г. Киев
Юрий Сошин -- Новое варварство
Современная ситуация на российском Северном Кавказе очень сложна и справедливо оценивается как весьма близкая к катастрофе. Часто говорится о некоем "цивилизационном разломе", "конфликте цивилизаций" и т.п. Хотя Северный Кавказ является хоть и достаточно автономной, но неотъемлемой частью российского социокультурного и политического пространства.
Вполне можно говорить о самобытной цивилизационной традиции России как части европейско-христианского мира, но в отношении Северного Кавказа говорить о некоей "цивилизации" — очень большое допущение. Со стороны достаточно нового для Северного Кавказа салафизма (ваххабизма), можно говорить лишь о "цивилизационной потенции", о заявке на некую "новую мусульманскую цивилизацию" в качестве локальной части общемирового салафитско-талибского проекта.
Появление "модернистского" радикального исламизма на Северном Кавказе есть, в частности, следствие кризиса экономико-административного и культурно-идеологического комплекса, создаваемого Россией в советское и досоветское время.
С момента закрепления России в регионе общественная жизнь Кавказа постоянно менялась. Попытка создания самобытного социально-политического устройства, предпринятая имамом Шамилем и его предшественниками, — так же, как и современный северокавказский салафизм, — была модернистским проектом, конфронтирующим и с российско-имперским "новым порядком", и с адатным традиционализмом. Имея в основе мобилизационно-газзаватную идеологию, личную харизму Шамиля и секиру его палача, имамат был изначально нежизнеспособен и погиб, прежде всего, по причине внутреннего кризиса.
Попытки "возродить" на религиозной основе некую "древнюю традицию", как и в Афганистане при талибах, ничего общего с реальной традицией не имеют. Современный салафизм Северного Кавказа никак не является возвратом к региональной традиции, с нею он расходится не менее радикально, чем с российско-европейской.
После ряда растянувшихся на несколько десятилетий войн царская, а потом и советская Россия смогла найти и предложить Кавказу определенные формы общественного устройства, которые были приняты кавказским социумом (кроме вайнахов — их, по сути, Россия "цивилизировать" так и не смогла). Эти формы были компромиссными по сути, включая в себя сохранение и даже консервацию некоторых архаично-традиционных форм общественного устройства.
Но с кризисом российско-имперских, в том числе советских, форм социальности, Кавказ начал выпадать из российского цивилизационного поля ("Русского мира"). Кризис российского государственного проекта для Кавказа стал намного более разрушительным, чем для собственно России. Северный Кавказ оказался более "беззащитен" в духовном и социальном плане. Этот регион был иждивенческим и инфантильным в "этнопатерналистской" советской госсистеме, порой искусственно консервировавшей многие моменты традиционной общественной жизни.
Наступившее в 90-е годы падение уровня жизни, меркантилизация социальных отношений, разрушение традиционного коллективизма — все это нанесло сильнейший удар по кавказскому социуму. Сохранение прежнего миропорядка, в том числе — в культурно-ценностной сфере, стало всё более проблематичным.
Возник мощный прессинг определенных потребительских ценностей, доступа к которым частично или полностью горцы оказались лишены. Но массово проявляется стремление жить с полным набором благ современного потребительского общества, а также стремление уйти из-под контроля реальной традиции, системы общинных норм и запретов. Когда прежняя нормативно-сдерживающая система отвергается, а новой нет, — в обществе возникает мощный фрустрационный фон, вплоть до массовой деморализации и асоциализации.
В частности, существует специфическая проблема "спуска с гор". Горские законы остаются в горах. Горец, особенно молодой, выйдя из прежнего микросоциума, зачастую становится совершенно другим человеком, далеко не лучшим в морально-нравственном отношении. Проблема "спуска с гор" многопланова. В частности, горцы-мигранты, выселяясь на равнину, как правило, не переносят на новое место жительства свои прежние общинные порядки, в местах массовой миграции горцев возникают социальное, в частности межэтническое, напряжение, периодически перерастающее в открытые конфликты.
