– Где вас держали в Калуге?
– В СИЗО. Меня привезли туда спецэтапом, на «жигулях», в наручниках. От Москвы до Калуги сто двадцать километров. Оперативные работники передали меня в СИЗО. Там жуть… Закрывают меня в камере. Грязно. Такие большие тараканы бегают, такие здоровые, я раньше таких не видел. Запах вот этот невыносимый. В общем, долго я там сидел, захотел в туалет. Долбился-долбился. Но у меня терпение и закалка военная есть. И я стал потом упражнения делать, разминаться, чтобы как-то себя вдохновить, не упасть духом. Потом через какое-то время меня вывели, произвели досмотр – полностью раздели, описали, потом в душевую, под холодную струю. Потом вывели и куда-то повели. А тюрьма старая, еще екатерининская, и меня ведут-ведут, лестниц много, вверх-вниз, вверх-вниз, я уж подумал: «Куда же меня ведут?» Заводят меня в карантинную камеру. Там было, наверное, четыре на четыре метра. Окошка нет. Вместо него просверлены маленькие отверстия. И там было нас двадцать семь человек. И всего шесть кроватей. А было лето, жарища, духота, в камере накурено. На следующий день меня повели фотографировать на фас, на профиль. Повели на отпечатки. В санчасть. Анализы взяли, всё записали. Потом меня вызывает режимный работник и проводит со мной беседу. Я ему сразу рассказал, кто и что я. Он говорит: «Зачем же тебе сидеть с этими отморозками? Есть у нас камера, где нормальный контингент. Там сидят бывшие бизнесмены, бывшие адвокаты». Меня перевели в ту камеру. Там было шесть кроватей и пять человек, я шестой был. Санузел выложен кафелем. Из крана течет горячая и холодная вода. Телевизор был у них.
Потом меня повезли на следственный эксперимент. Следователь спрашивает: «Ты помнишь, где сбрасывал труп в воду?» Отвечаю, что примерно помню. Меня везут на уазике, под усиленным конвоем, с автоматами. Держат в наручниках. Со мной едет следственная группа с кинокамерой. И адвокат был. Мы приехали на место, а там рядом деревня, лес и речушка. И я показываю: «Вот это место». Адвокат говорит: «Да вы сами посмотрите, как можно отсюда сбросить труп, и чтобы он утонул и уплыл». Получалось, что надо было его тащить, потому что там был небольшой обрыв, а под ним мель и грязь. А я это убийство на себя же взял. Я не говорил, что был второй человек, подельник. Я сказал, что сам убил.
– Почему вы взяли всю вину на себя?
– А чего-то я побоялся тех ребят выдавать. Потому что надо было тащить и тех двоих риелтеров. А там цепочка пошла бы и пошла. Какое-то мое чутье мне сказало: «Петр, не стоит этого делать».
– Вы побоялись, что вам будут мстить?
– За такими людьми всегда стоят какие-то структуры, то есть какие-то группировки. В Москве все было ведомственное, то есть под контролем людей в погонах. Я же с другом общался и знал, что Москва поделена. Я знал, какая структура чем ведает. Бандиты в Москве были разве что на подхвате. А в основном все контролировали люди в погонах. До того времени, когда меня посадили. Сейчас не знаю, как там происходит.
– Что именно контролировали «люди в погонах»?
– Да всю экономику. Все эти рынки, супермаркеты, казино, игровые клубы, развлекательные комплексы. Все это прибыльное дело, которое контролировалось… И я подумал: мало ли что? Вдруг меня потом начнут прессовать? Я решил, что буду один выкручиваться. Но я же не думал, что мне дадут такой большой срок.
И вот про следственный эксперимент. Адвокат удивляется, как я мог сбросить труп на мель, и он уплыл. А следователю все безразлично. Он заполняет протокол. Переспрашивает: «Вот с этого обрыва?» – «Да». – «Расскажите, как было дело». Я говорю: «Ну, вот здесь моя стояла машина. На капоте мы с ним распивали». А следователю даже не интересно, что я был за рулем. Дальше я говорю: «Мы распили водку, и я потом ударил его палкой по голове». Следователь спрашивает: «Где эта палка?» – «Да я откуда знаю?» Нашли какую-то палку: «Вот эта?» – «Да, – говорю, – вот эта». – «Ну и что было дальше?» – «Стукнул его и бросил в воду». Адвокат говорит: «Да он не мог здесь утонуть». Следователь поправляет: «Тогда уровень воды был больше. Значит, мог утонуть».
