По мере естественного уменьшения активности сформированной в советском духовном поле части социума и уменьшения влияния "доставшихся в наследство" социализирующих институтов (школа, армия, светские формы искусства: литература, театр, музыка), происходит все более радикальное, глубинное отмежевание молодой части социума от цивилизованности как таковой. На социальном поле начинает царить "новый дикарь", не имеющий минимального культурно-образовательного багажа, чьи животно-этологические формы поведения уже не сдерживаются традиционной нравственностью. Если он и не принимает "исламские ценности", то лишь по причине нежелания ограничивать себя требованиями религии и отказываться от "светских ценностей": алкоголя, футбола, чревоугодия и т.п.
Наступление эпохи "освобожденных от всего" "новых дикарей" уже во многих местах на Кавказе превращает обыденную, повседневную жизнь людей в ад. Особенно для незащищенных традиционной этикой частей населения, прежде всего — русских.
Наблюдаемая ныне в Дагестане, КБР, КЧР и т.д. "салафистская реконкиста" в части случаев является своеобразной попыткой части кавказского общества противостоять "приходу дикости", способом создать хоть какую-то нравственную и социальную замену исчезающим российско-европейским цивилизационным конструктам. В подавляющем большинстве же это лишь следствие "духовного вакуума", заполняемого религиозными по форме примитивно-арессивными идейными и поведенческими конструктами. В ряде случаев — например, ваххабитские села и даже районы в Дагестане, — попытки создать шариатский "альтернативный социум" достаточно успешны.
Радикально-исламистская "альтернативная культура" и уже кое-где надстроенные над ней социальные формы — всё это "культура отторжения", возникшая и развившаяся благодаря кризису предшествующих форм. Ей не свойственны идейная проработанность и глубина. Зато налицо декларативность, демонстрационность и эпатажность в лозунгах и действиях, причем — с заявками на "руссоистское" сознательное опрощение, а вернее — на примитивизацию бытия. "Новый ислам" не может сохранять позитивные моменты прежней социально-ценностной системы, не может он и создать какую-то свою новую "высокую культуру", нет даже заявки на создание чего-либо подобного. Социально-созидательного потенциала у "нового ислама" нет. Он жизнеспособен, пока есть возможность "борьбы против", победа же для него гибельна.
Хотя исламизм и является попыткой "нравственной альтернативы", но в реальности он делает общество не намного более "моральным". Среди исламистов, несомненно, есть люди с высокими нравственными запросами по отношению к себе и другим. Но их мало. В подавляющем же большинстве случаев "новый исламский человек" лишь минимально ограничивает себя в том, что касается внешних религиозных правил, а в остальных поведенческих моментах он не сдерживает себя. За исламской демонстрационностью и эпатажем в большинстве случаев опять-таки виден аморальный и примитивный "новый дикарь".
Не в силах исламисты преодолеть и "болезнь" этнической и клановой разобщенности общества. "Братства народов" на почве "нового ислама" создать не удается нигде, межэтническая и межклановая конфликность сохраняется и при "новой власти". В реальной жизни подавляющее большинство неоисламистов руководствуются достаточно примитивной личностно-прагматической мотивацией. Большое значение в этом случае в исламско-радикальной среде приобретают "авторитеты" и "уважаемые люди", малоотличимые от "авторитетов" криминальных.
В тех местностях, где явно (Хасавюрт, Гимры) или скрыто (Ингушетия, Кизляр) власть переходит к исламистам, их действия очень быстро теряют флер "борьбы за идею" и становятся примитивно-криминальными. "Лидеры сопротивления" или "духовные авторитеты" не могут устоять перед возможностью траты на личные цели собираемых "джихадных" и "закятных" денег, перед "лоббированием интересов" отдельных клановых или этнических групп, перед участием в дележе собственности и т.д.
Попытки лидеров "исламской реконкисты" создать "нового человека" и свои формы социального устройства заранее обречены на неудачу. Прежде всего — по причине крайней слабости культурно-идеологической базы и невозможности поддерживать даже нынешний, и без того чрезвычайно низкий, уровень социально-экономической стабильности.
