В новом, 1882-м году, по возвращении в Петербург они все-таки повенчались. Священник Адмиралтейской церкви в Кронштадте, исполнивший обряд таинства, был за это лишен сана, утешаясь, возможно, лишь хорошим денежным вознаграждением от Менделеевых; но законность брака церковные власти под сомнение не поставили. Молодая семья зажила дружно и счастливо. Через два года после рождения дочери Любы на свет появился сын Иван, еще через два — близнецы Мария и Василий. Возобновились «менделеевские среды». В доме снова появилась студенческая молодежь. Гостей ожидало простое угощение: чай, бутерброды, красное вино. Анна Ивановна сочла нужным в воспоминаниях особо подчеркнуть «отсутствие светских дам (бывали только художницы)» и добавила: «Все чувствовали себя легко и свободно». И еще: «Дмитрий Иванович всегда был как будто в состоянии душевного горения. Я не видела у него никогда ни одного момента апатии. Это был постоянный поток мыслей, чувств, который крушил на своем пути все препятствия».
Вызывает удивление, что при всем своем авторитете в научном мире Д. И. Менделеев не удостоился избрания действительным членом Академии наук, был только членом-корреспондентом. Еще осенью 1874 года академики А. М. Бутлеров и Н. Н. Зинин попытались ввести в Академию Менделеева, написав в своем представлении, что «его право на место в русской Академии наук никто не решится оспаривать…» Но тогда представители других профессий в этом высшем научном учреждении просто решили не открывать дополнительной вакансии для химиков.
Диплом Д. И. Менделеева — иностранного члена Национальной Академии наук США
После смерти Зинина в феврале 1880 года Менделеев был предложен на освободившееся место четырьмя академиками: А. Бутлеровым, Н. Чебышевым, Ф. Овсянниковым и Н. Кокшаровым, — которые старательно подвели итог его работе по чистой и прикладной химии на пользу русской науки, промышленности и сельского хозяйства. И не только для них стало большой неожиданностью, что при голосовании количество голосов «против» на один голос превысило количество голосов «за». В газете «Голос» появилось коллективное заявление, выражавшее недоумение 18 виднейших химиков; Бутлеров в газете «Русь» выступил со статьей, в название которой вынес принципиальный вопрос: «Русская или только императорская Академия наук?» Пафос выступлений был направлен против засилья в Академии иностранцев. «История многих академических выборов показала, что в среде этого учреждения голос людей науки подавляется противодействием темных сил, которые ревниво закрывают двери Академии перед русскими талантами», — писали Менделееву московские профессора.
В прогрессивной либеральной печати «дело Менделеева» получило широчайшую огласку. «Кто они, эти люди науки, посмевшие забаллотировать Менделеева? — спрашивали газеты. — Чем они занимаются? Счетом букв в календарях? Составлением грамматики ашантийского языка, исчезнувшего тысячи лет назад, или решением вопроса: сколько при Сулле назначалось для Рима постоянных судей — 350 или 375?»
Сомневаясь в заслугах иноземных членов Российской Академии, связанных круговой порукой посредственностей, наиболее смелые авторы шли дальше. «Как же винить ветхую Академию, — иронизировала газета “Голос”,— за то, что она отвергла Менделеева, человека крайне беспокойного, — ему до всего есть дело.<…> Он едет в Баку, читает там лекции, учит, как и что делать, съездив предварительно в Пенсильванию, чтобы узнать, как и что там делается; выставил Куинджи картину — он уже на выставке: любуется художественным произведением, изучает его, задумывается над ним и пишет новую мысль, пришедшую ему при взгляде на картину. Как же впустить такого беспокойного человека в сонное царство? Да ведь он, пожалуй, всех разбудит и — чего Боже упаси — заставит работать на пользу родины».
Группа профессоров, преподавателей и студентов физико-математического факультета С.-Петербургского университета (в центре — Д.И. Менделеев). 1875 г.
Множество русских и иностранных университетов в пику Академии избрали Менделеева своим почетным членом. Характерен ответ Дмитрия Ивановича ректору Киевского университета Св. Владимира: «Душевно благодарю Вас и совет Киевского университета. Понимаю, что дело идет об имени русском, а не обо мне. Посеянное на поле научном взойдет на пользу народную».