После следственного эксперимента меня опять привезли в Калугу. И потом меня очень быстро осудили за убийство, а также за мошенничество, что я в корыстных целях мошенническим путем приобрел квартиру. Когда меня вывели из зала суда и привезли в КПЗ, я зашел, а там сидят молодые парни, бандиты, тоже после суда. Кому-то дали четыре года, кому-то шесть лет. Они спрашивают меня: «Ну сколько?» Я говорю: «Семнадцать лет». Они просто все замерли: такой большой срок у меня… И потом мне стало не то чтобы плохо, а так грустно и тоскливо на душе стало. Мне тогда было тридцать три года. Думаю: «Да-а, до пятидесяти лет мне придется сидеть». И тут мне плохо стало. Вызвали «скорую». «Скорая» приехала, сделала укол, дала таблеток. Я вроде отошел. Потом в СИЗО меня увезли. И я стал настраивать себя на длительный срок. Прошло определенное время, меня заказывают на этап. Я даже не знал, куда меня повезут. И меня повезли по России, как декабриста: через пять централов. Три месяца я сюда добирался. Я провел две недели в смоленском СИЗО, потом в Воронеже, затем в Челябинске, потом в Иркутске… Наконец меня привезли в колонию. В карантине было сто с чем-то человек. В четыре смены мы спали. Потому что кроватей не хватало. Десять дней я провел в карантине. Потом меня перевели в отряд для большесрочников. Я сразу вступил в самодеятельную организацию осужденных, и стал председателем Совета коллектива отряда. В колонии я не пал духом. В 2004 году мне, по новому закону, сократили срок до пятнадцати лет. Из этого срока мне надо отсидеть десять лет, то есть две трети, чтобы попасть на условно-досрочное освобождение.
– Говорят, что тюрьма тоже чему-то учит.
– Меня тюрьма ничему не научила. У меня у самого очень много опыта, который я могу передать. Я был и в армии, и в бизнесе. Я прошел все ступени карьерного роста…
– Как вы теперь оцениваете то, что с вами произошло? Может быть, где-то надо было остановиться?
– Мне надо было не писать в 1996 году рапорт об уходе из армии. Я до сих пор жалею: зачем я написал рапорт? Я капитан запаса. Сейчас бы я был полковником. Ну ничего страшного, что на Украине служил бы. Пришлось бы документацию на украинском языке писать. Я был командиром роты, к нам приезжал проверяющий, полковник из Киева, в наш батальон, а я роту строю. И надо было на украинском языке. Мне комбат говорит: «Смотри, не подведи». И я командовал: «Рота, чекусь струнку». Это значит: «Равняйсь, смирно». И дальше: «Кроком руш» – шагом марш. Я старался, когда говорил по-украински. Я докладывал этому полковнику. А нам сказал начальник штаба: «Надо говорить «пан полковник». Потом комбат говорит: «Не надо “пан”, а говори “товарищ”. И я докладываю: «Товарищ полковник, пи час моего чередования…» В общем, я запутался в словах. Он тогда на комбата: «Что у вас за офицеры? Не могут говорить». А сам на украинском говорит. Он такой ярый националист оказался. Украина уже была самостийной, незалежной. И хотя разговаривали мы все еще по-русски, но документация вся пришла уже на украинском. А потом стали требовать и разговорную речь на украинском. То есть с подчиненными я должен был говорить по-украински. Все вывески уже поменяли: звезды все убрали и нарисовали трезуб. Красного флага нет, вместо него желто-блакитный флаг. Ленкомнату переименовали в «Народовзначну светлицу». Вот так все менялось. И я жалею, что не остался служить. Что потом я влез в кабалу…
– В какую кабалу?
– Ну, с этой квартирой. Там, конечно, сыграли свою роль деньги. Потому что меня убеждали: «Ты можешь или жить в этой квартире, или продать ее». И я согласился, ничуть не задумавшись, что это криминальное дело. Даже когда мы ехали в машине, я за рулем, и они позади – сидят, пьют, о чем-то говорят. И тот, хозяин квартиры, конечно, не знал, что его скоро убьют: вот судьба тоже… Но я-то ведь тоже не задумывался, что мною руководило. Ехал, знал и все равно ехал. Словно что-то упорно толкало меня на преступление. Даже не хочется вспоминать об этом. Но, кстати, мои родственники меня не осуждают. Многие даже не знают, что я в тюрьме. До сих пор мать им говорит: «Он сейчас где-то на севере на заработках». Мать, брат, мои племянники – все остались в Мелитополе. Жена брата родом отсюда, она приезжала к своим родителям и заходила ко мне на короткое свидание. Передачу мне передала. Потом она поехала обратно на Украину, рассказала, что видела меня и что я здесь как на курорте. А я ей говорил: «Ира, я просто не пал духом». Хожу здесь в спортзал. Слежу за собой. Работаю.
– Где работаете?
– В хозяйственной лагерной обслуге. В колонии есть магазин. Я работаю в подсобном помещении. Когда привозят товар, я подношу-уношу ящики.
На строгий режим осужденный Ю. попал за двойное убийство.
– Одного я убил сразу на месте, а второй был свидетелем – его я тоже убил.
И немного поразмыслив, Ю. подытоживает:
