Конечно, в действительности не все оказалось так плохо, как представлялось первое время, хотя такая притирка к новой жизни длилась почти год.
Первая поездка на машине в Нью-Йорк оставила двойственное впечатление об этом городе-монстре. Очень понравились Бродвей, особенно вид на него и весь город ночью с высоты небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», Чайна-Таун с маленькими лавочками и ресторанчиками с полюбившейся мне китайской кухней, молодежный и богемный Гринвич-Виллидж. В те годы жизнь на Бродвее от 42 улицы и выше не замирала до утра. Но спустя пару лет опустел и он. Уже к полуночи редкие туристы попадались навстречу, все чаще мелькали наркоманы, проститутки и какие-то шальные люди. К этому же ночному часу, когда движение на улицах заметно убавлялось, из дешевых домов выползали старые больные люди и садились на складные стульчики у подъездов, чтобы подышать хотя бы немного посвежевшим ночным воздухом. Смотреть на них было печально.
Огромнейший город, поражающие человеческое воображение небоскребы, красивые мосты, неимоверное количество магазинов для людей разного достатка, «Яшкин стрит» для советских приезжих, богатство… и рядом полнейшая нищета и падение. Когда я увидел Бауэри-стрит — улицу хронических алкоголиков, — то не мог поверить, что такое может быть в этой богатой стране.
Нью-Йорк так давил на меня своей чуждой громадой, что и в дальнейшие годы жизни в Америке я не мог без раздражения пробыть в нем более четырех-пяти дней, а бывать приходилось помногу. В сравнительно спокойный и чистый Вашингтон возвращался всегда с чувством облегчения.
Жаркое лето кончилось. Теплая осень в Вашингтоне длится несколько месяцев, все деревья одеваются в багрянец. Пригороды столицы обретают неописуемую красоту — воистину «золотая осень». Воскресеньями мы, как и многие американские семьи, уезжали на прогулки в горы. Дочь Катя пошла учиться в первый класс в начальную школу при посольстве. Постепенно жизнь входила в привычное русло.
Ближе к октябрю Попов в беседе как-то сказал:
— Надо форсировать знакомство с окрестностями, подобрать несколько мест для личных встреч и тайников. Тебе на связь будет скоро передан ценный агент.
Это явилось для меня полной неожиданностью. Я, конечно, понимал, что передача на постоянную связь агента, тем более ценного, было проявлением большого доверия Центра и резидентуры ко мне как к оперативному работнику. Но доверие следовало оправдать — ведь прошло всего три месяца как я прибыл в Вашингтон и знания оперативной обстановки мне пока не хватало. Надо было срочно восполнять недостающее, но делать так, чтобы не вызвать своей активностью никаких подозрений у контрразведки. Обстановка вокруг меня в целом складывалась вполне обычная, ФБР выставляло наружное наблюдение не чаще чем за другими — один или два раза в месяц. Оно велось за всеми почти открыто, обнаружить его не представляло никакого труда и, скорее всего, ФБР преследовало цели психологического воздействия. Две автомашины одной и той же марки с двумя-тремя сотрудниками — в черных очках, в темных костюмах, белых рубашках с галстуком — на близком расстоянии сопровождали при выезде из дома утром на работу, днем в поездках по городу и при возвращении домой. В субботние и воскресные дни наблюдения не было.
В резидентуре прослушивались частоты, на которых работала служба наружного наблюдения. Можно было прослушивать их и в своей машине. При выставлении наружки в эфире звучали не связанные между собой и не имевшие смыслового значения одни и те же слова и буквы английского алфавита. На слух они воспринимались как какие-то кодированные сообщения. Все это вызывало сильные подозрения относительно того, что ФБР использует кроме открытых и другие, скрытные методы слежки. И что американская контрразведка очень хочет создать у нас впечатление, будто мы находимся под таким «колпаком» и только. Иными словами, если нет сзади машин и эфир чистый, то якобы нет вообще наружного наблюдения. Поверить в такой метод ведения слежки означало бы допустить провал любой разведывательной операции.