В 1886 году умер А. М. Бутлеров, и вопрос об избрании Менделеева в академики подняли вновь. Академик А. С. Фаминцын (физиолог) писал ставшему к тому времени президентом Академии графу Д. А. Толстому: «Произведенное несколько лет тому назад забаллотирование Д. И. Менделеева, — вопреки заявлению как представителя химии в Академии, — и всех остальных русских химиков, произвело на ученых русских удручающее впечатление. Стало ясным, что не оценкой ученых трудов и не научными заслугами кандидата, а какими-то посторонними соображениями руководствовалось большинство академического собрания, забаллотировавшее г-на Менделеева. До сих пор русские ученые не могут простить Академии этого проступка… Поэтому единственно правильным путем представляется мне следование голосу нашего покойного сочлена А. М. Бутлерова, который в представлении проф. Менделеева на кресло технической химии в то же время со свойственным ему красноречием и силой выставил в столь ярком свете заслуги Менделеева по чистой химии, что для беспристрастного читателя не остается и тени сомнения в том, что, по мнению нашего покойного сочлена, Д. И. Менделеев занимает первенствующее место среди русских химиков и что ему и никому другому должно бесспорно принадлежать сделавшееся за кончиной А. М. Бутлерова вакантное место по чистой химии».
Однако тот, кому адресовалось это обращение, — стоявший у кормила академического правления бывший обер-прокурор Синода, бывший министр народного просвещения Д. А. Толстой — ведь и был в свое время главным вдохновителем тех самых «посторонних соображений», о которых писал Фаминцын. Послушное большинство академического собрания и на этот раз с еще большим рвением выполнило негласное начальственное предначертание. По кафедре, которая предназначалась Менделееву, был избран химик-органик Ф. Ф. Бейльштейн. Не принижая его заслуг, все же нельзя не признать, что с заслугами Менделеева они не сопоставимы. Тот же Бутлеров, когда Бейльштейна еще раньше стремились «протолкнуть» в академики, характеризовал его как «заслуженного и трудолюбивого ученого», но добавлял, что «отдавать ему в каком-либо отношении первенство перед всеми другими русскими химиками могут только лица, не имеющие ясного понятия о том, как и чем меряются в химии ученые заслуги».
Нельзя сказать, чтобы Менделеева вся эта возня не задевала. Он знал себе цену и, может, именно поэтому не придавал большого значения таким внешним знакам славы, как, например, ордена, коих у него в течение жизни набралось много, вплоть до высокого ордена Александра Невского. Однако как к ученому он требовал к себе уважения, о чем красноречиво свидетельствует эпизод, переданный в мемуарах журналиста и общественного деятеля В. А. Поссе. Со слов своего брата, профессора математики в университете, он рассказывает, как где-то в 1879 году Менделеев поехал к петербургскому генерал-губернатору И. В. Гурко защищать коллег, заподозренных в политической неблагонадежности. Гурко кричал, что сам придет в университет и не только студентов, но и профессоров согнет в бараний рог. Перешел на крик и Менделеев: «Как вы смеете мне грозить? Кто вы такой? Солдат и больше ничего. В своем невежестве вы не знаете, кто я такой. Имя Менделеева вписано в историю науки. Знаете ли вы, что он произвел переворот в химии, знаете ли вы, что он открыл периодическую систему элементов? Отвечайте!» О периодической системе Гурко, вероятно, не имел понятия. Это его смутило. Свидание закончилось торжеством Менделеева. Но не зря же потом говорили, что Менделеев не стал академиком из-за скверного, взрывного характера.
Он не забросил химию. В 1887 году, например, вышла монография «Исследование водных растворов по удельному весу». Но все больше его интересы склоняются в сторону экономических и технологических проблем. «Мне говорят, — писал Дмитрий Иванович, — “Ведь вы химик, а не экономист, зачем же входить не в свое дело?” На это необходимо ответить, во-первых, тем, что быть химиком не значит еще вовсе чуждаться заводов и фабрик и их положения в государстве, а следовательно, и сущности экономических вопросов, сюда относящихся, во-вторых, тем, что истинного, правильного решения экономических вопросов можно ждать впереди только от приложения опытных приемов естествознания, для которых химия составляет одну из важнейших дисциплин, и, в-третьих, тем, что в деле общей, народной и государственной пользы полезно и даже должно слышать голоса не только присяжных экономистов, но и всякие иные. Мой голос, я вижу и слышу, созвучит согласно многим иным русским».
