отправились в клуб железнодорожников под Варшавой — там я и дебютировал. Обливаясь потом от волнения, я метался по эстраде и нес какую-то словесную чушь. Выручила опытная ассистентка, умная шикса (нееврейка. — В.Э.), которая меня так хорошо вела, что я счастливо дотянул до конца. Хотя бурных аплодисментов не было, я благодарил Всевышнего уже за то, что меня не освистали. Знаете, что я вам скажу? Я этого волнения перед выступлением так никогда и не смог преодолеть. Как выступать, так у меня сразу такое начинается в животе! С годами это даже усилилось.
Плохо ли, хорошо ли, но я овладел новой специальностью и стал с грехом пополам выступать — хотя и не в шикарных варьете с красным плюшем. Нашелся и антрепренёр, рискнувший организовать турне по Польше. Втроем мы объезжали города и местечки, находили помещения, расклеивали афиши и выступали по два-три раза в день. Публика была, слава Богу, не очень взыскательна, а со сборами было как когда. Но расходы мы покрывали, и у нас в карманах кое-что оставалось. Только это была снова та же жизнь на колесах.
Почти пять лет эти гастрольные поездки обеспечивали мне довольно состоятельную жизнь, — продолжал Мессинг, похлебав баланды. — Я смог кое-что отложить, позволить себе сделать перерыв. Но нельзя сказать, чтобы я был доволен этой работой: бесконечные поездки, мерзкие меблированные комнаты, тошнотворная вонь дешевых столовых. И никак не мог я освободиться от волнения перед выступлениями — каждый раз я робел, боялся скандала, провала и разоблачения. Я решил снова искать что-то новое, что-то более спокойное и надежное.