Этот вопрос обсуждался в резидентуре и не давал нам какое-то время покоя. Все-таки, в результате обобщения всех данных, пришли к выводу, что видимая всем наружка ложная и нужно предполагать наличие второго, глубоко законспирированного, эшелона наружного наблюдения, которое ведется скрытно, с опережением и маскировкой, с использованием радиомаяков для определения местонахождения наших машин и техники прослушивания разговоров. Оно прекращается, если зафиксирована его проверка, а затем может возобновляться. Нам же выявление наружного наблюдения следует вести на всем проверочном маршруте, фиксируя каждую подозрительную машину, как бы она внешне ни выглядела. Сделать это было непросто. Требовалась детальная разработка маршрута с выбором надежных мест проверки, с учетом легенды нахождения на нем и расчета точного времени выхода к нужному месту. Маршруты составлялись по карте и поэтому следовало хорошо знать всю зону. Для проверки прикладывались немалые усилия — это была напряженная двух-трехчасовая, а подчас и более длительная физическая и умственная напряженная работа за рулем, особенно в вечернее время.
Такое восприятие наружного наблюдения сыграло свою положительную роль при проведении разведывательных операций не только мною, но и другими работниками — за все пять лет в резидентуре не было провалов агентуры по причине не выявления слежки. Наоборот, как стало известно позднее даже из американской печати, советские разведчики успешно работали в Вашингтоне с агентурой многие годы. Но все-таки имелся один недостаток в таком взгляде — вновь прибывшие в резидентуру сотрудники, особенно те, кто работал прежде в странах с несложной оперативной обстановкой, трудно воспринимали отсутствие привычной маскирующейся слежки и наличие только открытой. Как бы подспудно возникавшее чувство неспособности обнаружить скрытное наблюдение иногда приводило к появлению излишней тревоги и даже нервному напряжению. Но это продолжалось обычно недолго и с помощью коллег по резидентуре все приходило в норму.
Аккуратность и точность, годами выработанные в противоборстве с американской наружкой, вошли у меня в привычку настолько, что в обычной жизни в Москве, поехав куда-то по делам, не рассчитывая никакого графика, обнаруживаешь к своему удивлению: несмотря на транспортные заторы, приезжаешь на место в условленное время. Но удивительно, что заставить себя проверяться просто ради любопытства было трудно — неизбежно возникало чувство проведения нелегкой работы, но у себя дома она не нужна, и не обоснованное необходимостью желание отвергалось. Все-таки проверку наружного наблюдения ведешь не в силу профессиональной привычки, а только при наличии весомых причин.
ДЕЛО АРТАМОНОВА (ЛАРКА)
ВСТРЕЧА С АГЕНТОМ
В ноябре 1966 года меня пригласил резидент:
— Тебе Попов уже говорил о предстоящей работе? Так вот, получишь на связь завербованного весной агента Ларка. Он работает в аналитическом подразделении РУМО. Вербовал его Кочнов, который для этой цели выезжал к нам. Ларк в перспективе ценный агент, его надо проверить и «раскрутить», чтобы он заработал на полную мощь. Будь крайне осторожным и внимательным. Знай — он на контроле у начальника разведки. Все вопросы по нему докладывать будешь мне лично.
С Игорем Кочновым в Москве я работал в американском направлении ПГУ. Он окончил Московский государственный институт международных отношений, блестяще владел английским, имел опыт работы за границей — три года находился в Пакистане под прикрытием атташе посольства. Среди «чистых» дипломатов посольства некоторые были его однокурсниками. Соломатин симпатизировал Кочнову и прилагал немалые усилия, чтобы оставить его в резидентуре для работы с Ларком, но Центр по каким-то причинам не согласился. Я поддерживал с Кочновым только служебные отношения. Он предпочитал знакомства с имеющими «вес» людьми. Был вхож, как сам рассказывал, в дом академика Глушко, создателя жидкостных ракетных двигателей, установленных в то время на всех советских космических ракетах. Всячески добивался расположения Соломатина еще до его выезда резидентом в Вашингтон. Это не было секретом для сотрудников направления.
На первых встречах с Ларком мне нужно было наладить с ним личный контакт, подробнее выяснить, к какой секретной информации он имеет доступ на работе, известно ли ему что-либо новое об американской системе выявления и слежения за нашими подводными лодками Net Fish, которую США или собираются, или уже установили в 150 милях от западного и восточного побережий страны. Он по этому вопросу уже получил задание от Кочнова. Кроме того, надо будет дополнительно обучить его работе с тайниками, научить вести проверку и выявлять наружное наблюдение. Кочнов при встречах с ним объяснял, как обрабатывать тайники — делать закладки своих материалов и изымать из них наши задания, ставить и читать сигналы о проведении операции. С ним он успешно провел две пробные тайниковые операции. Мне ставилась задача перевести Ларка на безличную связь, личные встречи проводить лишь по мере необходимости не чаще трех-четырех раз в год. Для написания сообщений Кочнов передал ему тайнописную копирку третьей категории надежности.