В контексте данной проблематики салафистская "реконкиста" зачастую является средством сохранить в условиях аморалистичного ценностного прессинга хоть какую-то нравственно-нормативную основу бытия. Как на общественном — в сёлах и районах, так и на индивидуальном уровне. Стремлением не потерять человеческий облик и с помощью ислама сплотить людей в "джамаат" — новую редакцию традиционной сельской общины. Но при наличии определенного процента тех, кто реально готов на серьезные внутреннюю реконструкцию, вплоть до вооруженной борьбы и шахидизма, для подавляющего большинства "исламизация бытия" не простирается далее внешних проявлений. При этом главным моментом подобной "революционной исламизации" является "протест против", демонстрация отторжения прежних устоев, зачастую на уровне подросткового фрондерства и эпатажа.
Противостоящих же радикальной исламизации и действительно авторитетных людей, к мнению которых прислушиваются в обществе: таких, как дагестанский врач профессор Шамов или мэр Махачкалы Саид Амиров, — на Кавказе крайне мало, многие из них, как теолог Максуд Садиков, физически уничтожаются. Те же, кто еще жив, одиноки, голос их мало слышен, реальную альтернативу радикальной простой и доступной "новоисламской" идеологии их мнение составить не может. Тем более, что аморально-коррупционной характер современной общественной жизни "подвешивает в воздухе" любые попытки пропаганды основанного на законе и нравственности светского общественного устройства.
Кризис светских ценностей отчетливо проявляется в сфере образования. Для современного горца — при достаточном практицизме и четком осознании жизненной перспективы — полноценное образование часто становится лишним элементом в индивидуальной жизненной стратегии. Для работы в поле, на стройке или для торговли на рынке достаточно и начального образования.
Новые исламские авторитеты на Северном Кавказе признают, что образование людям необходимо. Но их "образовательный стандарт" достаточно примитивен: мусульманин должен читать Коран, писать, знать четыре правила арифметики… Если есть способности, можно изучать Коран и стать улемом-богословом. А всё, что сверх этого "стандарта", — "лишнее знание", зачастую мешающее истинному мусульманину обрести должную "чистоту веры". Джохар Дудаев, введший четырёхклассное образование для девочек и публично заявлявший, что и чеченцу-мальчику среднее образование ни к чему, — озвучивал прочно укорененное в чеченском (горном) обществе убеждение. По мнению многих традиционных чеченских авторитетов, светское (русское) образование противоречит мусульманскому духовному идеалу, во времена Ичкерии такое мнение озвучивалось не раз и с самых высоких трибун.
Подобная идеология "добровольного варварства" идейно оформлена и распространена уже на всем Кавказе. Образованность, в отличие от богатства, уже не гарантия общественного уважения. Такое положение привело к тому, что в отдаленных районах наблюдается дефицит квалифицированных кадров: врачей, учителей, ветеринаров, инженеров коммунальных сетей и.т.д.
Налицо кризис кавказской интеллигенции как автономного социального слоя. Происходящий по естественным причинам уход той ее части, которая является носителем светских квазисоветских духовных ценностей, все более ослабляет прежние общественные позиции. Новая смена, вместо образования в строгом смысле понятия имеет (если имеет) лишь набор узкоспециальных знаний, своей "интеллигентской" ценностной системы у неё нет. Образованная горская молодежь духовно дезориентирована, и именно из неё выходит большинство лидеров и бойцов за "новый исламский порядок".
Стремительно происходит духовная деградация русской части кавказского общества. Живущие среди горцев последние русские — очень простые, зачастую даже примитивные люди. Существующие в ситуации превентивного стресса, они уже лишены особых духовных запросов, малочувствительны к культурно-образовательной проблематике и социально пассивны. У местного населения оставшиеся русские авторитета уже не имеют, их присутствие давно потеряло прежде существовавший цивилизационный потенциал. Поставленный мэром Махачкалы Саидом Амировым памятник "Русской учительнице" — это надгробие российскому цивилизационному проекту, а также уходящим из кавказского общества светско-европейским идеалам Науки, Рационализма и Знания.