А последняя существует только благодаря федеральным дотациям. Если исчезнет "денежный дождь", поддерживающий уровень жизни кавказского населения на черте, соотносимой с советским временем, то "исламский проект" — ввиду его неспособности сохранить минимально-функциональные механизмы жизни социума — быстро исчезнет в волнах будущего социального хаоса.
В целом же и современная кавказская редакция постсоветско-светского, и исламско-модернистский "цивилизационные проекты" при нынешнем положении вещей приводят к одному результату — появлению и массовому тиражированию "кавказского Гога и Магога": слабосоциализированного, духовно примитивного субъекта с формирующими поведение примитивно-потребительскими ценностями в основе. На каком-то временном этапе массовое тиражирование данного типажа парализует общественную жизнь.
Кавказский кризис — лишь часть общероссийского социально-политического кризиса. "Отделиться и отгородиться", как предлагают многие, от Кавказа для России нереально. Слишком глубоки и многосторонни взаимосвязи. К тому же, у современной России нет ни механизмов, ни потенциала для подобного "отделения".
Но и наблюдаемое ныне властное бездействие работает только на углубление масштабного кризиса Северного Кавказа, лишь на распространение процессов социораспада.
При отсутствии реальных действий по изменению ситуации Северный Кавказ рано или поздно постигнет судьба Ливии или Египта. Конечным итогом будет "Кавказское Сомали". С враждующими между собой "истинно-исламскими государствами", с этническими и конфессиональными чистками, с казнями за тайный просмотр футбола через "тарелку".
Ощущение грядущей "эпохи Хаоса" уже изгоняет со своей родины даже собственно кавказцев. К примеру, из Кизлярского района уезжают в Россию не только автохтонные терские казаки, кумыки и ногайцы, но и новопришедшие аварцы и даргинцы. Чечню, боясь наступления "эпохи нестабильности", покидают чеченцы.
Попытки же российских властей откупиться деньгами от Кавказа приводят только к усугублению кризисных явлений. Только приближают время, когда "кавказская зона нестабильности" станет кошмаром России и всего мира.
Янина Краш -- Отлетались?
Вот оно, свершилось. По словам руководителя Роскосмоса Владимира Поповкина, пилотируемая космонавтика, которая полвека была приоритетным направлением, больше таковым не является. И время-то для подобного заявления выбрано как нельзя более подходящее — Год космонавтики, когда весь мир празднует 50-летие со дня первого полета человека в космос.
В принципе, подобного развития событий следовало ожидать. Всё к тому и шло. Владимир Поповкин в интервью "Коммерсанту" недавно заявил, что "в Роскосмосе, к сожалению, на определенном этапе произошло очень большое смещение в сторону пилотируемых программ — бюджет пилотируемых программ отнимает практически половину всего бюджета агентства. Это при том, что сегодня больших проблем для пилотируемых проектов в ближнем космосе нет. Все-таки за 50 лет, проведенных СССР и Россией в космосе, специалисты выяснили, определили и разрешили практически все проблемы, связанные с пребыванием человека на высоте 300-350 км над Землей". После такого заявления становится понятно, что вот-вот должно последовать сокращение финансирования. И первая ласточка не заставила себя долго ждать.
Выступая на правительственном часе в Госдуме, Владимир Поповкин заявил, что Роскосмос пересмотрел основные положения федеральной космической программы. Сделано это, по замыслу руководства, для повышения коммерческой отдачи от ее реализации. Что же становится главным приоритетом? Нет, не пилотируемая космонавтика, как было до этого. Она благополучно отошла на третье место, уступив пальму первенства созданию спутников дистанционного зондирования Земли и метеоспутников связи. Другим приоритетом будет космическая наука, в том числе исследования Луны, а не Марса, за который ратовало прежнее руководство Роскосмоса.
По словам Поповкина, "наша конкурентоспособность на внешнем рынке определяется сегодня экономической эффективностью, надежностью российских средств выведения. В то время, как основной объём продаж в мире сегодня приходится на орбитальные космические средства, а также на предоставление космических услуг конечному пользователю. Если взять мировой космический рынок — это порядка 267 миллиардов долларов по 2010 году, то мы в нём держим 3%. В средствах выведения мы производим в год более 40% пусков. И вроде мы активно ведем космическую деятельность. Но, с точки зрения экономической эффективности, особенно в международном разделении труда в космической отрасли, мы занимаем неоправданно низкую нишу".
